Ход везде имел одинаковую ширину, ровно обтесанные стены, сводчатый потолок и сухой гранитный пол, хорошо вентилировавшийся через отверстия в стенах. На стенах — никаких отметок, ничего, только кое-где торчали черные куски кремня.

— Здесь? — спросила Вероника у пса, который вдруг остановился.

В этом месте туннель заканчивался чем-то вроде комнаты, слабо освещавшейся через узкое окошко.

Дело-в-шляпе, казалось, раздумывал. Он насторожил уши и прислушивался, опершись передними лапами о дальнюю стену комнаты.

Вероника обратила внимание, что эта стена не вырублена из гранита, а сложена из разной величины камней, скрепленных цементом. Сделано это было гораздо позже, чем сам туннель. Просто кто-то перегородил подземный ход, по-видимому тянувшийся и дальше.

Вероника повторила:

— Здесь, да?

Но продолжать она не стала, так как услышала слабый звук человеческого голоса.

Она подошла к стене и тут же вздрогнула. Голос стал громче. Звуки сделались более отчетливыми. За стеной пел ребенок, и Веронике удалось различить слова:

Мама девочку качала,
Ей тихонько напевала:
«Ты не плачь, моя родная,
Огорчится Всеблагая…»

Вероника прошептала:

— Та песня… Песня…

Это была та самая песенка, которую Онорина напевала в Бег-Мейле. Кто же мог петь ее сейчас? Какой-то ребенок, оставшийся на острове? Приятель Франсуа?

А голосок продолжал:

«Ей нужней всего на свете,
Чтобы радовались дети.
Помолись же, ангел мой,
Приснодеве Всеблагой».

Пение стихло, и на несколько минут воцарилось молчание. Дело-в-шляпе прислушивался все внимательнее, словно знал, что скоро должно что-то произойти.

И верно: примерно в том месте, где он сидел, послышался тихий шорох осторожно передвигаемых камней. Дело-в-шляпе что есть силы завилял хвостом и, если можно так выразиться, залаял про себя: умное животное понимало, что шуметь здесь нельзя. Внезапно у него над головой кто-то вытащил один камень из стены, и на этом месте образовалась довольно большая дыра.

Дело-в-шляпе одним прыжком вскочил в нее и, помогая себе задними лапами, протиснулся внутрь.

— А, вот и господин Дело-в-шляпе, — произнес детский голос. — Как ваши дела, господин Дело-в-шляпе? Почему вы вчера не навестили своего хозяина? Были очень заняты? Прогуливались с Онориной? Ах, старина, ты бы все мне рассказал, если б умел говорить. Но, главное, интересно…

Дрожа с головы до ног, Вероника опустилась у стены на колени. Неужели до нее доносился голос сына? Неужели Франсуа вернулся на остров и теперь прячется? Она попыталась заглянуть в дыру, но напрасно. Стена была толстой, к тому же лаз, в который она смотрела, оказался изогнутым. Но до чего четко доносилось до нее каждое слово, каждая интонация!

— Интересно, — повторил ребенок, — почему Онорина не пришла и не освободила меня? Почему ты ее сюда не привел? А ведь это ты меня отыскал… А дед, должно быть, беспокоится, что меня нет? Вот уж приключение так приключение! Но ты еще не изменил своего мнения, а, старина? Дело в шляпе, верно? Дела идут все лучше и лучше.

Вероника ничего не понимала. Ее сын — а она не сомневалась, что это он, — говорил так, будто не знал, что произошло. Забыл он все, что ли? Неужели его память не сохранила ни крупицы из того, что он совершил в приступе безумия?

«Да, в приступе безумия, — упрямо повторила про себя Вероника. — Да, тогда он был не в своем уме. Онорина не ошиблась: он был не в своем уме… А теперь рассудок вернулся к нему. Ах, Франсуа, Франсуа!»

Вероника, напряженная, как струна, с трепещущим сердцем вслушивалась в слова, которые могли принести ей столько радости или отчаяния.

Над нею мог спуститься еще более гнетущий, чем прежде, мрак, а могла взойти заря, осияв бесконечную ночь, в которую она была погружена вот уже пятнадцать лет.

— Ну конечно, — продолжал мальчик, — дело в шляпе, я с тобой согласен. Только знаешь, я был бы страшно рад, если бы ты мог доказать это мне по-настоящему. С одной стороны, никаких вестей ни от деда, ни от Онорины, несмотря на то, что я с твоей помощью давал им знать о себе, с другой — никаких вестей от Стефана, и это-то тревожит меня больше всего. Где он? Где его заперли? Не умирает ли он с голоду? Ну-ка, Дело-в-шляпе, отвечай: куда ты позавчера унес печенье?.. Да что с тобой? Почему у тебя такой озабоченный вид? Чего ты туда смотришь? Хочешь уйти? Нет? Тогда в чем же дело?

Мальчик замолк. Прошло несколько секунд, прежде чем он заговорил опять, но уже тише:

— Ты кого-то с собой привел? Там, за стеной, кто-то есть?

Пес глухо залаял. Затем последовало долгое молчание: должно быть, Франсуа прислушивался.

Волнение Вероники стало столь сильным, что ей почудилось, что Франсуа слышит, как бьется ее сердце.

Наконец мальчик шепнул:

— Это ты, Онорина?

Помолчав немного, он зашептал снова:

— Да, это ты, я знаю… Я слышу, как ты дышишь… Но почему ты не отвечаешь?

Больше сдерживаться Вероника не могла. Положение для нее чуть-чуть прояснилось, когда она узнала, что Стефана, так же как и Франсуа, враги держат взаперти, неприятные подозрения тут же улетучились. Да и могла ли она не ответить на зов этого голоса? Ее сын обращается к ней. Ее сын!

Запинаясь, Вероника пролепетала:

— Франсуа… Франсуа…

— О, кто-то ответил, — проговорил мальчик. — Я так и знал. Это ты, Онорина?

— Нет, Франсуа, — отозвалась Вероника.

— А кто же?

— Это подруга Онорины.

— Я вас знаю?

— Нет, но я — ваш друг.

Франсуа помолчал. Боялся?

— А почему Онорина не пришла вместе с вами?

Этого вопроса Вероника не ждала, но сразу же сообразила, что если пришедшие ей на ум догадки верны, то говорить мальчику правду еще рано.

Поэтому она заявила:

— Онорина вернулась из поездки, потом снова уехала.

— Уехала меня искать?

— Ну да, ну да, — поспешно согласилась Вероника. — Она решила, что вас увезли с Сарека силой и вашего учителя тоже.

— А что же дед?

— И он уехал, а следом за ним — все жители острова.

— А, это из-за гробов и крестов?

— Вот именно. Они решили, что ваше исчезновение означает начало катастрофы, и страх согнал их с места.

— А вы, сударыня?

— Я знакома с Онориной уже давно. Я приехала вместе с нею из Парижа, чтобы отдохнуть на Сареке. У меня нет причин уезжать отсюда. Все эти суеверия меня не пугают.

Мальчик снова умолк. Должно быть, заметил, что она отвечала не слишком правдоподобно и подробно, и насторожился. Через несколько секунд он чистосердечно признался:

— Послушайте, сударыня, я вам кое-что скажу. Меня уже десять дней держат в этом подземелье. Несколько первых дней я никого не видел и не слышал. Но начиная с позавчерашнего дня каждое утро в двери отворяется маленькое окошечко и женская рука передает мне воду и еду. Женская рука… Ну и я…

— Ну и вы задались вопросом: не я ли эта женщина?

— Да, я обязан задать себе этот вопрос.

— Вы узнаете руку этой женщины?

— Разумеется, она тощая, сухая и желтая.

— А вот моя рука, — проговорила Вероника. Она решила попытаться просунуть ее в лаз, которым воспользовался Дело-в-шляпе.

Женщина засучила рукав, и ее обнаженная рука легко прошла через отверстие.

— Нет, — в тот же миг ответил Франсуа, — это не та рука, что я видел.

И еле слышно добавил:

— Какая она красивая!

Внезапно Вероника почувствовала, что мальчик схватил ее ладонь, и услышала крик:

— Не может быть! Не может быть!

Он повернул ладонь Вероники и разогнул пальцы, чтобы получше ее рассмотреть. Затем прошептал:

— Шрам… Он здесь… Весь белый…

Веронику охватило сильное беспокойство. Она вспомнила о дневнике Стефана Мару и о записанных там подробностях, которые Франсуа явно читал. Одной из них и был этот шрам, сохранившийся от старого, довольно глубокого пореза.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: