Крека была из рода гуннов. Она была небольшого роста, толстая, и ей было не так уж мало лет. Она была матерью Эллака и Эрнача. На ней была одежда алого цвета, которая немного оживляла ее желтовато-бледную кожу. Когда караульный передал ей позволение кагана, она подняла руку в шутливом салюте и поковыляла на базар в другую сторону от кагана.

Ардарик недовольно посмотрел на нее. Он уже перестал удивляться грубости и внешности женщин гуннов. В них не было ничего женского, с точки зрения гепида. Он слышал, что они передавали друг другу грязные сплетни и радовались, услышав рассказы об измене и других грязных преступлениях. Каган смотрел на него. Ардарик послушно взглянул на серебряный поднос, который торговец из Медшиа держал перед ним.

— Зачем они тебе, мой каган?

— Мне они просто нравятся.

Ардарик потрогал камни. Их твердая гладкая поверхность касалась его пальцев. Под навесом они не отражали свет и казались блеклыми. Купец стоял по другую сторону прилавка и улыбался всем своим длинным коричневым лицом. Ардарик почувствовал, как он считает деньги, полученные от кагана, как будто уже держал их в руках.

— Ардарик, я нашел людей, ограбивших твое стадо, — сказал каган.

— Вот как! Ардарик выпрямился.

— Я их накажу и заплачу тебе за корову. Я их отошлю туда, где они научатся вести себя честно. Чтобы удовлетворить твою гордость и самолюбие твоего сына, я могу тебе сказать, что эти люди будут страдать сильнее, чем пострадал ты. Это должно успокоить тебя.

Ардарик посмотрел на камни. Он бы сам хотел наказать воров, но боялся настаивать, потому что мог обидеть кагана, и улыбнулся.

— Мой каган, мне очень нравятся изумруды.

— У тебя прекрасный вкус. Мне они тоже нравятся. Каган слегка оттолкнул серебряный поднос с камнями и пошел прочь. За ним двинулось его окружение. Ардарик задержался, глядя на купца. У того исчезла улыбка с лица.

Какое-то мгновение казалось, что он хочет окликнуть кагана. Ардарик засмеялся, и купец покраснел.

— Он сказал, что они ему нравятся, — заметил Ардарик, — но он не говорил, что станет их покупать.

Каган уже ушел с базара, и Ардарик направился вслед за ним. Ему понравилась шутка Аттилы.

Идя ко дворцу, каган приостановился, и Такс, став на цыпочки, накинул ему на плечи шубу. Ардарик догнал их. Константиус с его жирной шеей глядел под ноги и хмурился. Яркое солнце отражалось на его лысой блестящей голове.

— Ты меня не понял, Константиус, — сказал ему каган. — Зачем я стану тратить деньги на камни и украшения? Они должны тратить их на меня.

Он жестом показал на прилавки, застегнул шубу и захохотал. Затем двинулся ко дворцу в окружении караульных.

Ардарик снова оглянулся на торговца драгоценностями. Его окружили женщины. Они громко переговаривались пронзительными голосами и ссорились из-за камней. В середине двигался и подпрыгивал зонтик с бахромой хатун Креки.

Константиус смотрел на них, расставив руки в стороны.

— Что они делают? — спросил его Ардарик.

— Они спрашивают, что выбрал каган. Константиус залился тонким женским смехом.

— Он — очень бережливый человек. Каган никогда не тратит свое золото, если только на него может потратить кто-то другой.

Он повернулся и потрусил за хозяином, подобрав свои Длинные полы.

Дитрик не переставая дрожал в холодном мокром рассвете. Вокруг него были юрты, покрытые только выпавшим снегом. На крыше хибарки Яя, там, где выходил дым, снег растаял и снова замерз в маленький конус льда. Казалось, что еще никто не проснулся, кроме Такса и Яя. Они седлали коней. Не спали и Дитрик с Юммейк, которая сидела у дверей юрты на ковре, сложив руки на коленях.

Как только Ардарик обнаружит, что Дитрик пропал, он сразу же поймет, где он. Такс был уверен, что ему удалось благополучно ускользнуть, но Дитрик каждую секунду думал, что сейчас увидит отца, мчащегося по деревне гуннов. Он может начать скандал, который неизвестно чем закончится. Ему вдруг почему-то представились запорошенные снегом юрты в виде яиц, где внутри уютно согрелись люди, а Ардарик разбивал скорлупу, и гунны выливались наружу в виде содержимого яиц. Он начал дрожать и пожалел, что вообще ввязался в эту историю.

Дитрик надел свою старую овчинную шубейку поверх тулупчика, полученного у Такса. Гунны помогли набить его сапоги соломой, но все равно холод пробирал его до костей.

Лошадка Такса, лохматая, как пастуший пес, стояла перед юртой и поедала снег. Яя вышел, неся с собой длинный куль, и бросил его на седло лошадки. Лошадь, как всегда, прижала уши и подняла вверх ногу, чтобы стукнуть его копытом. Но Яя быстро отошел к своей лошади. Такс подошел к лошадке и крепко приторочил поклажу к седлу. Дыхание у него вырывалось клубами.

Когда Дитрик попросил у отца позволения отправиться с ними, Ардарик гневно отказал ему и добавил, что гунны чего-то хотят от него, чтобы он оказался у них в долгу. Дитрик почти поверил его предупреждению. Но даже если это было правдой, ему не хотелось терять шанс съездить в Сирмиум, повидать римлян и провести время в поездке вместе с гуннами. Даже когда каган повел свою армию сражаться, очень мало германцев отправились вместе с гуннами. Обычно гунны ехали в авангарде и позади армии и занимались разведкой, а германцы были основным ядром армии. Их использовали только, когда гунны уже выполнили всю самую, можно сказать, «интересную работу».

Такс и Яя сели на лошадей. Юммейк поднялась с коврика и вышла вперед, подняв кверху лицо. Сначала она подошла к Яя и, улыбаясь, что-то сказала ему. Он быстро погладил ее по грубым черным волосам. Потом она подняла руку в приветствии Таксу, и тот ответил ей. Тогда она отправилась по снегу к Дитрику, подняв вверх широкие штанины, чтобы не сильно мочить их.

— Дитрик! — воскликнула она. — Проследи за ними ради меня. Не разрешай никому их соблазнять!

Блеснули ее белые зубы, и она вернулась к Яя, а потом пошла домой.

Такс и Яя двинулись друг за другом. Дитрик ехал за ними и думал, что имела в виду Юммейк. Конечно, это была шутка, и она ничего серьезного не имела в виду. Он начинал понимать, как сильно отличались гунны от гепидов, и эти отличия казались ему удивительными и важными. На улице стало гораздо светлее. Сейчас тишину ночи нарушали крики детей и лай собак. Уже началось движение между домишками, и пока они ехали по деревне, шум кругом нарастал, а когда они достигли южной части деревни, шум и крики людей, ржанье лошадей, звуки и запахи готовящейся пищи, звяканье ведер усилились, как бывало днем, и гунны уже начали расхаживать по всей деревне.

Когда они проезжали мимо последней хижины, Такс сказал Дитрику:

— Не бойся, Ардарик тебя не догонит. Будь осторожен со своим конем. Если ты станешь слишком нагружать его, он может в снегу повредить кости.

— Я прикладывал ему к ноге припарки, — сказал Дитрик. Такс нахмурился.

— От них мало толку, пока он не охромел, но вреда тоже не будет.

Впереди, на покрытой снегом равнине, их дожидались на лошадях гунны. Их было примерно человек двенадцать. Дитрик ожидал, что их будет больше, так как считал, что посланцы из Константинополя будут охраняться большой группой людей. Яя погнал коня побыстрее. Люди, ожидавшие их, развернулись и двинулись вперед, и снег сразу стал затоптанным. Конь Дитрика без всякого принуждения прибавил ходу. Скакавший с ним рядом Такс начал застегивать свою шубейку, а пока поводья лежали на шее его лошадки.

Когда они начали двигаться, Дитрик уже не так сильно страдал от холода. Перед ними расстилалась равнина, вся покрытая снегом. Отец его не догнал. Дитрик оглянулся назад. Холм кагана и его частокол уже находились далеко за ними, и Ардарик теперь уже не сможет его остановить. Он стал смотреть вперед, крепко сжал в руках поводья и захохотал.

В сером небе поднялось солнце. Позади них Хунгвар вдали начал растворяться, а потом совсем исчез. Некоторое время они ехали параллельно реке. На фоне белизны снега и серого неба деревья по берегам реки казались черными. К полудню река осталась позади. Дитрик решил, что они продвигаются к югу. Бледное серебристое солнце передвигалось по небу, и оно было таким слабым, что на него можно было свободно смотреть. Дитрик вспоминал сказки своего детства о Снежном Великане и Снегурочке. Рассказы о борьбе холода и темноты с теплом солнца. Теперь эти истории уже никто не вспоминал, потому что они относились к тому времени, пока Христос не пришел к германцам и не спас их. Теперь никто не желал вспоминать о том времени, когда они были прокляты, до прихода к ним Христа. Может, рассказы были именно об этом — холод и темнота до пришествия Христа.