А я тем временем снова ударился в морскую романтику, продолжая эксплуатировать творчество Антонова, выдав на гора шлягер «Море».

Потом решил кое-что вспомнить из прошлого выступления на кухне, наверняка те, кто там присутствовал, хотели бы снова услышать понравившиеся песни. Теперь они уже понравились всему двору.

Когда минут через сорок я почувствовал, что начинаю сипеть, заявил:

— Друзья, а сейчас исполняется последняя композиция этого вечера. Называется она «Сиреневый туман», песня народная и автор неизвестен.

Так в принципе и было, хотя несколько человек пытались приписать авторство себе. Самой правдоподобной считалась версия с авторством композитора Юрия Липатова, якобы песня была написана им лет 15 тому назад, если брать за точку отсчета 1961 год. Ну я особо ни на что и не претендовал, просто взял и спел одну из своих любимых вещей.

Меня долго не хотели отпускать, все просили исполнить на бис то одну, то другую песню, особенно настаивая на «Вальсе Бостоне», но я твердо заявил, что все: связки могут не выдержать и тогда я им уже никогда ничего не спою. Отбиваться помогала мама, заявляя, что у меня утром тренировка в футбольной школе и мне нужно выспаться, и вообще ребенок еще с обеда некормленый, а на часах уже половина девятого. В общем, кое-как отбились, пообещав дать аналогичный концерт примерно через неделю. Разве что Муха перед тем, как помчаться в сортир, успел меня крепко хлопнуть по спине, выражая таким образом свой восторг.

— Ну ты, Егор, даешь! — при маме он, похоже, не рисковал называть меня Штырем. — Обалденный концерт, надо ребятам рассказать. А что ты там нес про какие-то мобильные телефоны, про этих… пользователей и онлайн?

— Да это так, шутка, — обезоруживающе улыбнулся я, увлекаемый родичами домой.

Блин, как же горели подушечки пальцев левой руки! Первым делом я сунул руки под струю холодной воды, чтобы хоть как-то облегчить страдания. Да, ребята, это мне еще придется помучиться, прежде чем нарастут те самые мозоли, без которых не бывает настоящих гитаристов. Может, на клавишные переключиться, пока не поздно? Нет уж, гитара — моя первая и главная любовь всей жизни. За классный «Gibson», на котором играл какой-нибудь Джими Пейдж, и душу продать можно, скажу я вам.

Позже, когда я наворачивал вареники с картошкой и луком, предварительно обмазанных сметаной, мама с сестрой устроили мне настоящий допрос. Отвечать с набитым ртом было не очень удобно, в итоге я заявил, что у меня открылся талант к сочинительству и предложил эту тему закрыть. А сам подумал, что завтра же пойду в канцелярский магазин, куплю нотные тетради, а затем отправлюсь в Агентство по авторским правам и зарегистрирую песни. Если, конечно, меня как несовершеннолетнего не пнут коленом под зад.

Не пнули. И в ВУОАПе — именно так называлось в это время Агентство — изрядно удивились, когда ознакомилась с содержимым моей папки, в которой лежали ноты и тексты почти двух десятков песен. Отобрал вещи, к которым, по большому счету, трудно было придраться. Никакой политики, никакого блатняка, сплошная лирика. Если и придираться — то, наоборот, к аполитичности. Особняком стоит песня «Журавли», беззастенчиво украденная мною у Гамзатова и Френкеля. Тут хоть и лирика, но такая, что за душу берет. Честно говоря, у меня сразу возникла мысль предложить ее Марку Бернесу, потому что только его я и видел среди потенциальных исполнителей.

Некто Владимир Григорьевич Нетребко (может, и родственник Анны Нетребко, мелькнула мысль, но скорее всего однофамилец), к которому меня направили, придирчиво изучил нотную запись каждой песни, показал тексты какому-то Михаилу Петровичу, тот особенно заинтересовался «Журавлями», хмыкнул, и спросил, строго глядя мне в глаза:

— Молодой человек, а это точно ВЫ сочинили?

Я про себя тяжело вздохнул, врать было тошно, но ведь, с другой стороны, эти вещи все равно никем пока больше не придуманы, что уж тут миндальничать. А потому, не отводя глаз, твердо ответил:

— Я.

— Хм, — Михаил Петрович вновь уткнулся в текст, — любопытно было бы послушать это в музыкальном сопровождении.

— Так вот же у вас пианино стоит, — кивнул я в сторону инструмента.

— А исполнять кто будет? — в свою очередь поинтересовался Нетребко.

— Если хотите, то я могу аккомпанировать сам себе, но лучше бы вы сыграли, а я спел. А в будущем я вижу в роли исполнителя Марка Бернеса.

— Бернеса? Однако… Вот так сразу — и Бернеса. Что ж, давайте попробуем, я наиграю, а вы споете.

Владимир Григорьевич сел к инструменту и, глядя в ноты, начал играть вступление. А потом я запел:

«Мне кажется порою, что солдаты

С кровавых не пришедшие полей…»

Нет, все-таки мне еще было далеко до Марка Наумовича, но впечатление на присутствующих я произвел. Михаил Петрович в чувствах высморкался и тем же платком протер запотевшие линзы очков. А Нетребко пристально и долго глядел на меня и в итоге констатировал:

— Что я могу сказать… Вещь неплохая, безусловно, она завоюет своего слушателя. И слова правильные, за душу берут. Хочется верить, что это действительно ваше произведение. У вас есть талант, молодой человек! Вы учитесь в музыкальной школе?

— В этом году закончил восьмилетку и подал документы в железнодорожное училище.

— Вы серьезно? А ноты откуда знаете?

— Самоучка, — развел я руками.

Мне хотелось побыстрее закончить этот разговор, который мог в итоге завести меня в тупик.

— Однако, — чуть ли не хором произнесли сотрудники ВУОПа, синхронно переглянувшись.

— Если это так, то вас, молодой человек, ждет большое будущее, — подытожил Владимир Григорьевич. — Мы оформим ВСЕ ваши песни, но сначала вам нужно будет написать соответствующее заявление. Вот вам ручка и бумага, пишите, а я буду диктовать.

Писать чернилами и перьевой ручкой — то еще удовольствие, однако я на удивление с первого раза справился с задачей, умудрившись не поставить не единой кляксы. Про себя при этом думал, что пора бы уже «изобрести» и шариковую ручку.

После того, как с формальностями было покончено, я, прежде чем попрощаться, спросил у Нетребко:

— Владимир Григорьевич, а вы случайно не знаете, где можно найти Бернеса?

— То есть вы, юноша, решительно настроены предложить ему песню «Журавли»?

— Выходит, так, — развел я руками.

— К сожалению, лично с Марком Наумовичем не знаком, но я могу попробовать вам помочь. Подождите минуточку…

Нетребко подвинул к себе телефонный аппарат, снял трубку и принялся крутить диск. Длинные гудки из трубки слышал даже я. Затем мой аккомпаниатор оживился, подобрался и произнес в мембрану:

— Матвей Исаакович, добрый день! Да, я, Нетребко… Матвей Исаакович, тут к нам пришел один молодой человек, — мимолетный взгляд в мою сторону, — весьма, как мне кажется, талантливый, несмотря на возраст. Он сочинил песню, и очень хочет, чтобы ее исполнил Марк Бернес… Да-да, именно так. Песня, без всякого преувеличения, неплохая, на нас с коллегами произвела впечатление. Но он не знает, как подобраться к Марку Наумовичу, думаю, в справочном бюро адрес артиста ему никто не даст. Я потому вам и звоню, что вы сотрудничаете с Бернесом, может быть, смогли бы выручить юношу… Что? Егор, фамилия Мальцев… Понял, хорошо, спасибо. Тогда я ему так и передам, всего вам хорошего, успехов.

Опустив трубку, Нетребко быстро начиркал что-то карандашом на бумаге, после чего протянул листок мне.

— Здесь адрес, куда вам нужно будет подъехать сегодня, но не позднее семнадцати часов. Завтра Матвея Исааковича вы уже не застанете, он рано утром уезжает в Ленинград с творческой командировкой. Консьерж будет предупрежден о вашем приходе.

Я мельком глянул в бумажку: Огарева-13, кв. 23. Ну конечно, «дом ста роялей», как его прозвали в народе за то, что в этом здании в разные годы жили Свиридов, Ростропович, Вишневская, Бабаджанян, Колмановский, Фельцман, младший Дунаевский… Признаться, когда-то и я мечтал приобрести в нем апартаменты, даже как-то приценивался, но не сложилось. Что ж, Егор Мальцев, сегодня тебе выпал шанс побывать в этом чудо-доме и воочию увидеть одного из его легендарных обитателей.