— Ничего подобного! — вскричала Моника. Однако, хоть она и храбрилась, страх холодными щупальцами сжал ее сердце.

— Ну, на то ваша воля.

— Если вы хотите убрать меня, — заявила Моника, — чтобы самому писать сценарий вашего нелепого и глупого детектива, тогда…

Час назад она бы не пожалела о том, что у нее вырвались такие слова. Сейчас, в тот же миг, как слова слетели с ее губ, она тут же готова была отдать все на свете, лишь бы не произносить их. Черт побери! Черт, черт, черт!

Картрайт ничего не ответил. Он посмотрел ей прямо в глаза. Потом сел на складной стул и выпустил изо рта клуб дыма.

— Все это очень мило, — проворчал мистер Хаккетт, — но весьма скверно. Мне казалось, из происшествия можно вытянуть отличную газетную статью. Но теперь я передумал; статья только привлечет к нам нездоровый интерес. Главное же в другом. Что нам теперь делать?

— Меня не спрашивайте, — поморщился Картрайт. — Вы — Аладдины, обладатели тысячи волшебных ламп. А я всего лишь один из сценаристов, нижайшее из пресмыкающихся на киностудии.

(Обиделся, дьявол его побери!)

— Да, знаю, — серьезно ответил мистер Хаккетт. — Но тебе кое-что известно о таких делах. Что же нам делать?

— Для начала, — ответил Картрайт, — необходимо выяснить, кто из нас баловался с серной кислотой.

— Из нас?!

— Естественно.

Под сводами ангара одновременно зазвучали четыре возмущенных голоса. Точнее, три, так как сказанного Говардом Фиском никто не услышал. Однако вскоре ситуацией овладел именно режиссер.

— В словах Картрайта есть смысл. — Он улыбнулся. — Вот именно, есть! Мы, конечно, понимаем, что это чепуха, но давайте все откровенно обсудим.

— Давайте обыщем павильон. Так будет лучше. — Мистер Хаккетт закатил глаза. — Здесь кто-то прячется. Вы это знаете. Я это знаю. Все другие предположения…

— А по-моему, — возразил режиссер, — нам следует начать с того, что мы припомним все наши передвижения в то время, когда… во время происшествия. Алиби! Так ведь это называется? Итак, действуйте, мой юный Шерлок Холмс. Разве не такой вопрос задаст в первую очередь настоящий сыщик?

— Кстати, — с улыбкой вмешался Гагерн, — вряд ли мистер Картрайт имеет честь знать настоящих сыщиков?

Картрайт поднял на него глаза.

— Я имею честь, — ответил он, подражая напыщенному стилю Гагерна, — быть знакомым только с одним полицейским. Его фамилия Мастерс, и он старший инспектор уголовного розыска столичной полиции. Чего бы я ни отдал, только бы обсудить с ним наше происшествие наедине! Интересно было бы также услышать мнение его большого друга из правительства, с которым я не знаком.

— Не отклоняйтесь от темы! — приказал мистер Фиск. — Алиби. Разве алиби — не первое, о чем спрашивает настоящий сыщик?

— Нет, — ответил Картрайт.

— Нет?

— Сомневаюсь. — Картрайт пожал плечами, задумчиво озирая роскошную каюту океанского лайнера. Сейчас, когда свет был пригашен, она выглядела не столь ослепительно, но все равно роскошно благодаря подбору цветов: белый, розовый, золотой. По каюте плыл клуб дыма из его трубки. — Настоящий сыщик, — продолжал он, — возможно, поинтересуется, кто строил декорацию.

— Что?!

— Обстановку каюты, — сдавленным голосом ответил Гагерн, — воссоздавали, как принято, по фотографиям. Поскольку предполагается, что корабль немецкий, мы взяли снимки «Брунгильды». Я руководил расстановкой мебели и всем прочим.

— Как обычно, — добавил Картрайт.

Гагерн вышел из-за стула жены. Она сжала его руку и посмотрела на него; он улыбнулся в ответ. На лице его появилось не столько виноватое, сколько смущенное выражение, смешанное с раздражением.

— Мистер Картрайт! — заявил он. — Я старался быть с вами терпеливым. У вас есть основания жаловаться на меня?

— На вас? Нет!

Гагерн поморгал.

— Тогда в чем…

— Я только говорю, — заявил Картрайт, — что чую на съемочной площадке кровь и что шутник, укравший серную кислоту, не остановится на одном шаге.

— Вам нравится быть странным.

— Откровенно говоря, ужасно нравится!

— Курт, — вмешалась Фрэнсис Флер, — он не шутит. Я его знаю. Он что-то выведал, а нам не говорит.

Мисс Флер, обладательница красивого контральто, редко повышала голос. Сейчас в нем слышались визгливые нотки; голос был плохо поставлен, однако выразителен за пределами ее актерских способностей. В жарком, душном павильоне сказанные ею слова прозвучали звонко и отчетливо. В ее голосе чувствовались одновременно оживление и легкая тревога.

— Ведь ничего не случится, верно, Курт? — спросила она, взяв мужа за руку.

Первое покушение на Монику имело место 23 августа, в среду. Не прошло и двух недель, как мир потрясли новые события. Договоры были нарушены, силы разрушения и зла вырвались на волю. В Лондоне после завершения речи премьер-министра завыли сирены; огромные бетонные махины линии Мажино развернулись и нацелились на запад; Польша рухнула, хотя ее оружие еще дымилось; в Англии ввели всеобщее затемнение; а на студии «Пайнем» — в крошечной точке на карте страны — терпеливый убийца снова нанес удар Монике Стэнтон.

Было начало восьмого — время затемнения.

По закону подлости, поскольку отпуска для всех отменили, сентябрь стоял теплый и мягкий. Над киностудией «Пайнем» сгущались сумерки; в павильонах царила тишина, свидетельствующая о том, что киноиндустрия переживает застой.

Министр торговли объявил о намерении аннулировать Акт о квотировании фильмов, и это означало, что американским компаниям становилось невыгодно снимать в Англии. Двадцать из двадцати шести киностудий были принудительно экспроприированы для нужд армии — в качестве складских и иных помещений. Очень трудно стало добывать бензин и лесоматериалы — необходимые составляющие киносъемочного процесса.

Однако оставались немногие (и постепенно их становилось все больше и больше), кого трудности не страшили. Павильоны скупали по случаю независимые компании. На «Рэдиант Пикчерз» близились к завершению съемки «Железного герцога». А мистер Томас Хаккетт, поддерживаемый таинственным мистером Маршлейком, объявил, что не только доснимет «Шпионов на море», чей сюжет стал исключительно злободневным, но и, поскольку у них осталось несколько студийных павильонов, он будет продолжать производство до тех пор, пока его не задушат.

В так называемом «старом здании» царило идиллическое спокойствие. На первом этаже, окна которого выходили на озеро, кипело литературное вдохновение. Здесь в один ряд располагались три маленьких, крашенных белой краской кабинетика. В каждом имелся крошечный закуток с раковиной и газовой горелкой. Три комнатки были смежными и сообщались между собой; кроме того, вторые двери выходили в коридор. В каждой наличествовали: стул, стол, пишущая машинка, диван и один постоялец.

В первом кабинете сидела знаменитая сценаристка — эксперт из Голливуда; она трудолюбиво выбивала пыль из оригинального сценария «Шпионов на море» и переписывала его примерно наполовину. Во втором сидела Моника Стэнтон; она училась печатать на машинке и одновременно осваивала детективный жанр. А в третьем кабинете сидел Уильям Картрайт; в настоящее время он ничем не был занят.

Мистер Картрайт предавался размышлениям.

Откинувшись на спинку стула, он разглядывал клавиши пишущей машинки. Потом окинул взором длинный ряд трубок у себя на столе — всех разновидностей, от легкой маленькой вересковой трубочки до благородной пенковой трубки в форме черепа. Сунув руки в карманы куртки, он неприязненно уставился в потолок. Наконец, будучи не в силах больше мучиться, он хватил по столу кулаком и встал.

Невыносимо!

Зачем, скажите на милость, посреди всей кутерьмы ему понадобилось влюбиться в проклятую девчонку?