В тишине слышно было, как тикают часы за стойкой; стрелки показывали двадцать минут одиннадцатого. Ник рассмеялся.

— Восхищаюсь вашей прямотой, — заявил он.

Однако, увидев, как девушка расстроилась, он сразу пожалел о своих словах. Интересно, почему их беседа потекла по такому странному руслу? И где тот поворотный пункт, за которым дружеское общение сменилось сползанием в опасную трясину?

— Если сомневаетесь в моей подлинности, — добавил он, — спросите Винсента Джеймса; он подтвердит, что я настоящий.

Хорошо, подумал он, иметь под рукой такого человека, как Винсент Джеймс! Если Винс, как всегда, напыщенно заявит: «Ник Вуд? Я знаю его. С ним все в порядке» — он тут же успокоит самого недоверчивого хозяина или хозяйку.

— Простите, пожалуйста, — вдруг выпалила Бетти. — Кажется, я несу абсолютную чепуху и в придачу нагрубила вам.

— Что вы, что вы! Расскажите мне о Флавии Веннер.

— Вам интересно? В самом деле интересно?

— Очень.

Бетти облокотилась о полированную стойку. В свете лампы в ее каштановых волосах плясали золотые огоньки. Она обвела взглядом театральный зал и пошевелила губами, будто не зная, с чего начать.

— Дом принадлежал ей. В середине шестидесятых годов XIX века ей купил его лорд Саксмунден.

— Она была знаменитой актрисой?

Бетти удивленно подняла одну бровь.

— Скорее не знаменитой, а печально известной. Слава ее носила скандальный характер. Сама Флавия Веннер считала себя на голову выше обыкновенных, «вульгарных» актрис; она всегда тяготела к классическому репертуару. Однако к ней в театр приходили не ради того, чтобы посмотреть пьесу; публика глазела на «ту самую Веннер». По традиции ее частные, домашние спектакли пользовались покровительством коронованных особ.

Внезапно Николасу Вуду представилась дикая картина: королева Виктория с трудом, тяжело дыша, входит в крошечный театрик, угрюмо озирается по сторонам и заявляет, что ей нисколько не весело.

Очевидно, Бетти прочитала его мысли — на лице ее мелькнула и тут же погасла тень улыбки.

— Нет, нет! Я имею в виду просто родственников королевской семьи. Но даже и в их случае соблюдались необходимые условности. Знаете, что такое бенуар?

Вуд напряг память.

— Что-то из французского, да? Такая ложа, закрытая для посторонних глаз, с прорезью в стене; люди в трауре могут смотреть спектакли так, чтобы их не видели другие.

Бетти кивнула.

— Идемте посмотрим нашу ложу бенуара!

Она подняла откидную крышку стойки, вышла наружу и повела его за собой. Миновав ряд кресел за деревянными перилами, Бетти направилась к задней стене зала. На взгляд Николаса, тяжелые бархатные портьеры, которыми была завешена стена, ничем не отличались от портьер, закрывавших другие стены. Но когда Бетти потянула одну из них в сторону, за ней обнаружилась небольшая ниша. В нише на небольшом возвышении стояло глубокое мягкое кресло шириной едва ли не с диван. Стены ниши или алькова выглядели звуконепроницаемыми.

— Здесь, — заявила Бетти, — августейшая особа находилась в уединении, невидимая постороннему глазу.

— Но как августейшей особе удавалось смотреть спектакль?

— Попробуйте сами!

Заинтригованный, Николас зашел в альков и сел в кресло. Бетти зашла следом и задернула портьеру.

В алькове было совершенно темно, если не считать узкой длинной щели примерно на уровне глаз, через которую видна была расположенная напротив сцена; впрочем, вид слегка расплывался, как будто скрытый серой вуалью.

— Портьера с секретом, — объяснила Бетти. — Отверстие незаметно снаружи, если только на него не падает яркий свет.

Комната в комнате, альков в алькове! Со своего места Николас отлично видел весь зал — вплоть до мраморного камина за сценой. Наклонившись правее, он разглядел барную стойку и даже разноцветные этикетки на бутылках, привносившие в этот игрушечный театр дух современности.

— Их было несколько, — продолжала Бетти. — В средней, самой большой, отец разместил проектор. Здесь душновато, правда?

Тут Николас Вуд случайно коснулся тыльной стороной ладони платья Бетти.

Прикосновение — даже такое легкое, случайное — способно породить бурю эмоций, вызванных самим фактом поступка. Случайное прикосновение предполагает многое. Оно способно породить мысли, о которых ты прежде даже не подозревал.

В мозгу Николаса Вуда молнией пронеслось воспоминание о том, что он здесь не просто гость; в его планы входило разоблачение — своего рода предательство Дуайта Стэнхоупа и его ценностей.

Но он ничего не мог с собой поделать. Рядом сидела Бетти; она тихо, еле слышно дышала. Темнота, комната в комнате, душные парчовые портьеры алькова и без того будили совершенно неуместные мысли, которые прикосновение лишь подкрепило. В прорези мерцал неяркий свет. Бетти быстро отвернулась, и он видел лишь один ее глаз; выражение глаза было испуганным. Вуд догадался: она чувствует то же, что и он, причем осознание пришло к ней с той же неожиданностью.

— Нам лучше… — начала было она, но тут же замолчала.

Ожидание.

Вот именно: оба они чего-то ждали. «Что ты собираешься сделать?» — «А ты что собираешься сделать?» — «Думаешь ли ты то же, что и я? А может, данная мысль пришла в голову мне одному (одной)?» При данных обстоятельствах, в таком безмолвном разговоре секунда кажется бесконечной.

Николас опустил руку, и она накрыла ее ладонь. Бетти не отстранилась; впрочем, она вообще не шевелилась. Черный рукав его тонкосуконного пиджака лежал на черном тюле рукава ее платья.

Она вздохнула, и он вздрогнул. Но когда он повернулся к ней, новый, неожиданный голос, прозвучавший на весь театр, нарушил хрупкое равновесие.

— Эй! — произнес новый голос. — Кто-то забыл потушить здесь свет!

Глава 2

Следует заметить, что Бетти вздрогнула, как будто обожглась. Но Ник, отдернув руку и выпрямившись, словно боясь вывалиться наружу через отверстие в занавесе, как труп в детективном романе, посмотрел вправо.

— Спокойно, — прошептал он девушке на ухо. — Там всего лишь Винс… нет, ей-богу, это ваш отец!

— Ну ладно, — продолжал мягкий голос Дуайта Стэнхоупа. — Что вы хотели мне сказать?

Дуайту Стэнхоупу было лет пятьдесят пять, однако энергией и живостью он не уступал и тридцатилетнему. Он стоял спиной к ложе бенуара, и было видно, что костюм сидит на нем превосходно. Затем Стэнхоуп подошел к барной стойке, обернулся и облокотился о столешницу.

Владелец «Уолдемира» — высокий, стройный, ни грамма лишнего жира — всегда держался очень прямо. Цвет его волос часто именуют стальным, однако его оттенок больше напоминал немытое овечье руно. Глаза, голос и манеры Стэнхоупа были мягкими, даже деликатными, хотя яркий румянец на щеках выдавал, что у него высокое давление.

— Смотри-ка! — добавил Стэнхоуп, беря со стойки бокал и нюхая его. — Кто-то побывал здесь и пил.

— Пьют все, — отвечал его собеседник, маленький, тощий человечек с почти лысой головой. — Не нравится мне это. Но тем хуже для них.

— Да нет, они будут в порядке.

— Твоя дочь слишком много пьет. Не мне бы говорить…

— Которая именно? — улыбнулся Дуайт Стэнхоуп.

— Элинор, разумеется. Неужели ты решил, что я имею в виду Бетти? Бетти — славная девочка.

Здесь, если они не хотели нарушать правила приличий, Бетти Стэнхоуп и Николасу Вуду следовало выйти из алькова.

На бумаге все просто. Что сложного в том, чтобы выйти и со смехом заявить: «Извините, мы смотрели в зал через щель в занавесе»? Но совесть подсказывает: «Вовсе не для того вы забрались в потаенную нишу. Вина написана у вас на лице. И оттого вы испытываете некоторую нерешительность».

Особенно, подумал Ник, перед лицом мистера Буллера Нейсби.

В маленьком, тощем, порывистом человечке он только сейчас узнал крупного финансиста из Сити, чье состояние было почти таким же, как и у Дуайта Стэнхоупа. Мистер Нейсби, приглашенный к ужину, за столом в основном говорил о своем пищеварении. На ночь он не оставался. Как он объяснил, его загородный дом находится всего в четверти мили от «Уолдемира».


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: