— Несчастье случилось в том же отделении вивария?

— Да.

— А когда вы узнали, что директор собирается сегодня прийти сюда?

— Позавчера вечером. Виктор Сергеевич сказал, что зайдет в виварий, но не уточнял когда.

Он отвел взгляд и спросил как бы о чем-то второстепенном:

— Простите, вы пришли сюда из своей комнаты?

Я кивнул:

— С вами там были еще люди?

— С ним была я, — вмешалась Таня. — Михаил Георгиевич, как вы думаете, что это — несчастный случай?.. — Ее голос дрожал от напряжения. Я испугался за нее и за то, что подумает следователь.

Но он очень вежливо и как будто чистосердечно ответил:

— Еще не знаю. На полу у ног директора обнаружена кожура банана. Он мог наступить на нее и неудачно упасть на угол клетки. Подождем заключений эксперта… Вы оба можете идти. Если не трудно, задержитесь еще на полчаса в лаборатории…

Уходя, я бросил взгляд «туда». Санитары укладывали труп на носилки. На полу резко белел очерченный мелом контур…

Вскоре в лабораторию пришли двое: следователь Шутько и с ним какой-то белобрысый. Пушистые волосы нимбом обрамляли его круглое лицо.

— Хочу задать вам обоим еще несколько вопросов, — сказал Михаил Георгиевич.

— Пожалуйста, — несколько поспешно ответил я.

Таня перестала возиться с колбами и села на стул рядом со мной.

— Между вами, Борис Петрович, и директором перед его смертью не случилось ссоры? — спросил следователь. Оставалось только удивляться, как быстро работает наше институтское «информбюро».

— Мы спорили, а не ссорились. Это не одно и то же.

— Пожалуйста, расскажите, о чем вы спорили, так сказать, осветите проблему.

Его вопрос вызывал у меня раздражение. Как я смогу «осветить проблему» для этих двоих? Понадобится, как минимум, несколько часов. И что они поймут?

Все же я начал рассказывать. Минут десять они слушали, не перебивая, затем круглолицый заметил:

— Можете опустить вводную часть, мы знаем, чем занимается генная инженерия. В пределах научно-популярных статей.

— Олег Ильич по образованию биолог, — пояснил Шутько. Я нарочно сократил свой рассказ до минимума, оставив несколько фраз.

— Михаил Георгиевич! — шагнула к следователю Татьяна. Ее шея была вытянута и напряжена, отчего казалось удлиненной. Следователь обернулся к ней и по выражению ее лица понял вопрос. Не ожидая, пока она его выскажет, ответил:

— На несчастный случай мало похоже…

Мы возвращались с кладбища в институтских автобусах. Отзвучали прощальные речи, торжественные фразы, печальные слова друг другу. Теперь каждый ушел в себя, избегая слов. Где-то вилась, сквозила, объединяя всех, тревожная мысль: как будет после него, без него? Впереди сидели Александр Игоревич со своей женой — она тоже работала в нашем институте. Сбоку от меня — Евгений Степанович. Когда я поворачивал голову, наши взгляды иногда встречались.

За Евгением Степановичем сидел вспотевший и вконец вымотанный хлопотами Владимир Лукьянович Кулеба, еще один заместитель директора — по хозяйственной части. Все в институте знали, что академик его не любил, но терпел как умелого хозяйственника и снабженца.

Когда я смотрел на Александра Игоревича или Евгения Степановича, то невольно вспоминал, что оба они с юности учились и работали вместе с Виктором Сергеевичем. Кто из них заменит покойного на посту директора? Или пришлют нового?..

В этот день я провожал Таню домой. В троллейбусе, как обычно, было тесно. Нас прижали, мы смотрели друг другу в глаза. Впервые за все время нашего знакомства не надо было прятаться за словами. Я не чувствовал никакой робости, а ведь раньше мне ни за что не удавалось ее преодолеть. С Верой я с самого начала вел себя свободно, раскованно, а как только оставался наедине с Таней, появлялась необъяснимая робость.

Подал руку, помогая ей сойти с троллейбуса. Она оперлась на нее тяжело, шепнула:

— Извини, устала.

Она сказала «извини», а не «извините». Мокрый снег летел а лицо, и я злился на мокрый снег, потому что он сейчас был некстати.

На знакомом перекрестке Таня остановилась.

— Провожу тебя до дома.

— Нет. До дома — до подъезда — до квартиры — через порог, — скороговоркой произнесла она. — Сам виноват, рассказывал о прежних знакомых, спаивавших тебя семейным чаем с вареньем. А у меня этого не будет.

— Обязуюсь чаю в рот не брать. В твоем доме, — поспешно уточнил я.

— Нет, иди. Когда-нибудь в другой раз

И, привстав на цыпочки, ткнулась холодным носом и губами в мою щеку.

Следователь Шутько не заставил себя долго ждать. Он появился в лаборатории как-то незаметно, несмотря на немалый свой рост, поговорил с профессором, с Таней, потом подошел ко мне:

— Совсем ненадолго оторву вас от дела, Борис Петрович. Вы упомянули в прошлый раз, что в тот день, когда погиб шимпанзе, слышали в виварии шаги…

— Я употребил тогда слово «почудились». А на самом деле никого в виварии не оказалось. Кроме животных, разумеется.

— Почудились? Только шаги?

— Нет. Показалось, будто включили транспортер, открывали дверь клетки. Но в институте постоянно работают механизмы: кондиционеры, насосы…

— Все же те звуки чем-то отличались от обычных? Иначе вы бы их не выделили.

— Допустим. Но это могли быть какие-то перебои в работе тех же кондиционеров. Напоминаю, когда я заглянул в виварий, там никого из людей не было.

— Никто не мог спрятаться? Где-нибудь за клеткой?

— Исключено. Коридоры и вообще вся площадь вивария хорошо просматриваются.

— Да, я убедился в этом, — подтвердил следователь и, словно извиняясь, добавил: — Но как бы то ни было, шимпанзе был отравлен. А затем там же убили человека.

— Убили?!

— Абсолютно точно. На груди трупа обнаружены кровоподтеки. Его толкнули в грудь, и он, падая, ударился головой о прутья клетки…

Я пересказал Тане наш разговор. Она восприняла его, как я и ожидал.

— Все-таки убийство. Предчувствие не обмануло, — опустила голову, ссутулив плечи.

Я снизу заглянул ей в глаза. В них были растерянность и страх.

— Ты кого-то подозреваешь?

Она отрицательно покачала головой.

— Вот если бы обезьяны могли говорить… Знаешь, я замечала, что они тоже чего-то боятся…

Я уже понял, что она хочет сказать.

— Послушай, Таня, — зашептал я. — Попробую поговорить на языке жестов с Опалом Вдруг что-то прорежется?

У меня оставалась слабая надежда на то, что полиген «Л» все-таки сработает хотя бы в пределах «обезьяньей азбуки». Ведь ученым удавалось обучать и обычных шимпанзе многим жестам, входящим в язык глухонемых. И я добился некоторых успехов в обучении Опала. Непосредственно перед кормежкой я брал руку шимпа и похлопывал его по животу. Через пять-шесть повторений он усвоил этот жест, означающий «хочу есть», и воспроизводил его. Опал усвоил еще жест «давай играть», научился приветствовать меня поднятием руки. Но дальше обучение пошло туго. Я переживал это, как сокрушительную неудачу с полигеном. Только поддержка Виктора Сергеевича спасала меня от полного разочарования.

А затем у коров и овец полиген «Л» стал давать обнадеживающие результаты, и у меня возникла надежда на то, что после некоторого времени он сработает и у шимпанзе. И вот сейчас отчаянная надежда проклюнулась снова. Ведь если бы чудо произошло, то, усвоив язык жестов, Опал мог бы рассказать, что случилось в виварии…

Новым директором неожиданно назначили не Александра Игоревича, как многие предполагали, а Евгения Степановича. Произошло это тихо, буднично. Сообщила мне новость Таня. При этом у нее так вытянулось лицо, что я поспешил опросить:

— Ты огорчена?

— Нет, конечно. С чего бы мне огорчаться? Евгений Степанович — ученик Виктора Сергеевича, член-корреспондент, руководит фундаментальными исследованиями. Все правильно.

Но ее «конечно» сказало мне больше, чем остальные слова.

Вскоре меня вызвали к новому директору. Евгений Степанович был не один. Направо от него восседал замдиректора по админхозчасти Владимир Лукьянович Кулеба, и в этом я увидел плохой знак для себя.