Я испытывал необычайное возбуждение. Но было еще что-то другое, большее. Я лежал, обнимая ее, и ждал от нее хоть какого-то знака, который мог быть, а мог и не быть. Мне казалось, что целый мир затаился в ожидании. И в этот нескончаемый момент я вдруг ощутил странное предчувствие, что в течение всей моей последующей жизни никогда не переживу ничего лучше того, что мне предстоит сейчас. Что бы ни случилось потом, это будет означать еще и торжество над Хэннахом.

Она крепко меня поцеловала раскрытыми губами, и ожил весь мир, расцветившись огнями по небу, а потом снова пошел дождь.

Меня разбудили лучи солнца, проникавшие через окно. Противомоскитная сетка развевалась от легкого ветерка. Я лежал один, в пустой постели, а когда приподнялся на локте, то увидел сквозь сетку сеньора Хука, который ставил поднос на стол.

— Завтрак, сеньор Мэллори.

— Который час?

Он мрачно посмотрел на большие серебряные карманные часы:

— Ровно восемь, сеньор. Сеньорита сказала мне, что вы просили разбудить вас именно в это время.

— Я понимаю, но когда вы говорили с ней?

— Примерно час назад, когда она уезжала на аэродром с доброй монахиней. Это все, сеньор?

Я кивнул, и он удалился. Налив себе кофе, я подошел к окну. Теперь они уже летят в Ландро. Меня охватило странное чувство личной потери, но мне показалось, что я уже подготовлен к этому. Завтракать мне расхотелось. Быстро одевшись, я выпил еще одну чашку кофе и отправился по своим делам.

Прежде чем отправиться на аэродром, мне предстояло выяснить кое-какие поручения, я взял кеб, стоявший у отеля. Прежде всего — почта, потом запасные части к динамо для агента одной горной компании в Ландро, да еще Фигуередо просил меня захватить ящик импортного лондонского джина.

На аэродром я попал только в половине десятого. Около башни стоял "Хевиланд Рапид", и, казалось, вся наземная команда суетилась вокруг него. А мой "Бристоль" еще даже не выкатили из ангара. Я открыл дверь, и кебмен внес туда за мной ящик джина.

А в кабине пилота сидела Джоанна Мартин и читала книгу. Увидев меня, она широко улыбнулась:

— Что вас так задержало?

В первый момент я потерял дар речи, настолько велико было мое удивление. Я ни секунды не сомневался в одном — что никогда и никому так не радовался, как ей. И она, судя по смягчившемуся выражению лица, поняла это.

— Что случилось? — спросил я.

— Я решила лететь с вами, только и всего. Мне показалось, что это гораздо приятней.

— А как к такому решению отнесся Хэннах?

— О, он не был слишком доволен. — Она вылезла из кабины, свесила ноги наружу и спрыгнула ко мне на руки. — Кроме того, он в сильном похмелье.

Кебмен принес мешок с почтой и бросил его на пол рядом с ящиком джина. Он замер, раскрыв рот от восхищения, я расплатился и отослал его.

Как только мы остались одни, я поцеловал ее и тут же разочаровался. Ничего похожего на то, что я испытал прошлой ночью. Ее губы остались холодными и неподвижными, и она отстранила меня от себя на расстояние вытянутой руки, небрежно потрепав меня по щеке:

— Может быть, нам пора отправляться?

Я не мог понять, чем объяснить столь резкую перемену. Увы, моя вина заключалась лишь в том, что ожидал слишком многого, но осознал я это только потом. В молодости все думают, что если ты кого-то любишь, то он тоже должен любить тебя.

Как бы то ни было, я погрузил груз позади сиденья в кабине наблюдателя и отыскал для нее старое летное кожаное пальто и шлем, которые мы держали для пассажиров. Пришли трое из аэродромной команды, которые видели, как я приехал, и мы выкатили "Бристоль" из ангара.

Я помог Джоанне залезть в кабину наблюдателя и пристегнул ее ремнями.

— Вам необходимо надеть очки, — предупредил ее я. — Тут чертова уйма насекомых, особенно на взлете и при посадке.

Когда она надела защитные очки, то показалась мне еще более далекой — совсем другой человек. Но, может, это только мне показалось? Я забрался в кабину, сделал все проверки и запустил стартовое магнето, а трое механиков встали в цепочку, взявшись за руки, и провернули пропеллер.

Мотор взревел. Я посмотрел назад через плечо, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Она не улыбнулась, а просто кивнула, и я дал газ, вырулил к концу взлетной полосы, развернулся на ветер и по какой-то непонятной причине почувствовал себя полностью подавленным.

Я летел легко и спокойно, будто вез молоко. Условия полета оказались на редкость удачными. Я полагал, что ей интересно лететь, хотя она не выказала никаких признаков особого возбуждения. И в самом деле, за все время полета мы только дважды побеседовали по переговорной трубке. Один раз — когда я сворачивал на Мортес с Негро, а второй раз — когда мы подлетали к Ландро и я готовился к посадке.

Меня удивило только одно — "Хейли", стоявший у ангара. Я рассчитывал, что он давно уже на пути в Санта-Елену.

Когда самолет остановился, нас встретил Менни с двумя рабочими. Он улыбнулся мне:

— Что вас задержало? Сэм метался, как кошка на горячей печке.

— Не знал, что он так заботится обо мне, — ответил я, спрыгивая на землю.

— А он и не заботится вовсе, — ответил механик, отталкивая меня локтем, когда я собрался помочь Джоанне спуститься вниз. — Привилегия возраста, мисс Мартин, — сказал он и протянул к ней руки.

Она улыбнулась ему одной из тех улыбок, которые женщины такого типа приберегают для мужчин, в которых немедленно распознают добрых друзей или отцов-исповедников. Никакого напряжения, никакого неудобства, это был для нее совершенно безопасный мужчина, которого не придется держать на расстоянии вытянутой руки.

Я как-то не совсем удачно провел формальное представление. Менни сказал:

— Вот теперь я понимаю, почему Сэм вел себя так, будто хуна стукнули его по голове боевой дубинкой.

Когда я снял летный шлем, он взъерошил мне волосы.

— А как наш паренек заботился о вас? Хорошо ли довез?

Думаю, что это был один-единственный случай, когда я рассердился на него, и он это понял, потому что его улыбка угасла и в глазах появилось беспокойство.

Я обернулся и увидел одетого для полета Хэннаха, быстро бегущего через летное поле, несмотря на жару. Приблизившись на расстояние десяти ярдов, он перешел на шаг, поняв, что выглядит смешно.

Он не обратил на меня внимания и спросил Джоанну Мартин:

— Ну что, теперь вы довольны?

— О, думаю, что могу так сказать, — холодно ответила она. — А где сестра Мария Тереза?

— В последний раз я видел ее на причале, она осматривала катер, принадлежащий миссии. У нее бредовая идея, что вы с ней могли бы спать на борту катера.

— А чем плох местный отель?

— Да всем плох, поэтому я хочу устроить вас обеих у себя. Я провожу вас и все покажу, а уж потом повезу Альберто в миссию Санта-Елена.

Он взял ее сумку, а я спросил:

— А куда, по-вашему, деваться остальным?

Он едва взглянул на меня:

— Мы несколько ночей поспим на подвесных койках в ангаре. Менни все устроил.

Он взял ее за руку, и они отправились. Пройдя несколько ярдов, он задержался и бросил мне через плечо:

— На твоем месте, парень, я бы немедленно передал почту Фигуередо. У него там уже целый час ждут местные курьеры.

— А вы сможете занять свое место, — сказал ему Менни и рассмеялся.

На мгновение во мне снова вскипел гнев, но вдруг, по какой-то необъяснимой причине, я обнаружил, что смеюсь вместе с Менни.

— Женщины — это его место, — сказал я.

— Ну разумеется. В нашем распоряжении все деревья мира с изобилием фруктов, но нам нужна только Ева. — Он покачал головой и поднял мешок с почтой. — Я отнесу это к Фигуередо вместо вас. А вы пойдите выпейте чашку кофе и отдохните. Насколько я вижу, вам выпало не самое приятное утро.

И он направился к городу, а я взял сумку из "Бристоля" и пошел в ангар. Там по другую сторону от радиоустановки висели три койки, а штабеля ящиков высотой в пять или шесть футов создавали некоторую иллюзию приватности. Здесь же стоял стол и три стула, а на конфорке бензиновой печки кипел кофейник.