— Давайте прощаться, товарищ Туча.

— Что? Пришло время, Вадим?

— Времени нам на это всегда не хватало, ты сам об этом знаешь.

— Когда покидаете город?

— Возможно, мы уже не единственные его хозяева. Ты торопись. Прощай.

Они обнялись и так простояли посреди кабинета. Андрей видел маленькие аккуратные кисти рук, вжавшиеся в мягкую спину Бондаря, и желтую макушку, торчащую над могучими зелеными плечами председателя.

— Ты побереги себя. Пожалуйста, — пробормотал чуть слышно Бондарь.

— Возвращайся быстрее, — прошептал Туча и, отшатнувшись от груди Бондаря, быстро пошел к двери, даже не обернувшись, когда Андрей вослед ему негромко сказал:

— До свидания, товарищ.

Оставшись в кабинете вдвоем, они долго молчали. Бондарь неторопливо собирал папки, равняя их, ребрами постукивая о крышку стола, потом опустился в просевшее кресло и словно бы задремал. Но, приглядевшись, можно было рассмотреть беспокойно вздрагивающие веки. Андрей знал эту привычку Бондаря думать с закрытыми глазами. Многих она не то что удивляла, а приводила в растерянность. Очень неловко было сидеть перед громадным человеком, вдруг застывшим перед тобой в спокойной позе спящего. Но когда он неожиданно и быстро одним взмахом вскидывал ресницы, то рожденная мысль ослепляла живым блеском его глаз. Но сейчас, резко поднявшись, он оттолкнул кресло ногой и стал яростно массировать ладонями припухшее от усталости и недосыпания лицо.

— Черт, — негромко сказал он, — с ног валит… А не спал всего лишь две ночи… Двое суток…

— Сорок восемь часов, — пробормотал Андрей и посмотрел на дверь, за которой послышались энергичные мужские шаги, сопровождаемые железным звяканьем шпор. В филенку громко постучали.

— Войдите! — закричал Бондарь.

Дверь распахнулась, и в кабинет шагнул командир комендантского взвода. Козырнув, он доложил:

— Товарищ председатель Чека… При исполнении приговора предателю революции… Бывший полковник и начальник укрепрайона сознался в сокрытии сведений…

— Короче, — поморщился Бондарь. — В чем дело?

Командир взвода заглянул в дверь.

— Войдите!

В кабинет, держа руки за спиной, вошел полковник, невидящим взглядом повел по стенам и опустил голову.

— Как это понимать? — тихо спросил Бондарь.

— Я хочу сообщить новые сведения, — зло, с подрагиванием губ, сказал полковник, — те, которые сокрыл от следствия.

Он стоял посреди комнаты, некрасиво расставив ноги, бледный, с угольно-черной щетиной на щеках.

— Что же побуждает вас к этому? — сощурился Бондарь, Полковник вдруг жестко рассмеялся:

— Только не раскаяние.

— А именно?

— Приятно сознавать, что на том свете будешь не в одиночестве.

— Там уже достаточно по вашей милости, — буркнул Андрей.

Бондарь устало махнул рукой:

— Не врите, господин офицер. Хотите жить… Надеетесь на что-то.

— Разве напрасно? — вскинул голову полковник.

— Не мне решать, — ответил Бондарь. — Зависит от вас… Хотя приговор уже вынесен. Я слушаю.

Полковник мельком посмотрел на стул, и Бондарь жестом предложил сесть. Опустившись у стола, полковник задумался. Рука его с грязными ногтями непроизвольно гладила сукно скатерти.

— Самое главное для вас, — наконец произнес он, — это фотоателье Лещинского. Там для документов фотографировались коммунисты и советские работники. Лещинский — наш агент. Сейчас у него альбом с адресами и снимками. Альбом в зеленом переплете… Несколько сотен фотоотпечатков. А если вы кого-то из них оставите в подполье… Думаю, — полковник усмехнулся, — это будет хороший подарок контрразведке Май-Маевского. Не так ли?

— Откуда вы знаете об этом?

Полковник пожал плечами.

— Я был обязан знать. И не только об этом.

— В дальнейшем расскажете обо всем, а сейчас… Через кого держали связь?

— Связником был один уголовник. Он за деньги выполнял определенные поручения. Естественно, мы ему не доверяли. Он сам не догадывался, кому служит. Обычная спекуляция продуктами или продажа дефицитных вещей, но… Каждая вещь сама по себе что-то обозначала. Кусок мыла — встреча в условленном месте… Полбуханки хлеба — сбор офицерского отряда… Вещи сами по себе или в сочетании друг с другом…

— Адрес и кличка?

— Мы встречались по воскресным дням на углу базара. С утра. Кличек у него много и все, я тоже воробей стреляный, фальшивые. Нас он интересовал только как почтовый ящик. Прошлым мы его не занимались. Один из главарей уголовного мира. Жадный, отвратительный и грязный тип. Я могу описать его словесно, но вы сейчас не тем занимаетесь, господа чекисты. Если альбом исчезнет, я потеряю надежду на помилование. Для меня дорога каждая минута. А для вас…

— Лихо задумано, — пробормотал Бондарь и посмотрел на Андрея, — если черт не шутит…

Андрей распахнул окно и закричал во двор со второго этажа, не дожидаясь приказа:

— Конво-о-ой! В седла-а!!

…Коней оставили с одним красноармейцем в переулке, а сами пошли проходными дворами. Кажется, Бондарю известны были тут все ходы и выходы. Он уверенно нырял в темные ворота, отодвигал в заборах доски, и Андрей с трудом поспевал за ним.

— Вот, — наконец сказал Бондарь и вытащил маузер. Они подождали остальных и стали медленно приближаться к четырехэтажному дому с подслеповатыми окнами и обрушившимися балконами. Дворовой фасад здания, сложенный из позеленевшего кирпича, казался крепостной стеной. Выгоревший от жары плющ вился кое-где по каменным выбоинам.

— По человеку — у нижних окон, — приказал Бондарь. — Остальные за мной…

Они взбежали на крыльцо и первое, что увидели, — это вывороченный из двери замок. Толкнули дверь, и она без скрипа распахнулась. Люди молча вошли в темноту коридора. В руке Бондаря вспыхнул крошечный огонек зажигалки. Он осветил какие-то ящики, мерцающие спицы велосипедного колеса и медный таз, лежащий в углу красным расплывчатым бликом.

Впереди была еще одна дверь. Ее распахнули ударом ноги, и, столкнувшись плечами, одновременно Андрей и Бондарь шагнули в комнату. И на мгновение ослепли от солнца. Прямо перед ними, во всю стену, — зеркальное стекло витрины. Лучи дробились в нем, и оно радужно сияло в стеклянных сучках, чуть желтое от пыли, с бледным смазанным отраженьем стоящих на противоположной стороне улицы домов и деревьев.

На полу были разбросаны черные конверты, фотобумага, в углу валялась тренога фотоаппарата.

— Черт, опоздали, — прошептал Бондарь.

Андрей подошел к бархатной шторе и распахнул ее рывком. Зазвенев кольцами, она тяжело сдвинулась к стене. За ней, в глубоком кожаном кресле лежал человек. Он точно спал, опустив лысую голову, на правом виске которой кровенела запекшаяся ссадина.

— Это он… Лещинский, — сказал Бондарь.

— Мертв… Вернее, убит, — Андрей тронул руку фотографа. Она была холодной, но еще мягкой. — Убийство произошло недавно… Каким-то тупым предметом… Возможно, ломиком.

— И, кажется, неожиданно, — согласился Бондарь. — Может быть, он спал… Или сидел задумавшись. Ударили из-за шторы.

Стараясь ничего не сдвинуть с места, Андрей подошел к парадной двери.

— Смотрите, — сказал он. — В двери торчит ключ. Убийца пробрался через черный ход.

Андрей повернул ключ и вышел на солнечную пустынную улицу. Его шаги гулко отдались в тишине каменного коридора, образованного высокими молчаливыми домами. Золотая вязь букв словно плавилась под лучами, жарко сплетаясь в слова: ФОТОАТЕЛЬЕ ЛЕЩИНСКОГО.

За зеркальным стеклом витрины на бархате лежали выцветшие портреты красавиц, мужчин с нафабренными усами. Покоробленные солнцем фотоснимки еще хранили блеклые отпечатки чьих-то жизней — напряженно таращили в объектив испуганные глаза невесты. Женихи чопорно держали за локотки своих будущих супружниц. На отороченных кружевами подушках болтали ногами толстые младенцы. И картинно сжимая в руках эфесы клинков, замерев в каменно-неподвижных позах, стояли бравые кавалеристы в буденовках. Суровые рабочие парни с выпущенными на лоб чубами держали на коленях гитары, шли в майских колоннах демонстрантов.