25-гo октября (7-го ноября), воскресенье. Весь день на море. Около 12-ти часов ночи подошли к Криту. В темноте видны были огни на горе и темный силуэт гор. Приезжали офицеры с нашей эскадры, часть пассажиров исчезла. Среди ночи хрипела лебедка и плескались темные волны о борт парохода.

26-го октября (7-го ноября), воскресенье. День настоящий воскресный. Голубое небо темного густого цвета безоблачно. Синие волны мягко плещутся, все море, словно громадная простыня, чуть волнуемая снизу. Там, куда сильнее ударяют волны, оно блестит, как алмаз, как алмаз переливаясь в зеленый и желтый цвета. Пароход почти не качает и мы с К-м, не особенные любители качки, наслаждаемся теперь на юте. В суконном костюме даже жарко. Легкий ветерок навевает прохладу, винт за кормой бодро шумит, а колесо лага бойко вертится, отсчитывая пройденные узлы. Идем со скоростью 12-ти узлов (около 20-ти верст, в час).

С 2-х часов стал виден Африканский берег. Сначала влево от носа показались какие-то белые точки, потом вправо потянулась желтая полоса песков и на ней стволы и пышные купы финиковых пальм. По самому берегу стали обрисовываться маленькие белые домики арабской архитектуры с плоскими крышами. Потянулся длинный каменный мол. о который разбивались синие волны. Корабли стояли целой стаей, красиво рисуясь на голубом фоне неба стройными такелажами и рангоутами. Еще немного ожидания и «Царь» подтянулся к пристани и ошвартовался у берега.

Около 6-ти часов вечера я перебрался с командой на стоявший рядом с «Царем «пароход русского общества пароходства и торговли «Одесса», который должен был доставить нас до Порт-Саида.

До 8-ми часов вечера конвой был спущен на берег.

В 9 часов на верхней палубе «Одессы» конвой был построен на перекличку. Чудная, ни с чем несравнимая, воспетая поэтами египетская ночь спустилась над городом. Полный месяц полил сваи лучи. Как молоком облитые стояли дворец хедива и казармы таможни. Тюки хлопка, лежащие по берегу, в обманчивом лунном сиянии казались мраморными изваяниями. Там вдали слышен шум большого города на рейде же тишина: море совершенно зеленое, прозрачное, глубокое. В море отражались мачты кораблей, лунный свет серебрил мелкую зыбь. На темно-синем фоне неба красиво вырисовывались перистые листья финиковых пальм, растущих в садах у берега. И маяк как-то мягко светил, будто не хотел нарушать сладкой гармонии теплой Александрийской ночи.

И среди этой тишины, среди неуловимого аромата моря, олеандров и апельсинов, впервые раздались протяжные звуки русской кавалерийской зори. И трубач как-то особенно старательно выводил ее плачевные ноты… Сняли шапки. «Отче наш «- высоким тенором завел Любовин, «иже еси на небесех», густыми басами подхватили люди конвоя, и русская молитва пронеслась по волнам Средиземного моря и коснулась берегов Африки.

— «Сегодня, братцы», сказал я конвою, «впервые русская кавалерийская труба проиграла зорю на африканском берегу. Поздравляю вас, братцы, с благополучным переходом на ту почву, где вам суждено ныне послужить Государю Императору!»

— «Покорнейше благодарим», дружно ответили казаки и мне показалось, что и их простые сердца очаровала чудная ночь.

А я долго еще стоял на палубе и старался разобраться в бездне мерцавших звезд и отыскать родную Большую Медведицу. Но ее не было видно.

27-го октября (8-го ноября), понедельник. Какой чистый и приятный город Александрия; прямые ровные и широкие улицы, обстроенные многоэтажными домами, расходятся в разные стороны. Много садов, за железной художественной решеткой которых, вместо нашего северного кротекуса, или желтой акации, спокойно растет прекрасная темно-зеленые азалия. Чудные олеандры подымают свои ветви высоко к домам и протягивают алые пышные цветы прямо в окна. Иногда из купы цветущих роз, бесчисленных колеров и видов, растущих прямо на воздухе и подымающих стебли свои на высоту нескольких сажен, тянется к небу мохнатый ствол финиковой пальмы. Высоко над домом простирает она свои нежные перистые листья. От их оснований висят громадные бурокрасные кисти фиников. Под кистями подтянута грязная тряпка для сбора плодов. Иногда вы увидите на вершине карабкающегося с помощью веревки араба в его живописной чалме и юбке, сшитой снизу. На самом фоне дома фикус протянул свои жирные листья, банан растет рядом с ним, и душистые плоды его, словно стручья, свешиваются вниз.

И над всей этой пышной растительностью протянулось высокое голубое небо густого колера, без тучи, без облачка. Глядишь вдаль и северными очами своими ищешь на горизонте туманной дымки, стушевывающей очертания.

Ho дымки нет. Предметы становятся меньше, наконец, теряют, а голубой воздух так же прозрачен и так же чист и светел, как и рядом по близости. Чудный край!

Казалось бы в этом раю, среди этого благорастворения воздухов и изобилия плодов земных. должны были бы жить и люди, составляющие гармонию с природой — не так на деле.

Едва я сошел на берег и вступил в арабскую часть города, как попал в сеть узких улиц, застроенных какими-то грязными, наскоро побеленными балаганами. У раскрытых дверей их кипела жизнь. Женщины в черных платьях, с черными полотенцами, спускающимися со лба почти до пояса, с безобразными катушками, обитыми медью, на переносице, сидели у входа. Арабы и арабчата, суданцы и негры толпились кругом, занятые ничегонеделанием. Едва увидели они меня, как из среды их уже отделились темные личности. На ломаном русском и французском языках они предлагали свои услуги в качестве гидов. Уговаривали пойти досмотреть danse du ventre, купить фотографии, магические карты. Маленькие девочки 12-ти — 15-ти лет предлагали тут же, на улице, проплясать танец живота. Жизнь лезла, как и везде на востоке, наружу со всеми своими неприглядными сторонами.

Араб с криком бежит по улице, подгоняя маленького ослика; толстый старик в чалме взгромоздился на его и совершенно придавил животное. Повсюду на углах стоят эти ослы для езды, поседланные неуклюжими седлами с длинной передней лукой и без задней. Европейцы на них мало ездят. К их услугам прекрасные коляски, запряженные парами арабских лошадей с кучерами-арабами.

В европейской части города леность и попрошайничанье арабов не так заметны. Улицы широки, магазины прекрасны. Всюду газовые фонарей, местами в отелях электричество. На каждом углу стоит бравый англо-египетский полисмен суданец в красной феске, синем однобортном мундире и синих брюках, при тесаке. Тот же негр, а какой прекрасный вид! В лице сознание своего достоинства и своей английской «habeas corpus», — если он потребует, то потребует тоном, не допускающим возражения. Извозчик, нищий, разносчик, чистильщик сапог — профессия, кажется, наиболее распространенная на востоке, ему повинуются моментально. И притом полная вежливость и предупредительность. Я обратился к одному из них с вопросом, как пройти в город. Он не знал французского языка. Знаком пригласил он меня следовать за ним, привел в участок и показал на сержанта. Сержант вежливо и предупредительно рассказал мне, как пройти, но едва я вышел, ему должно быть, пришло в голову, что я могу заблудиться и он послал солдата проводить меня. Хороша английская муштра: — она из солдата делает джентльмена.

Я видал и территориальные английские войска. Изящно — и эффектно одетые в своих ярко красных однобортных мундирах с золотыми пуговицами, в синих шапочках, лихо заломленных на бок, в рейтузах и белых кушаках с золоченой бляхой, с хлыстиком в руке, красивые и бравые, почти мальчики, большинство безусые, королевские солдаты производят хорошее впечатление. To в них дорого, что каждый из них щеголяет мундиром, гордится им, каждый из них, как будто, с восторгом об являет всему миру — «я солдат королевы- смотри на меня!» И есть на что посмотреть. Я видал, как пьяный солдат ночью входил в трактир. Сколько самоуверенности, сколько гордости мундиром, не допускающей мысли, что он может быть грязен или смешон — и он не был ни грязен, ни смешон, ни жалок…