Просто я чувствую себя несчастной.

Я изо всех сил стараюсь сопротивляться слезам от истощения и отчаяния, но они все равно наступают. Я трясусь и дрожу от холода и страданий, и к тому времени, когда Вэктал откапывает вход в пещеру и входит в нее, чтобы удостовериться, что там безопасно, безмолвные слезы просачиваются из уголков моих глаз и замерзают на ресницах. Потому что, конечно же, я разревелась. Даже меховой плащ Вэктала уже не греет, и меня душит острая боль негодования, что он практически в безрукавке и штанах, и, кажется, погода для него вполне замечательная.

Через минуту он появляется из пещеры и указывает, что входить безопасно. Я присоединяюсь к нему, смотреть особо не на что - внутри небольшой грот, вырубленный в скале, который открывается возле стены отвесной скалы, а потом, извиваясь, дальше углубляется в землю. Возле входа запасы, еще один кожистый полог, защищающий вход, несколько шкур для сохранения тепла и маленькая кучка того, что похоже на кусочки замерзшей глины, и небольшое количество дров. Пещера уютнее, чем все то, что я видела за последнее время, и от этого перехватывает дыхание. Когда Вэктал задвигает кожаную откидную дверную створку, чтобы не дать пробраться снегу и ветру, внутри становится темно.

Но безопасно.

Я в безопасности. Я дрожу, а затем вздрагиваю, так как всхлипы прорываются из моего горла.

Уже не в первый раз меня приводит в отчаяние, насколько беспомощна моя пара. Я от нее в полном смятении – если она ничего не знает о нашей земле, как она тут оказалась? Даже мэтлаксы не знали, что с ней делать. Сам на себя злюсь, что дал ей ускользнуть. Я просто в бешенстве, что мэтлаксы могли причинить ей боль, тяжело ранив. Я знаю о кошках, которые были разодраны на части, случайно столкнувшись с группой рыскающих мэтлаксов.

Джорджи, моя драгоценная пара, мой резонанс, угодила прямо в их переполненное логово. Она могла погибнуть, если бы я не успел вовремя пробраться туда, чтобы спасти ее.

От подобных мыслей мои руки трясутся, и мой кхай в груди барабанит разгневанными ударами. Как я могу заботиться о ком-либо, кто более беспомощен, чем кошки? О ком-либо, кто требует подняться в опасные горы вместо того, чтобы позволить мне отвести ее домой к своим людям?

Кто же моя Джорджи? Как она сюда попала? Кроме мэтлаксов и ша-кхай, на этой земле других обитателей нет.

Она бесценна.

И я чуть не потерял ее. Преследуемый произошедшим в пещере, я накручиваю себя собственным гневом в то время, как готовлю костер для своей дрожащей от холода пары. Я укладываю дрова и маленькие кусочки, слепленные из шерсти и глины, между ладонями натираю специальные палочки для розжига, пока не получаю искру, а затем разжигаю огонь, подбрасывая в него дрова. Когда огонь начинает облизывать поленья, я жестом указываю замерзшей Джорджи придвинуться поближе.

– Данкйэв, – говорит она мягким голосом.

– Я тебя не понимаю, – рычу я ей. Это еще одно препятствие на пути моего спаривания. Я хочу объяснить Джорджи, что она моя. Что она - мой резонанс. Что со мной она в безопасности, и я не позволю, чтобы с ней что-нибудь случилось, если она просто доверится мне. Что она - мой свет и моя причина существовать, и что вместе мы создадим домашний очаг и семью. Но я не могу ей сказать ничего из этого.

Она громко шмыгает носом и придвигается к огню чуть поближе, подставляя свои крошечные, пятипалые ручки, чтобы согреть их. Ее больное запястье уже приобрело заметный воспаленный оттенок. Мэйлак, целитель племени, могла бы исцелить его прикосновением. Но ее здесь нет, и моей Джорджи приходится мучиться.

– Дай-ка сюда, – говорю я хрипло, указывая, что она должна показать мне свою раненную руку. Во время своего падения она, похоже, повредила ее еще больше, и я огорчен, что настолько плохо заботился о своей паре.

– Новйурмадатмиих, – говорит она и снова громко шмыгает носом.

Затем она разрыдалась.

– Ах, Джорджи, – бормочу я и притягиваю ее к себе. Она прижимается лицом к моему жилету и плачет. Я глажу ее волосы, теперь сверкающие и твердые от замерзшего льда. Она может заболеть. Я совсем забыл, что у нее вообще нет кхай, который согревал бы ее. Сейчас она очень уязвима, моя малышка с пятью пальчиками. Я упрекаю себя за то, что не подумал, как лучше о ней позаботиться. – Этого больше не повторится, мой резонанс, – говорю я ей, лаская ее округлую щеку. – Начиная с этого момента, я буду лучше о тебе заботиться.

И хоть я не настолько опрометчив, чтобы использовать все заготовленные запасы, я распаляю костер еще сильнее. Мне все равно, даже если я начну потеть, пока моей Джорджи тепло и уютно. И я держу ее в своих объятиях так долго, что, кажется, будто прошла целая вечность. Ее руки зарываются под мою одежду в поисках теплой кожи, и от ее слабых прикосновений мой член становится твердым. Но она все еще плачет из-за своих злоключений, поэтому я обнимаю ее и успокаиваю как можно лучше, пока слезы не высыхают, и она не начинает лишь всхлипывать.

Тем не менее, ее руки все еще под моей одеждой. Мой член об этом не забыл, и я испытываю болезненную нужду, мой кхай в моей груди напевает. Я мечтаю сделать ее счастливой. Я хочу, чтобы ее чудное, милое лицо улыбалось вместо того, чтобы плакать.

Так что, пока она согревается у костра, я забочусь о своей паре, как и должен. Я осматриваю ее запястье, а затем срезаю полоску от одной из шкур, крепко-крепко повязываю ее и накладываю шину, используя один из моих костяных ножей. Она будет держаться, пока я не смогу отвезти Джорджи к целителю. Она с благодарностью мне улыбается и указывает на другой костяной нож в моем жилете.

– Киннихафвон?

Я качаю головой, указывая, что не понимаю, и с помощью жестов она показывает мне, что он ей нужен. Ааа. Она хочет защищать себя. Я отдаю ей один из ножей. Я всегда ношу с собой шесть, а теперь их осталось четыре. Завтра я научу ее, как им пользоваться и как наносить удар, так что, если она снова подвергнется нападению мэтлаксов, то сможет оказать сопротивление. По сути, они - трусливые существа, и если подвергнутся опасности, то сбегут.

От подаренного ножа на ее лице расползается улыбка, и Джорджи счастливо мне улыбается, как будто я дал ей самое большое из сокровищ.

– Йвеел беттервит ит.

Я киваю, хотя понятия не имею, о чем она бормочет. Просто она улыбается. Для меня этого достаточно. Однако, я делаю гораздо больше. В этой пещере есть шкуры, оставленные для удобства воинов-охотников, которые зашли настолько далеко. С годами они залежались и стали жесткими, но они теплые. Когда мы утром уйдем, я нарушу правила учтивости охотников, и она наденет их, когда мы отправимся в путь. Я не потерплю, чтобы она и дальше дрожала от холода.

– Куукх? – спрашивает Джорджи и указывает на добычу, подвешенную на моем ремне. – Куукхнао?

– Куукх? – повторяю я, подняв пернатого зверя, чтобы она его увидела. – Так ты это называешь? Куукх?

– Ииит, – она говорит, улыбаясь мне, сверкнув своими маленькими зубками. Она указывает на зверя, затем на огонь. – Куукхден еет плз.

Ааа. Указания. Я указываю на огонь.

– Куукх?

– Веллтхассфир ифйевонт тевгет техникал бутйесс. – кивает она. – Куукх.

Даже при том, что это идет вразрез со всеми моими убеждениями, я делаю, как она просит. Я сдираю шкуру животного и насаживаю вкусные кусочки на один из моих костяных ножей, а моя пара держит их над огнем, после чего съедает кусочек, издавая счастливые звуки. Она ахает, откусывая каждый кусок, и к тому времени, когда еда заканчивается, ее взгляд становится сонным и довольным.

Я тоже доволен. Мы остановились рано, но Джорджи согрелась, в безопасности и сыта.

Языком жестов объясняю ей, что я должен собрать как можно больше дров и расставить капканы, чтобы поймать побольше пищи. Она должна остаться в пещере и поддерживать огонь, и отдыхать. Джорджи выглядит взволнованной, но кивает, и я оставляю ее одну с моим костяным ножом и кожаным мешком с водой.