Меня заботит еще одна вещь: не найдется ли какого-нибудь способа усилить момент внезапности, который должен быть нашим главным козырем? Уже больше часа мы тщетно ломаем голову; наконец у Радля внезапно появляется гениальная мысль: мы возьмем с собой какого-нибудь старшего итальянского офицера, и, наверное, одного его присутствия будет достаточно, чтобы посеять в душах карабинеров некоторое смятение, колебание, которое помешает им немедленно дать нам отпор или казнить дуче. И тут уж нам придется не терять ни секунды, чтобы не позволить им оправиться.

Генерал Штудент сразу же одобряет это хитроумное предложение, и мы ищем наилучший способ, чтобы его осуществить. Надо, чтобы генерал принял этого офицера накануне дня «Д» и убедил его — как именно, мы не очень представляем

— участвовать в операции. Затем, чтобы предотвратить всякую возможность утечки информации или даже предательства, офицер должен остаться с нами до следующего утра.

Высокий чин из нашего посольства, который прекрасно знает римских военных, указывает мне на одного офицера, бывшего члена штаба римского губернатора, как человека, способного оказать нам эту услугу. Во время боев за обладание городом этот человек вел себя, скорее, нейтрально. По моей просьбе, генерал вызывает его на вечер 11 сентября к себе в Фраскати, чтобы обсудить с ним «некоторые проблемы».

Теперь мы подстраховались и с этой стороны. Но появляется новый повод для беспокойства: новости, получаемые в течение дня 11 сентября, насчет перелета транспортных планеров совсем не радуют. Все более и более усиливающаяся активность союзнической авиации принудила нашу эскадрилью несколько раз делать длинный крюк, и к тому же перелету очень мешает отвратительная погода. До самого последнего мгновения мы надеемся, что планеры все-таки прибудут вовремя, но тщетно.

Таким образом, нам приходится передвинуть во времени все этапы нашей операции. День «Д» остается, как и прежде, воскресеньем 12 сентября — мы ни в коем случае не можем позволить себе потерять целые сутки, — но час «Ч» отодвигается на 14 часов. Со всевозможными извинениями объясняем итальянскому офицеру, который явился на встречу с военной пунктуальностью, что у генерала Штудента возникли непредвиденные обстоятельства, и просим его прийти на следующее утро в восемь часов в аэропорт Пракика-ди-Маре. Самое серьезное — это то, что задержка еще больше уменьшает наши шансы на успех. С одной стороны, мощнейшие восходящие потоки, которых следует ожидать в самые теплые часы, сделают приземление очень опасным, а с другой — задача отряда, которому поручено занять станцию подъемника, намного усложнится, поскольку он будет вынужден нападать среди бела дня. Тем хуже… Мы все-таки попробуем добиться успеха.

Сразу пополудни 11 сентября я отправился в оливковую рощу одного женского монастыря, где поставила палатки часть, переданная под мое командование. Я уже заранее решил взять на операцию только добровольцев, но хотел откровенно предупредить их, что они подвергаются большой опасности. И вот я приказал свистать сбор и произнес краткую речь:

— Ваше длительное бездействие заканчивается. Завтра мы выполним операцию величайшей важности, которую поручил мне сам Адольф Гитлер. Мы должны приготовиться к тяжелым потерям, которые, к несчастью, неизбежны. Я лично поведу наш отряд и могу вас уверить, что сделаю все возможное; если так же будете действовать и вы, если мы будем сражаться бок о бок изо всех наших сил, то наша операция будет успешной. Пусть добровольцы выйдут из строя!

К моей большой радости, все без исключения делают шаг вперед. Мои офицеры с большим трудом уговаривают некоторых остаться, поскольку я могу взять с собой всего лишь восемнадцать человек. Остальные девяносто должны быть по приказу генерала Штудента отобраны из солдат 2-й роты батальона курсантов-парашютистов. Затем я отправляюсь к командиру этого батальона, чтобы обсудить с ним различные этапы операции. Согласно приказаниям генерала, именно этот офицер будет командовать отрядом, которому надлежит захватить станцию подъемника. В тот же самый вечер батальон курсантов-парашютистов отправляется в путь по направлению к долине. Жребий брошен.

Когда наступила ночь, мы слышим по союзническому радио сообщение, которое повергает нас в ужас. Диктор объявляет, что дуче только что прибыл в Северную Африку на борту итальянского военного корабля, который ускользнул из порта Специи. Пережив первое потрясение — неужели и на этот раз мы опоздали? — я беру морскую карту и приступаю к подсчетам. Поскольку я знаю, в какой точно час часть итальянского флота покинула Специю, то легко вижу, что даже самое быстроходное судно не может достичь африканских берегов к тому часу, когда была объявлена эта новость. Следовательно, это сообщение — обычная утка, предназначенная ввести в заблуждение немецкое командование. Мы ничего не станем менять в нашем распорядке. Но с этого дня я воспринимаю сообщения из союзнических источников с осторожной сдержанностью.

На следующий день — а это было воскресенье 12 сентября 1943 года — мы отправляемся в пять утра на аэродром, где выясняется, что планеры будут приблизительно в десять. Я воспользовался этой отсрочкой, чтобы лишний раз проверить снаряжение своих людей. Каждый из них получал «парашютный паек» последние пять дней. Когда я принес несколько ящиков свежих фруктов, в бараках тут же установилось радостное оживление. Конечно, любой мог почувствовать напряжение, которое неизбежно охватывало самых отважных перед броском в неизвестность, но мы старались рассеять всю боязливость и нервозность тут же, как только она зарождалась.

Однако и полдевятого итальянский офицер не явился. Я отрядил лейтенанта Радля в Рим, приказав ему привезти итальянца во что бы то ни стало и как можно быстрее: «Делайте что хотите, только чтобы он остался жив». Каким-то образом Радль ухитрился разыскать нашего малого и запихать в его же автомобиль. Как только тот очутился на аэродроме, за него, с моей помощью, взялся генерал Штудент. Мы наскоро объяснили итальянцу, что желание фюрера состоит в том, чтобы лично он помог нам предотвратить, насколько это возможно, кровопролитие при освобождении дуче. Генералу явно польстило, что сам фюрер заинтересован в его содействии, и теперь уж он никак не мог отказаться. Он обещал сделать все, что в его силах, и я почему-то надеялся, что это дает нам неоценимый козырь для предстоящей игры.

К одиннадцати наконец начинают приземляться первые планеры. Довольно быстро заполняются горючим баки самолетов, которые должны будут служить нам буксирами, и сразу же каждый, со своим планером на хвосте, занимает определенную дорожку на взлетной полосе, согласно плану, который был разработан еще до нашего появления здесь.

Между тем генерал Штудент собирает всех пилотов и напоминает им о строжайшем запрете приземляться из пике: единственный разрешенный способ посадки — из планирующего полета. Затем я набросал на грифельной доске карту местности и указал пункты назначения для каждого планера. И наконец, вместе с офицером разведки, который участвовал в нашем рекогносцировочном полете, я сверяю основные детали: хронометраж пути, высоту, направление и так далее. Поскольку кроме меня и Радля он единственный человек, который представляет себе, как следует подлетать к нашему горному плато, то по плану он должен занять место в первом самолете-буксире и вести всю эскадрилью. По нашим подсчетам, на то, чтобы пройти несколько сот километров, потребуется ровно один час. Таким образом, нам следует подняться в воздух точно в тринадцать ноль-ноль.

Вдруг в полпервого — воздушная тревога! Появились вражеские бомбардировщики, и вот уже можно слышать первые взрывы на подступах к аэродрому. Мы разбежались врассыпную и засели в укрытиях. Какая досада, эдакая малость — и в последний момент могла все испортить! За несколько минут до часу дня сирены прогудели отбой тревоги.