Картрайт помолчал.

— Нет, бегает — но только за одним человеком. Я имею в виду ее мужа. Он — единственный, кто способен подвигнуть ее на такие действия. Они женаты всего несколько месяцев; уверяю вас, женились они по любви; и они проделывают на публике такое, что очевидцы вздрагивают, а работа прекращается. Ф.Ф. воспринимает все как само собой разумеющееся; он же обращается с ней с такой волчьей серьезностью, как будто до нее никогда в жизни не видел ни одной женщины.

Болтая с Моникой, Фрэнсис (как она заявила) увидела, что Гагерн энергично машет ей рукой, подзывая к себе. А потом он услал ее куда-то с пустяковым поручением. Если бы не муж, видите ли, Фрэнсис болтала бы с Моникой до скончания века. А Гагерну нужно было, чтобы Моника осталась одна. Для чего? Чтобы можно было обманом заманить ее в другой павильон и через переговорную трубу плеснуть ей в лицо серной кислотой.

Последние слова, как понял сам Билл Картрайт, прозвучали довольно мрачно.

— А доказательства, сынок? — резко спросил Г.М.

— Их нет, сэр. И вот почему… После трюка с серной кислотой мы, все шестеро, — Гагерн, Ф.Ф., Говард Фиск, Том Хаккетт, Моника и я — собрались, чтобы обсудить происшествие и попытаться понять, кто же это сделал. Говард предложил всем вспомнить, где кто был в момент покушения.

— Алиби?

— Да. Том отчитался о своих передвижениях, хотя свидетелей у него не было. То же самое относится и к Говарду, который, по его словам, просто бродил по студии. Я рассказал, где находился. А Гагерн вдруг надулся и обиделся. Напыщенное ничтожество! Он заявил, что подозрения ему невыносимы, и он не может больше терпеть мою наглость и стремление совать нос не в свое дело. Он отказался что-либо говорить о себе, да и жене велел следовать своему примеру. Конечно, Ф.Ф. послушно его поддержала. В результате с тех пор я не могу вытянуть из нее ни слова…

— Минутку, сынок, — перебил его Г.М., ворочая шеей. Казалось, его беспокоит какая-то невидимая муха. Он посопел носом. — Я не совсем понял, — продолжал он. — Допустим, все, что вы говорите, — правда. Я только говорю: допустим. Что вы предлагаете? Чего хотите от нас? Вашим делом должна заниматься полиция. Зачем меня-то было тревожить?

Разговор подошел к критической точке. Хотя Билл Картрайт старался держаться небрежно, как предполагаемый кандидат на службу в военной разведке, оказалось, что к горлу подступил ком.

— Потому что Гагерн — нацистский шпион, — с трудом ответил он, — и я могу это доказать.

— Так доказывайте, — махнул рукой Г.М.

— Как ни странно, сэр, крупная киностудия, которая производит натурные съемки, никогда не возбуждает подозрений. Допустим, я шпион и хочу — разумеется, в мирное время — раздобыть снимки каких-нибудь морских оборонительных сооружений. Если бы я появился в окрестностях и просто начал щелкать фотоаппаратом, через две секунды меня бы задержала охрана. Но если я подъеду с помпой, на пяти машинах, с двумя тонвагенами и с целой кучей самых современных кинокамер, мне будет позировать все командование.

Именно так и поступил Гагерн. Каким-то таинственным образом ему удалось уговорить чинов из Военно-морского министерства заснять все, что ему нужно, в Портсмуте, Грейвзенде и Скапа-Флоу — как фон для фильма «Шпионы на море». Естественно, съемку производили еще до войны. Теперь большую часть отснятых кадров придется вырезать, не то министерство информации поднимет скандал. Тем не менее он снял все, что хотел. Далее, за реквизит тоже отвечал Гагерн, хотя обычно такими вещами занимается продюсер. И наконец, сегодня утром я узнал от Тома Хаккетта следующее. Предполагалось, что Гагерн израсходует на натурную съемку полторы тысячи метров пленки. На самом же деле он израсходовал две с половиной тысячи метров, большая часть которых исчезла со студии «Альбион Филмз» неизвестно куда.

(В воздухе повисло напряжение; Билл Картрайт готов был ручаться, что настроение в кабинете изменилось.)

— Мне остается сказать еще одно, сэр, а потом вы можете действовать так, как сочтете нужным. Откровенно заявляю: меня больше интересует Моника Стэнтон, чем вопросы шпионажа. Дело в том, что вот уже две недели Гагерн, как считается, безвылазно лежит у себя дома с тяжелым гриппом. Он якобы простудился, упав в воду, когда снимал сцены с подводной лодкой. Так вот, ничего подобного!

— Что значит — «ничего подобного»?

— Никакого гриппа у него нет. Он так же болен, как вы или я.

Г.М. приоткрыл один глаз.

— Почему вы так считаете?

— Потому что я за ним слежу, — не без удовольствия ответил Билл.

— Вот как, — задумчиво протянул Г.М. — Следите за ним, значит?

— Да, сэр. Я все время смотрю на этого господина таким взглядом, что смутилась бы и сама горгона Медуза. Они с Ф.Ф. свили себе гнездышко в уютном домике в самом идиллическом стиле; но я, невзирая на затемнение, часто туда прокрадываюсь. Не стану скрывать, пару раз ему удалось сбежать от меня, ведь сумел он подбросить свои проклятые анонимные письма! Но в общем, у него не было возможности незаметно ускользнуть из дома.

— У него, — повторил Г.М., — не было возможности незаметно ускользнуть из дома.

— Да, совершенно верно, до вечера понедельника. В конце прошлой недели я, к сожалению, ослабил бдительность. Решил, что трудности позади, так как ясно дал ему понять: я знаю, что болезнь его — сплошное притворство. Две недели назад, в среду, я засек его, когда он пытался незаметно выбраться из дому. Он открыл дверь черного хода, но в саду на скамейке сидел я и курил трубку.

— Отличная работа, сынок!

— Спасибо, сэр. Но как только я ослабил бдительность, он тут же предпринял вторую попытку убить Монику Стэнтон. Буду с вами предельно откровенен. Я не могу присягнуть, что в ночь с понедельника на вторник слышал именно его, когда голос за окном кричал: «Свет!» Голос был более чем странным и не походил на те, какие я когда-либо слышал; видимо, он применил какое-то приспособление. Голос мог принадлежать как мужчине, так и женщине. Но…

— Что — «но»?

— Я выбежал следом за мерзавцем с фонариком, как только он выстрелил. Темно было, как в аду, но я слышал его шаги. К сожалению, я его упустил, потому что он был слишком далеко от меня. Зато мне удалось другое. Я загнал его в озеро.

— Что вы сделали?!

— Хотите сказать, он снова упал в воду?

Билл Картрайт расхохотался:

— Не скажу наверняка, что в воду плюхнулся именно Гагерн, ведь я его не видел. Но, судя по громкому всплеску, он прыгнул на славу — сердце радовалось. Рад доложить, что свалился он с южного берега, где на поверхности плавает много мусора. Потом он выкарабкался на берег и сбежал… Итак, сэр, — Билл посерьезнел, — главное заключается в том, что я до сих пор блуждаю в потемках. Не могу понять, что ему нужно. Я знаю, что он шпион: по-моему, я доказал это. И я знаю, что покушения на Монику — его рук дело. Но почему?

С помощью его почерка я ничего доказать не могу. То есть нельзя же просто подойти к человеку и потребовать: «А ну-ка, дайте мне взглянуть на ваш почерк!» А всякие там предлоги, с помощью которых можно раздобыть такие образчики, легче изобразить в литературе, чем найти в жизни. Я ничего не могу доказать с помощью его голоса. Серную кислоту вылили в переговорную трубу из пивной бутылки, которую я позже нашел на втором этаже в доме врача; но на ней не было отпечатков пальцев, так как на Гагерне были перчатки. Пулю выпустили из револьвера 38-го калибра, но я не в состоянии найти оружие.

С другой стороны, не могу не испытывать скромной гордости по поводу моих дедуктивных заключений; по-моему, все они до последней мелочи подтверждаются фактами. Поверьте мне, я глубоко вам признателен за слова одобрения, которые вы имели честь сказать по моему адресу. Если бы я мог каким-то образом пригодиться вашему департаменту…

Он замолчал.

Г.М. закрыл оба глаза.

— Сынок, — громко зашептал Г.М., — я больше не сумасшедший. Я нахожусь в спокойном и умиротворенном состоянии ума. Но прежде чем мы продолжим, хочу задать один вопрос. Вам известно, зачем я попросил вас приехать?