Дело было под вечер. По снежной почтовой дороге ехала кибитка. Уныло позвякивал колокольчик; пара чахлых лошадок плелась тихо; ямщик дремал на козлах; кажется, дремал и седок, плотно закутавшись в шубу.

Дорога была ровная; снег пушистый и ослепительно белый: он, вероятно, только что выпал и не успел почернеть от езды. Воздух был прозрачный, с легким морозцем. В такую пору ехать — одно наслаждение. Но не так думали седок и ямщик.

Темнело. На далеком синем небе загорались ранние звезды, по белому снегу виднелась дорога, по сторонам ее — мелкие кустарники, вдали обрисовывались темные силуэты не то гор, не то леса.

Ямщик вдруг встрепенулся на козлах и подогнал лошадей. Седок тоже оправился и сел поудобнее. Он не спал и из-за приподнятого воротника зорко следил за ямщиком. Тот, покрикивая на лошадей, повернулся и посмотрел на седока из-под рукава своего кафтана. Лицо у него было круглое, с бородкой, черты лица крупные; сам он был коренастый детина, широкоплечий, высокого роста.

«Как он на меня странно смотрит», — подумал седок, приподнялся с сиденья, опустил воротник и закашлялся.

Ямщик замахал кнутом и звонко свистнул на лошадей.

«Свистит… Дает о себе знать», — подумал седок.

— Послушай, любезный, — сказал он. — Ты у меня так свистеть не смей!

Ямщик ничего не ответил, но, проехав с версту, снова обернулся и в упор посмотрел на седока.

«Опять смотрит, — подумал тот. — Ну, погоди ж ты! — Я тебя приструню, приятель».

Ямщик, кажется, хотел свистнуть, но как бы вспомнил что-то, и из его рта вылетел неопределенный звук вроде шипения, который моментально замер.

Седок завертелся в кибитке и сильно крякнул.

Ямщик быстро обернулся и посмотрел на него пристально и долга.

Тогда седок привстал в кибитке и, положив руку на плечо ямщика, сказал отрывистым и резким тоном:

— Послушай, любезный, если ты еще раз обернешься и станешь так на меня смотреть, то я всажу тебе в спину пулю. Слышишь? У меня ведь в руках револьвер. Так и знай!

Ямщик опять ничего не ответил, но как-то весь съежился на козлах и погнал шибко лошадей. Откуда у тех и прыть взялась!

Кибитка, подпрыгивая, пролетела стремглав по мосту, поднялась на гору и спустилась в лощину. Дороги была глухая: ни прохожих, ни приезжих; по обеим сторонам темнел густой лес. Деревья, запорошенные снегом, стояли близко друг к другу и, раскинув широко ветви, казались сказочными великанами.

— Что ты гонишь лошадей как сумасшедший? — крикнул сердито седок.

Ямщик молчал и, не обращая внимания на слова барина, стал еще сильнее хлестать кнутом по худым бокам лошадей. Кибитка неслась, как стрела, по темной лощине.

«Не смей так гнать лошадей! Слышишь!? Тебе я говорю! Поезжай тише… Ты что же это?! Тише!» — кричал барин, привстав в кибитке и схватив ямщика за плечи.

— Сидите себе, барин. Я знаю, что делаю… Не впервые… Тут место нехорошее. В этой лощине всяко бывает. Поскорей бы из нее выехать, — тревожным голосом ответил ямщик, не оборачиваясь.

Не успел он это сказать, как в то же мгновение на повороте, из кустов, с правой стороны дороги выскочили двое людей; они громко закричали, чем-то махнули и бросились к кибитке. Испуганные лошади шарахнулись в сторону и остановились, так как зацепились постромками за кусты. Затем произошло что-то ужасное: крики, возгласы, брань, возня, грохот, борьба. В темноте ничего нельзя было разобрать. Седок беспомощно кричал, порываясь выскочить из кибитки, но его толкали в грудь, стягивали с него шубу, тащили шапку, рылись в его вещах. Наконец сильные руки закрыли ему рот и сдавили горло; в то мгновение в его голове мелькнуло, что все уже кончено; затем он потерял сознание…

Сколько времени прошло — неизвестно, но когда барин очнулся и пришел в себя, то почувствовал, что кто-то его сильно трясет, шевелит, а над ним раздается басистый испуганный голос:

— Барин, а барин! Да ты жив аль нет? Барин! Живы ли вы?!

— Жив, — ответил тихо седок и пошевелился.

— Ну, слава Богу! А кок я-то испугался! Думал, вы померши!

— А ты кто такой?

— Ямщик ваш! Аль еще не признаете?

— Где же мы? Что со мной случилось? — очнулся седок и вздрогнул: ему стало жутко.

— Едем по дороге… Такая беда вышла. Говорил ведь я. Это место такое проклятое! Тут «они» прячутся. Всякое бывает.

— А теперь-то мы где? — снова переспросил седок, тревожно оглядываясь кругом.

— По дороге едем. Не бойтесь. Действительно, они ехали по ровной дороге в той же самой кибитке. В вышине ярко горели звезды; кругом расстилалось снежное поле; было тихо и морозно.

Седок, совершенно пришедший в себя, увидел, что на козлах сидит тот же ямщик: он повернулся к лошадям спиной, нагнулся к барину и смотрит на него участливо и улыбается, причем на круглом лице сверкают белые зубы.

— Что это было такое? — содрогнувшись, спросил седок.

— Напали бродяги… Они часто в этой лощине прячутся… Тут им лафа… Мост близко, лес, овраг, крутой поворот… Место скверное…

— А ты-то как же? — спросил барин. Он хотел этим сказать: «А разве ты не был с ними заодно?» Но ямщик его не понял.

— Я-то ничего. Здорово им всыпал, — отвечал он. — Будут меня помнить. Не на таковского напали… — Я и на медведя один на один хаживал, а таких-то дохлых и еще бы с десяток отделал… Тот, что вас придушил, у ценя кубарем в овраг скатился. Не знаю, жив ли…

— Спасибо тебе, голубчик, большое спасибо… Никогда не забуду твоей помощи… Ты, может быть, меня от смерти спас… Век не забуду, — проговорил барии, и у него на душе стали радостно и весело.

— Что тут за благодарность? Я шибко испугался, думал, что вы померши… С вами такой оморок вышел.

— Еще бы! Негодяй так стиснул мне горло, что казалось — и дух вон… Я человек больной, слабый… Где же мне с ними бороться!.. Спасибо тебе, голубчик, что спас… Если бы не ты, не знаю, что теперь бы со мной было…

— Вещи ваши я все собрал и в кибитку сложил… Они их повытаскали да по снегу раскидали… Кажись, что ничего не пропало…

— Что вещи… Дело шло о жизни! Вещей не жаль…

— Как не жаль, — возразил ямщик. — Все, поди, трудом нажито… Как не жалеть!

Ямщик задумался и долго молчал, потом обернулся к седоку и, улыбнувшись, проговорил:

— Барин, а знаете ли, что я вам скажу?! Ведь я вас боялся…

— Ты боялся меня? — удивился барин.

— Да. На прошлой неделе один такой же барин, как вы, в этой же лощине ямщика убил и лошадей его угнал… И посейчас не нашли…

— Может ли быть? — поразился барин.

— Верно. Спросите в городе — все скажут.

— Оттого-то ты на меня так подозрительно смотрел?

— Так, так. Боязно было, — подтвердил ямщик.

Барин громко рассмеялся. Ямщик посмотрел на него с удивлением.

— Ну, братец мой, скажу тебе откровенно, а я ведь тебя боялся, — сказал седок.

— Меня? Вот тебе и раз!

— Да. Мне казалось, что ты и свистишь кому-то, и лошадей гонишь нарочно, и на меня подозрительно смотришь…

— То-то вы всё сердились… То не гляди, то не свисти, то тише… Я думаю, — тут не ладно… Да еще вы меня пулей припугнули… Боязно было.

— Какая там пуля! Я и стрелять-то не умею.

Седок и ямщик громко и весело смеялись, вспоминая, как они трусили друг друга.

Вдали, немного в стороне, замелькали огни.

— Это моя деревня. Растеряево называется, — сказал ямщик. — Тут у меня избенка. Семейство живет. Завернули бы вы, барин, обогреться и с перепугу оправиться. У меня и самоварчик есть. Моя баба живо все справит.

— Ладно, голубчик, согласен.

Барин чувствовал большое расположение к этому ямщику и охотно согласился на его предложение, думай его этим порадовать.

Кибитка свернула с тракта и, проехав несколько десятков саженей, промчалась по деревенской улице и вскоре остановилась около маленькой избы в три окна, занесенной снегом. Изба находилась посреди бедной, тихой деревни. Две собаки бросились с лаем к приехавшим, кое-где показались люди, и на звук почтового колокольчика из избы выбежала женщина и мальчик лет восьми.