– В Барселоне столько возможностей для тех, у кого есть желание ими воспользоваться и кто не лишен воображения, – разглагольствовал он в тот же вечер, сидя за обеденным столом и обращаясь в основном к Онофре Боувиле, в то время как постоялец прихлебывал бесцветный горьковатый суп, который подала ему Дельфина, – а вы производите впечатление человека честного, смышленого и трудолюбивого. У меня нет ни малейшего сомнения, что все ваши проблемы разрешатся скорейшим и в высшей степени благоприятным для вас образом. Подумайте, юноша, история человечества не знала еще эпохи, подобной нашей: электричество, телефонизация, субмарины… Вам нужно продолжение списка чудес? Одному Богу известно, как далеко мы еще можем зайти. Кстати, вам не трудно будет заплатить вперед? Моя жена, с которой вы уже знакомы, слишком скрупулезна в расчетах с клиентами. Бедняжка очень больна, вы ведь знаете?

Онофре Боувила тотчас после ужина вручил все свои деньги сеньоре Агате. Этого хватило, чтобы заплатить за неделю, но он остался без единого реала в кармане. На следующее утро, чуть забрезжил рассвет, он устремился на улицу в поисках работы.

Хотя в конце XIX века бытовало мнение, что Барселона жила, «повернувшись спиной к морю», повседневная реальность опровергала подобное утверждение. В Барселоне всегда царил, а в те времена как никогда ранее, дух портового города: она жила морем и для моря, кормилась им и отдавала ему плоды своего усердия; улицы Барселоны сами собой направляли стопы всякого путника к морю, и через него же осуществлялась связь с остальным миром; море наполняло легкие города свежим ветром, определяло его климат, насыщало его отнюдь не благоуханными ароматами, вязкой влажностью и покрывало ядовитым налетом соли, которая разъедала древние стены. Море обволакивало Барселону успокаивающим рокотом своих волн и, прорываясь сквозь полудрему сиесты, будоражило ее воем пароходных сирен, отсчитывая застывшее в послеполуденном зное время и заставляя его идти вперед; пронзительно-печальные крики чаек предупреждали о том, как недолговечна и иллюзорна манящая прохлада тени, отбрасываемой кронами деревьев на улицы города. Море наводняло его закоулки подозрительными личностями с режущим слух чужеземным выговором, нетвердой походкой и темным прошлым, готовыми тут же схватиться за нож, пистолет или дубинку; море скрывало от правосудия проходимцев и тех, кто бежал с родины, оставляя за собой гнусные преступления и душераздирающие крики, одиноко звучавшие в ночи. Цвет домов и площадей Барселоны был цветом, в который окрасило их море, – ослепительно белым в ясные дни и матово-серым, когда налетал сильный ветер, приносивший непогоду. Все это волей-неволей неудержимо притягивало к себе любого выходца из глубинки, каковым и являлся Онофре Боувила. Вот почему в то утро он первым делом направился в порт искать работу на погрузке судов.

Экономическое развитие Барселоны началось в конце XVIII века и продолжалось вплоть до второй декады ХХ, но в нем не прослеживалось стабильности. Периоды подъема чередовались с периодами глубокого спада. При том, что миграционный приток продолжал расти, спрос на рабочую силу имел тенденцию к снижению, и в этих условиях получить работу было почти несбыточной мечтой. В тот день, когда Онофре Боувила вышел на улицу с твердым намерением найти себе хоть какое-нибудь занятие, Барселона как раз переживала один из таких спадов, длившийся уже несколько лет, вопреки клятвенным заверениям сеньора Браулио, которые он так щедро расточал прошлым вечером.

Дорогу к пристани перегородил полицейский кордон. Онофре Боувила спросил, что происходит, и ему ответили, что среди портовых рабочих было зафиксировано несколько случаев холеры, несомненно завезенной из дальних стран на одном из судов. Он изо всех сил вытянул шею и из-за плеча полицейского агента смог разглядеть печальную картину: несколько грузчиков, сбросив со спин тюки с поклажей, корчились в приступах рвоты на каменных плитах, другие харкали желто-коричневой слюной, ухватившись за опоры кранов. После приступа, все еще содрогаясь в конвульсиях, они возвращались к погрузке, чтобы не потерять дневной заработок. Здоровые сторонились зараженных и, вооружившись цепями и баграми, не позволяли им приближаться к себе ни на шаг. Горстка женщин пыталась прорвать санитарный кордон, чтобы прийти на помощь своим мужьям и просто друзьям, полицейские же отталкивали их без малейшей жалости.

Онофре Боувила отвернулся и продолжил свой путь. Он пошел вдоль моря, в сторону Барселонеты. В те времена большинство судов были парусными, портовые сооружения давно отжили свой век, конструкция причалов не позволяла швартоваться бортом, а лишь кормой. Это сильно затрудняло погрузочно-разгрузочные работы, и тогда приходил черед баркасов и шлюпок. Днем и ночью целые флотилии этих неутомимых суденышек бороздили прибрежные воды, переправляя товары с пристани на суда и назад. Гавань и прилегавшие к порту улочки кишмя кишели старыми моряками с заскорузлыми от соленого ветра лицами. Они с завидным постоянством носили подвернутые до колен штаны, матросские блузы в горизонтальную полоску и фригийские колпаки. Курили только тростниковые трубки, пили водку, закусывая ее вяленым мясом и специально высушенными, твердыми, как камень, галетами, с жадностью сосали лимон. Они были сдержанны на слова, однако между собой могли разговаривать без устали целыми часами; избегали контактов с незнакомыми людьми, но если это случалось, вели себя дерзко, нередко заканчивая драками любое общение. Их постоянно видели в сопровождении собак, попугаев, черепах либо других животных, на которых они изливали всю накопившуюся в душе нежность. В действительности участь их была печальна: они уходили в море юнгами и возвращались домой глубокими стариками, храня образ родины лишь в разрозненных островках памяти. Затянувшееся на всю жизнь плавание превратило их в морских бродяг, чуждых семейным узам и дружеским привязанностям. И теперь, ступив на родную землю, они чувствовали себя изгоями. В отличие от иностранцев, худо-бедно, но как-то умудрявшихся приноровиться к обычаям приютившей их страны, наши соотечественники тащили за собой тяжкий груз воспоминаний, извращенных за долгие годы странствий и вынужденной праздности несбыточными грезами и безумными проектами. Эти идеализированные воспоминания, столь далекие от реальности, лишали их малейшей возможности приспособиться к настоящему. Кое-кто, чтобы заглушить горькие мысли, кончал свои дни на чужбине, вдалеке от родных мест. Именно это произошло с неким Стурмом, обосновавшимся в Барселонете морским волком, который доскрипел почти до столетнего возраста и сделался местной достопримечательностью. Никто не знал, откуда он прибыл, и никто не понимал, на каком языке он говорит, даже маститые профессора факультета философии и филологии, куда однажды привели старика соседи по кварталу, – как выяснилось, напрасно. Весь его капитал составляла пухлая пачка банкнот, никогда не уменьшавшаяся в размерах, поскольку ни один банк не принимал эти странные деньги, и старик, чтобы прослыть богатым, важно выставлял ее на всеобщее обозрение каждый раз, когда заходил в какой-нибудь бар или магазинчик, и все верили ему в долг. О нем ходили разные слухи: говорили, например, что он язычник и поклоняется солнцу, что у него в комнате якобы живет тюлень, а может, и ламантин – никто толком этого не знал.

Барселонета – рыбацкий поселок, стихийно возникший в XVIII веке за городскими стенами Барселоны. Позже он стал частью города и был подвержен ускоренному процессу индустриализации. В то время в Барселонете находилась самая крупная судоверфь. Проходя мимо, Онофре Боувила обратил внимание на группу женщин деревенского вида, грузных и приземистых. Они сортировали рыбу, время от времени взрываясь хохотом. Воодушевленный хорошим настроением работниц, он направился прямо к ним, чтобы получить хоть какую-нибудь информацию. «Может, подскажут, где я смогу найти работу, – подумал он. – Женщины падки на таких желторотых, как я, и обычно относятся к ним с сочувствием». Но вскоре он убедился, что кажущаяся веселость есть не что иное, как своеобразное проявление нервного расстройства, заставляющее этих женщин помимо воли и без видимой причины заливаться истерическим смехом. Их души клокотали горечью и гневом: они по каждому пустяку принимались угрожающе размахивать ножами, а то вдруг швырялись омарами и крабами, норовя попасть прямо в голову своей товарке. Вовремя разобравшись в ситуации, Онофре Боувила счел за благо побыстрее ретироваться. Ему опять не повезло, когда он попытался завербоваться на одно из судов, стоявших в гавани Барселонеты на якоре и пока еще не подверженных карантину. Матросы, перевесившись через борт, дружно принялись уговаривать его не ввязываться в это дело.