Ну что ж... Тираж пушкинского "Современника" был еще скромнее, а все-таки он был нужен кому-то тогда и остался нужен потомкам.

Почти десять лет прошло как знамя наше государственное к одному цвету прибавило еще два, а журнал "Знамя" и вовсе стал многоцветным. Так вот пусть он всеми своими цветами цветет и радует своих читателей, которых стало поменьше, зато все они самые настоящие.

Нина Горланова

Однажды в "Знамени" сделали евроремонт и провинциальных авторов не стали впускать: прямо у входной двери стоял стол - на него нужно было положить рукопись, и все - поворачивай. Я подумала: это еще ничего! В "Новом мире" вон вообще придумали непосильное испытание - шест! По шесту нужно лезть наверх, в редакцию. Рукописи за спиной в рюкзаке. Кто не залез - тот не может даже отдать рукопись!

О, эти сны провинциальных писателей о столичных журналах! В одном мы с мужем вообще привезли повесть в "Знамя" на... подводе: заехали в коридор редакции: "Тпрруу!". Видимо, все это наши комплексы: потому что "Знамя" никаких поводов для таких снов не дает. Наоборот!

Однажды в "Знамени" Оля Ермолаева узнала, что у моих дочерей нет обуви на зиму: побежала к Главному, все рассказала и... вынесла мне гонорар за стихи! Которые еще только приняли к печати. Заранее заплатили, чтоб я смогла в Москве купить подешевле сапоги девочкам.

Однажды в "Знамени" Лена Хомутова заметила, что я шестой год в одном свитере приезжаю, и... переодела меня в свой чудесный синий свитер, даже платочек модный повязала вокруг шеи! Да что говорить: давали всегда и вещи, и деньги (не гонорары, а от себя). Но случались и драматические моменты. Даже очень!

Однажды в "Знамени" Сергей Иванович Чупринин предложил мне подработать: собрать пермскую часть энциклопедии "Новая Россия - мир литературы". Я согласилась и через два месяца привезла все анкеты, а также вручила С.И. свой рассказ о том, как я их собирала ("Энциклопедисты"). В коридоре я встретила Наталью Иванову, и она предложила мне сто рублей на краски. На другой день я купила масляные краски и пришла в редакцию писать для них картины. Всегда и всюду я их так, на ходу, пишу - пальцем, с бешеной скоростью. И вот только я написала первую рыбку (или бабочку, петушка, ангела), подходит секретарь Марина и вручает мне большой запечатанный конверт! "От Сергея Ивановича". Значит, что - рассказ мой не подошел? Ну да, говорил ведь С.И., что он должен по поводу него посоветоваться с сотрудниками. Значит, сотрудники против... Настроение упало резко. А раскрыть конверт я не могу: пальцы все в краске. Пишу картину за картиной, а в голове уже шумит. Лена Хомутова чаю мне принесла. Прихватив чашку обрывком газеты, чтоб не запачкать, я выпила. Могла бы таблетку от головной боли достать из сумки, но сумку испачкать не хотела. С раскалывающейся от боли головой наконец закончила последнюю картину (кажется, Пушкина в виде ангела)... Вымыла руки и раскрыла конверт. А там всего лишь рассказ Феликса Светова, который мне обещал Сергей Иванович... Если б я знала, что тот мой рассказ приняли (и после опубликовали) - какие б я роскошные картины им тогда написала! А так... голова не дала свободно развернуться. Причем я в тот же вечер была звана в гости к Боре Дубину там весь вечер хозяева подавали мне эффералган-упсу, и в разговоре я практически не могла участвовать, и шутки других гостей не записала, и коньяк французский не попробовала даже...

Однажды в "Знамени" приняли нашу с мужем повесть "Капсула". Я напечатала в записях: "СЕГОДНЯ ЛУЧШИЙ ДЕНЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ! Звонили из "Знамени" - берут нашу "Капсулу". Ура!!! Господи, благодарю Тебя!". Но, видно, плохо поблагодарила Бога. Повесть вскоре вернули, и лучший день в моей жизни был отменен...

Но слава Богу, я понимала, что в жизни должны быть и лучшие, и не самые лучшие дни! Тем более что "Знамя" как не раз печатало меня до этой истории, так и после.

Однажды в "Знамени" опубликовали сразу меня и двух моих однокурсников, друзей юности: Леонида Юзефовича и Анатолия Королева. Я всю молодость смотрела им в рот, потому что приехала в университет из маленького поселочка и даже имени Хемингуэя не знала! Вот так. А потом я не смотрела им в рот, потому что они в Москву переехали жить. Но когда "Знамя" в один год нас опубликовало, не знаю, что подумали мои однокурсники, а я решила, что догнала их...

Однажды в "Знамени" опубликовали мои хокку (аж 49 штук!). И еще тут же в "Литературке" Александр Кушнер похвалил их. Это сразу изменило в нашей семье тип юмора по отношению к моим стихам. Если раньше муж на каждое тотчас сочинял пародию, то после - стал ерничать: "Я, наверное, никогда не дорасту до твоих стихов!". (А на днях читаю новую книгу Марка Захарова: оказывается, в театре тоже сейчас можно работать с примитивом, даже режиссер говорит актеру: "Сыграй так, чтоб в зале думали: зачем этого-то бездаря взяли на сцену!".)

Однажды в "Знамени" мой муж сказал: "В Египте были пирамиды, а в Москве есть четыре журнала: "Знамя", "Новый мир", "Октябрь" и "Дружба народов". Иногда московские писатели меня спрашивают: "А в "Знамени" не возмущаются, что ты и в "Октябре" публикуешься?". К чести журналов, ни разу никто меня вообще об этом не спросил в редакциях! Когда живешь далеко в провинции, а в твоем родном городе не было и нет ни одного литературного журнала, то твоя судьба решается в столице, и она все время как бы рядом, сразу слева надо лбом. Все время думаешь: как там новая повесть, рассказы, стихи - приняты или нет, если приняты, то на какой номер... И я молюсь за всех вас каждый день! Оставайтесь Богом хранимы!

Пермь

Юрий Давыдов

Неохота поздравлять "коллектив". Нашенские отвергали личность, не сумевшую материализоваться в гвоздь или винтик. Нет, нынешняя редакция журнала "Знамя" это - "Мы", не поглощающее "Я".

В оны времена генерал Драгомиров ставил горестную замету рядом с именами кандидатов в члены Военного совета: "В совете заседать может, советы подавать не может". Или печаловался: "В бою застенчив". Другой генерал, Обручев, назначенный очень большим начальником, выбирая зама, осведомлялся: "А будет ли он спорить со мной?". Ему нужен был сотоварищ-оппонент.