По нему медленно плывут бревна, на которые взгромоздились странные длинноногие птицы. Самбуки, пироги.

Вон женщины стирают в реке белье.

Приятно вот так, вслед за солнцем, лететь в теплые страны. Иногда мы, делая зигзаги, пролетаем низко над землей, над самыми деревьями, ищем место для ночлега.

Для этого нужно по-настоящему толстое дерево с огромными ветками, растущими во все стороны, ведь нас так же много, как листьев.

Помните, как на море нас застала буря, мы поднялись очень высоко, а ветер пытался нас сбросить в волны? Приходилось без конца нырять вниз, подниматься и снова нырять — мы так устали, что устроились на первом попавшемся дереве и тут же уснули.

А помните, как мы все объелись черникой и заболели?

Взгляните вон туда! Озеро, такое глубокое, по форме напоминает восьмерку, вокруг зеленые деревья, а в воде видимо-невидимо белых птиц, стоящих на одной ноге.

Надо быть внимательными, в этих краях много орлов и ястребов, они живут на черных горах, там, у горизонта, надо послать дозорных высоко в небо и лететь тесной стаей, тогда они не отваживаются нападать.

Мы летим над большими равнинами, очень большими пустынными равнинами, где только желтая трава да редкие деревья. Здесь давно уже не было дождя, болота высохли, реки превратились в ручейки. Видны термитники из высох [157] шей глины и там, где пронесся пожар, черные следы на траве. Здесь нельзя останавливаться, умрешь от голода и жажды, надо лететь еще дальше через горы, лететь несколько дней над лесом на юг.

Пустыня.

Пустыня очень красивая, но тут нет воды, нет деревьев...

С приходом ночи мы добираемся до Малакаля. Это большой город с глинобитными домами и садами банановых деревьев. Мы долго кружим с криками над городом, и люди, подняв головы, смотрят на нас. Очень жарко, и на всем слой пыли. На земле уйма насекомых, а деревья отягощены плодами. Здесь мы выспимся, отыщем большой баобаб и выспимся.

Да, тут хорошо, и алы располагаемся на ветвях. Дует теплый ночной ветерок. Слышно, как в траве стрекочут насекомые. Небо черное, видны все звезды.

Теперь, когда мы прилетели, можно поспать, а днем мы разделимся и отправимся в поля, найдем другие деревья, деревьев тут много, и у каждого будет свое. Теперь не страшны ни холод, ни голод. Здесь жаркое солнце и свежайшая вода.

Здесь много птиц, с которыми мы сможем подружиться: попугаи, дрозды, совсем маленькие птахи с пятнами каштанового цвета, большие белые птицы с длинными тонкими лапами, которые охотятся на змей. С приходом ночи мы вместе с ними поднимаемся в воздух, кружась в бездонном светлом небе над деревьями.

Ночью появляются другие птицы, которые кричат низкими голосами, и летучие мыши, летающие зигзагом.

В Малакале мы остаемся надолго, а когда кончается еда, отправляемся на восток, к морю. Там, похоже, еще жарче, и люди в больших городах живут в красных кирпичных домах с оцинкованными крышами. Хорошо лететь вот так, куда захочется, по жарким странам.

Осторожно! Приближается буря! Видите, на горизонте черные тучи и молнии!

Надо укрыться в лесу, иначе ветер унесет нас и мы погибнем.

Начался дождь, но не такой мелкий и холодный, как в северных странах, — с неба падают теплые крупные капли. Прижимаемся друг к другу в листве деревьев и ждем, когда это кончится. Затем мы все вместе щебечем, радуясь дождю.

Ура! Ура!

Фью! Фью! Фью!

[158]

Так в полусонном состоянии мы и кричали, прижавшись друг к другу, в своем укреплении на крыше.

К концу ночи мы все стали заправскими птицами. Мы узнали, что наступает утро, по шуму лифта. Тогда мы выбрались на крышу с телевизионными антеннами посмотреть на восход солнца. На востоке над морем небо слегка покраснело, и дома были цвета паутины. Мы так устали, что не было больше сил говорить. Мы лишь глядели, моргая, перед собой и дрожали на холодном ветру. Впереди простиралось море, плоское, без волн, тоже пепельного цвета, цвета пыли. Медленно обозначился багрово-красный солнечный диск. Странно было видеть, как солнце вот так, с усилием, поднимается над горизонтом, рассеивая мрак. Когда солнце уже наполовину показалось, все увидели нечто вроде серой тучи, плывущей над площадью в центре города. Это птицы поднялись высоко в небо и, несколько секунд с громкими криками покружившись над площадью, направились в сторону моря и исчезли из виду.

[159-163]

[164]

Возникнув над морем, ветер устремляется к городу; он дует с силой и с огромной скоростью несется по улицам, сметая все на своем пути. Его зовут мистраль, зюйд-вест, норт, сирокко, науна. Иногда при больших скоплениях, когда нагромождается слишком много слов, распоряжений, мыслей, у нас сжимается горло, и тут надо, чтобы что-нибудь случилось. После многодневной, слишком длинной череды шумов, страшного гнетущего покоя, не позволяющего вздохнуть, после чрезмерного обилия красок, автомобильных кузовов, хромированных деталей и колес, после переизбытка вибраций и малых круговых движений, образующих кратеры, — после всего этого с моря доносится великий зов, будто тихо раскрываются в небе две большие стеклянные двери и пропускают поток воздуха, который устремляется по коридорам и движется, движется.

То, что движется, не способно думать. Думает только сидящий, и мысли суть серые пылинки, которые цепляются к чему попало. Они оседают копотью, затемняют воздух, пачкают волосы.

К счастью, поднимается ветер и все сметает с дороги. Мы беспрестанно бежим по улицам, мы хотим двигаться как можно быстрее, свободно, подобно шарам, и чтобы ничто нашего движения не тормозило, не замедляло. Люди никак не возьмут это в толк. Когда ветер поднимается, мы шлифуем стены и придаем им старинный вид. У ветра большая сила. Он приходит из-за моря, дни и ночи он мчался без устали, чтобы до нас добраться. Его мы и ждали, сидя на скамьях у моря и молча обозревая дали. Все так давило, такой стоял шум. Нам хотелось быть большими, как горы, и призывать ветер в свои расщелины.

[165]

Вот он здесь, и мы рассыпаемся по всему городу, как молекулы, дрожим и мечемся. Мы пробегаем по всем улицам, проносимся по барам, ресторанам, пиццериям, заходим в холлы вокзалов и больших магазинов. Губы наши сжаты, и мы молчим. Ветер подгоняет нас в спину, и мы спешим, очень спешим, хлопоча, подобно насекомым. Мы сейчас так малы, что понадобилась бы лупа, чтобы нас заметить. А вот ветер большой, он покрывает землю от горизонта до горизонта, и все деревья сгибаются на его пути. Мы все время в движении. У нас нет мыслей, чтобы мы могли размышлять. Нас так много! Наверно, тысячи, у каждого свое имя, своя жизнь, и каждый следует по своей укатанной дороге. Ждать больше нет времени. Ветер раздувает наши одежды, подталкивает нас вперед, опрокидывает, заставляет отступать. Мы входим в дома, даже не взглянув на имена, обозначенные на почтовых ящиках, потом выходим на улицу. Все эти имена вокруг, их-то ветер и сводит на нет. Он сотрет их, сотрет все написанное. Земля превратится в гладкую равнину с несколькими холмами, и еще будет море. Порой ветер дует здесь так сильно, что слова уносятся, словно пыль. Мы легки на ногу. Мы в ветре, который дует и все стирает. Мы быстро идем по невидимым следам, проскальзываем через толпу с риском быть затоптанными, раздавленными. Никто не в состоянии нас увидеть. Люди идут медленно, сгорбившись, словно стадо бизонов. Они не догадываются, что ветер приходит их освободить. Люди покрыты черной резиновой броней, они в шлемах, касках, черных очках. Стены их домов непроницаемы, глыбы мрамора, металла, бетона. Мы хотим одновременно быть везде. Когда ветер дует вот так с моря, мы как бы узнаем наконец, на что можно надеяться. Надо двигаться, двигаться без передышки, носиться наперегонки с пылинками и листьями, сбегать по улицам, взлетать по ступенькам, проникать через все двери и окна.