— …Нахваливаешь все своего Бореньку, а я замечаю, что на тебя Николай Трофимович око кладет, — говорила Верина подружка.

— А, пускай себе.

— Так он же не так, как Евгений Степанович, а по-серьезному. Пригляделась бы. Видный мужик. С него девки глаз не сводят, а он все внимание — на тебя.

— Э, что там внешность. Вон Толик покрасивше его.

— Так Толик — слесарь.

— В таком деле, сама знаешь, и слесарь может академиком оказаться.

— Чего ж зеваешь?

Внезапно в разговор двух подружек ворвался накаленный яростью, срывающийся голос:

— Скоро замолчите, девчонки? Слушать противно!

— Чего ж так? — с удивленной ехидцей пропела Верина подружка.

— Вы же о людях, а не о лошадях толкуете.

— О людях, о людях. Лошади зарплату не получают. А ты, если будешь такой горячей, у нас не задержишься.

— Не угрожайте, не боюсь.

Я узнал голос: новенькая, Таня.

— Не связывайся. Она горячая по молодости. Ничего, это проходит.

Пересмеиваясь, они собрались, переобули туфли и ушли. Вскоре, как я слышал, ушла и Таня. Я просидел за шкафом, опустошенный, минут пятнадцать, хотя можно было уже вылезать.

В тот день я не зашел, как условились, к Вере. Долго бродил по городу один. Уходящее солнце зажигало пламенные блики на оконных стеклах верхних этажей, иногда бросало золотые монетки в зелень деревьев.

На второй день Вера старалась не смотреть в мою сторону, ждала, когда я подойду к ней и объясню, почему не пришел. Я не подходил…

Узор капилляров, который я видел в окуляре микроскопа, меня не радовал. Мышечная ткань после перестройки должна была стать несколько иной. Я взял приготовленные Таней срезы и вставил в объектив. Покрутил верньер, и в поле зрения показалась часть клеточного ядра…

Чье-то теплое дыхание защекотало затылок.

— Не помешаю, Борис Петрович? Срезы удались?

— Спасибо, Таня. Срезы отличные. Смотрите, как четко видны хромосомы. Третья фаза. Настоящие свитки с информацией. Одного хватило бы на собрание сочинений…

Меня уже «понесла нелегкая» Я всегда волновался, был в каком-то приподнято-взвинченном настроении, когда наблюдал результаты наших экспериментов. Даже если они были не вполне удачными, как сегодня Ведь мы вторгались в такие интимные тайны природы, на которые еще двадцать лет назад и не помышляли замахиваться. Уже были готовы схемы перестановок, уже мы точно знали не только ЧТО нужно перестроить в гене, чтобы вызвать перестройку в организме, но и КАК это сделать. Уже были готовы отлаженные приборы и выверены методы генной инженерии — этой «науки богов», как назвал ее однажды в пылу дискуссии Виктор Сергеевич. Да, мы могли уже по заказу получать существо мужского или женского пола, заказывать цвет глаз, волос, строение скелета, тип темперамента. И я, рядовой боец «науки богов», чувствовал себя в некоторые минуты демиургом. Конечно, я никому не говорил об этом своем настроении, я берег его от отрезвляюще-насмешливых слов и глаз, даже от собственного скептицизма. Только иногда мои романтические наклонности — прорывались в присутствии близких людей, вот как сейчас, в присутствии Тани.

— Нам говорили на лекции по генетике, что каждая клетка хранит в себе информацию о строении всего организма.

— Избыточная сложность с точки зрения техников. Но только так клетка может бесперебойно функционировать в сложнейшем сообществе, называемом организмом. Единый принцип — частица содержит в себе целое. А в результате в каждой вашей клетке, Татьяна, — возможность вашего воссоздания. Не видите в этом ничего символического?

— Каждая клетка человека несет в себе всего человека, — отозвалась девушка.

Я оторвался от микроскопа и повернулся к ней. Большие глаза потемнели, налились печалью и раздумьем. И устремлены они были в какую-то глубь, куда не заглянешь с микроскопом.

Случайно я встретил Виктора Сергеевича одного в коридоре после работы. — Формулы обработали? — спросил он.

— Заканчиваю. ВЦ задерживает.

— К Александру Игоревичу обращались?

— Он обещал. Но там очередь…

— Пойдемте, я гляну, что вы уже сделали и что осталось, — и, не ожидая моего ответа, ринулся в лаборатории.

Он быстро просматривал лист за листом, иногда делал пометки.

— Проверьте еще раз это соединение. В чистом виде и с бензольным кольцом. А потом уже включайте в препарат.

— Уйдет уйма времени.

— Кто же говорит, чтобы вы его проверяли на обезьянах или коровах. На математических моделях! А параллельно — на мышах.

— В ВЦ очередь, — робко напомнил я.

— Математику учили? Вам сейчас нужна простейшая модель. Сами не в силах ее составить? Сколько раз повторять: без математики в современной биологии делать нечего. Тем более в генной инженерии. Это все равно что копать котлован под фундамент высотного дома лопатой. — Он фыркнул от огорчения. — Вы же были неплохим математиком в университете. Думаете, я забыл? И не спорьте. Начните сами, а я помогу. Начните сегодня же.

Я невольно взглянул на часы, и он начал злиться:

— Ну, не в буквальном же смысле. Вчера. Завтра. В течение ближайших двух дней.

— Хорошо, Виктор Сергеевич, но вот здесь, посмотрите… Реакция доведена до конца, а ткань не изменилась так, как предполагали…

Он прищурился, поймал меня в прицел глаза, стал рассматривать:

— О-о, начинающий хитрец! Желаете, чтобы за вас подумали? Притворяетесь, что сами не знаете ответа? Исчерпаны возможности этой ткани, батенька. Ищите обходные пути. Не всегда прямой путь — кратчайший Замените, например, для начала фермент группы «зет» ингибиторами…

Я откинулся на спинку стула. Именно это предполагал сделать я. Но догадка стоила мне недели напряженных размышлений и поисков. А он вот так просто — за минуту. Ну что ж, говоря его словами, если в твое распоряжение попала мозговая машина повышенной мощности, используй ее до конца.

— Виктор Сергеевич, посмотрите и этот лист. Вот здесь тоже ничего не выходит…

— А здесь за вас посчитал Александр Игоревич в самом начале. В рекомендациях было записано. Забыли, потеряли? Разыщите!

Ну и память у него! Феноменальная! Страницы сложнейшего текста с математическими расчетами помнит наизусть. Но на этот раз он ошибся: я отнюдь не забыл рекомендаций скомбинировать живую ткань с искусственной и применить новый вид пластмассы…

Виктор Сергеевич окинул меня подозрительным взглядом:

— Или не хотите привлекать на помощь химию полимеров? Решили обойтись собственными «демоническими усилиями»? Гордыня вас погубит, добрый молодец.

И от того, что он снова попал в точку, раздражение неумолимо начало расти во мне, как снежный ком, подступало к горлу.

— Мы хотим перестроить живую ткань, а не менять ее на искусственную. В противном случае зайдем дальше, чем предполагали.

Он закинул ногу на ногу, потом вскочил и забегал из угла в угол. Внезапно он круто повернулся ко мне.

— А вы точно знаете, где нужно остановиться?

Неужели он не понимает, куда ведет этот путь? Пагубный путь, на котором нельзя будет остановиться и повернуть обратно? Меня ничто уже не могло сдержать.

— Сначала заменим один участок, затем другой, третий… А что останется? Нет, я не пойду на такой компромисс. Этот путь не по мне!

— Не плюйте в колодец.

— Когда же он пригодится?

— Когда исчерпаются резервы природных структур. А они неминуемо исчерпаются. И сравнительно скоро.

— Даже переделанных и улучшенных нами?

— Даже. Пластичность природных структур имеет предел.

Я молча смотрел на него, придумывая достойное возражение.

— Ну что вы уставились на меня?!

Он всегда злился, когда его недостаточно быстро понимали. Ему казалось, что люди упрямятся и не желают вникнуть в суть. А он сам никак не желал понять, что за его мыслью трудно угнаться, что обычному человеку необходимо дополнительное время, чтобы воспринять и постигнуть его мысль

— Ладно, будем считать, что у вас слишком длинная шея, — ворчливо проговорил он и, раздраженно барабаня пальцами по спинке стула, начал объяснять: — Когда конструктор создает тип автомобиля, он рассчитывает его для определенных условий, хотя и оставляет запасы прочности, мощности. Если вы захотите улучшить модель, сможете заменить шасси, форсировать двигатель — и выжмете дополнительную скорость. Скажем, со ста пятидесяти до двухсот километров в час, до трехсот, наконец. Но если вам понадобится скорость полторы тысячи километров r час, а?