Дядя Антон вдруг замолчал.

- Ну, что ж не ругаешься? - сказала старуха. - Ругайся.

- Не умею я с тобой ругаться.

- Это плохо, - сказала старуха. - Ругаться не умеешь. Раньше умел.

- Поговорить я с тобой хочу.

- Говори.

- Раньше мы жили в дедовом городе.

- Ну, жили.

- Город этот дед мой строил с приятелями, строил не для себя, а для хозяев.

- Ну, строил. А дальше что?

- А хозяин был чудак. Дома он велел строить так, словно у него не одна жизнь, а десять. Отняли мы у него короткую его жизнь, дома тоже отняли. Город, стало быть, взяли себе. А я подумал про себя: "Живой ты человек, Антон, чтобы жить всю жизнь в дедовых домах. Построй себе город, чтоб широко было в этом городе, как в лесу".

- Ну, знаю, - перебила его старуха, - для этого и затащил ты меня на край земли.

- Край дикий, это верно. А обласкай ты этот край - он тебя отблагодарит.

- Отблагодарит! - сказала старуха насмешливо и отвернулась.

- Жена, - продолжал Антон, - ты мне свою ласку отдавала. Курам свою ласку отдавала. Яблоням свою ласку отдавала. Пол, который ты подметала, и тот видел твою теплоту. Так вот я тебе говорю, старуха, отдай свое тепло, свою ласку этому краю, пригрей его.

- Нет, - сказала старуха строго, - не увидит он этого от меня.

- Город здесь будет, - продолжал Антон. - Придет свежий человек и спросит: "Чей город?" - "Мой город, - отвечу, - мил человек. Вот эти дома я поставил. Старуха моя помогала мне. Лес я таскал на себе, место утоптал, речку посадил в трубы - пусть бежит. Садись, мил человек, если ты не враг, живи, домов много. А вот когда мы с женой приехали сюда, ничего здесь не было. Был один лес. В палатке со старухой жили посреди зимы. Живи, мил человек, если ты не сволочь, окажи милость".

Старуха встала, закрыла дверь, убрала со стола.

- Размечтался, - сказала она. - Мечтун.

- Стели, - сказал дядя Антон, и это простое, домашнее слово словно согрело старуху. Она просветлела и стала стелить постель. От домашности, от теплоты, от предстоящей ночи старуха зевнула.

- Намедни, - сказала она, - смотрю: ползет таракан. Обрадовалась я: живут, значит, здесь тараканы.

- Таракан? - удивился Антон. - Наверно, приезжий. Помрет. В этом климате не могут жить тараканы.

Старуха уснула. Приснился ей лес здешний, мертвый. Ни птичьего крика, ни всплеска, ни шелеста. Тихо-тихо. Старуха шла по тропе, спешила домой. Но вместо дома пришла в чужое место. Стояли дома, много домов. Но в домах не было людей. И вещи были, столы, стулья, а людей не было. В домах были ветер, зима, снег. В одном доме пол треснул и возле кровати лежал камень, покрытый мхом, словно кровать стояла в лесу.

Старуха вскрикнула и проснулась. Дядя Антон лежал рядом и тихо посвистывал носом. Старуха прижала его к себе. И вдруг ей стало страшно. Будто лежал с ней кто-то посторонний, чужой. Старуха не узнала запаха своего мужа. Раньше от него пахло водкой и лошадьми, теперь пахло мхом, деревьями, осенней холодной травой. Старуха разбудила мужа.

- Милый, - сказала она голосом молодым и страстным, тем голосом, каким она уже не говорила много лет, - дорогой мой, уедем отсюда, вернемся туда, на Кавказ. Уедем, милый, уедем.

И когда дядя Антон шел на работу в темноте, в густом и смутном утреннем мире, он вспомнил молодую девушку, крикливую и своевольную, девушку, которая плакала так, что, слыша ее плач, уже не хотелось жить, девушку, которая смеялась так, что хотелось броситься в реку - плыть и плыть, драться, сделать что-нибудь необыкновенное, убить кого-нибудь или спасти, броситься с горы в море.

Девушка эта стала его женой, и теперь она была старуха, сумрачная, седая, и от прежнего осталось имя "Наташа" да характер своевольный и несправедливый.

Дядя Антон вернулся. Старуха стояла у печки спиной к дверям. Неслышный, он подошел к ней и обнял ее, теплую и худенькую, обнял ее и прижал к себе.

- Наташа, - сказал он ей, словно хотел возвратить прошлое, - Наташа.

Прошло пять лет. Где были лиственницы и кедровый стланец, где были красные мхи, - стоял город. Дикие птицы полюбили человека и поселились у него под крышей.

Зверь сказал зверю: "Не ходи туда, там город".

Посреди города был парк. Дядя Антон, а также все жители города и их знакомые в других местах знали, что второго такого парка не было и нет ни в одном городе на земле. Парк был самая дикая тайга, не огороженная и не испорченная скамейками, постройками и украшениями. И утром рано зимой на улицах города можно было увидеть заячьи, а также следы других зверей, прибежавших из тайги в парк взглянуть на старое место.

В том небольшом городе в лесу стоял театр: из окон театра был виден залив Уркт, дикие деревья и белки, прыгающие с ветки на ветку. В театр в качестве зрителей и дорогих гостей приезжали гиляки из далеких стойбищ на собаках. Они приезжали в театр посмотреть на чужую жизнь, порадоваться, посмеяться и похлопать ей. Втайне гилякам самим хотелось взойти на сцену, поиграть там, показать городским людям свою жизнь и попросить, чтобы они похлопали ей. Но гиляки стыдились и не решались. В городе собаки лаяли на собак, встречая лаем гостей. Гиляки оставляли своих собак у крыльца и сами шли в дома - пить чай и знакомиться.

Во дворах летом ходили куры и несли яйца. Петухи кричали по утрам. За городом были расположены огороды, на грядах росли кое-какие овощи, и одному не старому еще человеку даже удалось вырастить в здешних местах арбуз величиной с детскую голову, и дядя Антон выпросил этот арбуз, чтобы показать его старухе. Но старуха далее не рассмеялась. Контракт дяди Антона кончился, и она ждала того часа, когда они сядут на пароход и будут смотреть, как станет уменьшаться на глазах этот край, пока не исчезнет совсем и не появится другое, высокое небо, и старуха увидит своих старых знакомых, заплачет и станет рассказывать им, как она жила со стариком в зимнем месте, как они мерзли и как бедовали.

Был день летний и не по-здешнему солнечный. В заливе возле Москаль-во стоял пароход "Орочон" и ждал пассажиров.

В Охе к дому дачного вида, уютному и чистенькому, подошел дядя Антон со старухой. Возле домика уже лежали их вещи. Чистенький домик был охинский вокзал.