Спору нет, они по-своему "талантливы", но в умении выдавать черное за белое, предательство — за подвиг, а добро — за зло. Мы-то разберемся, но жаль, большинство читателей и телезрителей, которые по инерционному мышлению еще с советских времен полагают, что чем больше в книжных магазинах и на экранах Толстой, Арбатовой, Улицкой, Донцовой, Пригова, Немзера, Акунина и прочих записных юмористов из "Аншлага", тем они правее и правильнее, даже "праведнее" других, тем веселее вообще жить и тем логичнее скорый конец русской истории /не говорю уж о литературе, которую давно похоронил человек с лицом некрофила — В.Ерофеев, оставивший на "пустом" месте лишь себя да Пелевина, любителя этой самой "пустоты"/. Но русская история окончится только с окончанием мира, так и знайте. А раскаленные сковороды для всей этой литературно-телевизионной нечисти уже шипят. Ждут-с.

Меня всегда интересовала природа взаимоотношений духовного и тварного, таланта и денег. Отвлечемся ненадолго от этого искорёженного "трюмо либеральной революции" и обратимся к иному Толстому. Ленин, как вы помните, обозвал его "зеркалом русской революции", но сейчас не об этом. Лев Николаевич как-то в молодости обронил фразу, что только распоследние болваны пишут не ради денег. Сказано это было в ту пору, когда он очень сильно нуждался в средствах, едва не заложив и "Ясную Поляну" после очередного карточного проигрыша, заслужив от братьев нелестное прозвище — "пустяшный малый". С течением времени этот "пустяшный малый" стал великим русским писателем, но в своих финансовых вопросах оставался последовательно твердым и жестким. /В то время, когда Достоевский получал 160 рублей за авторский лист, Толстой поднял свой гонорар до 500 и 10% от стоимости тиража-роялти, по нынешнему, а "Анну Каренину" торговал сразу двум издателям — Каткову и Некрасову — кто больше заплатит./ Я говорю это к тому, что гениального писателя упрекать этим нельзя, напротив, стоит поучиться его благоразумию. В евангельской притче сказано достаточно ясно: талант, если он есть, не следует зарывать в землю, он должен приносить благо. Применительно к литературе, благо — для читателя, духовно совершенствуя его, и материальное благо — самому художнику, носителю этого таланта. Но в конце концов, деньги не столь уж и важны, важнее реальная и справедливая оценка твоего труда, будь ты хоть писателем, хоть шахтером. Но не трюмо в телевизоре. За это надо бы не платить, а вообще вычитать. А Лев Николаевич на исходе жизни и вовсе отказался от всего состояния, передав управление имуществом Софье Андреевне, себе же определив небольшую пенсию в одну тысячу рублей в год. Писателям на Руси всегда жилось плохо. Мучительно и трагически, но писателям подлинно духоносным, радеющим за людей и свое Отечество. Не тем, кто имеет лишь бойкий язык, нахрапистость, гешефтность и патологическую ненависть к "этой стране". Эти процветают, как чертополох. Женщина-кысь смотрит на себя по утрам в треснутое трюмо, а на измученный народ — с экрана телевизора и книжных обложек, радуется над обманутыми дураками и злословит по их поводу. Ее бы в шахту вагонетки толкать или торговать укропом на рынке, чтобы не позорила такую литературную фамилию. Но, не имея никаких талантов, она делает свое "бабло" именно на литературе и растлительных телепрограммах. И даже не столько на них, сколько на трагедии России, подталкивая ее к смертному одру.

Все эти писучие и говорливые кухарки и лакеи, Смердяковы обоего пола, с утра до вечера куют в своих кузницах образ торжествующего мирового Зла, надругиваются над понятиями доброты, чести, нравственности, веры, любви. Почему так? Может быть, они попросту преломляют в своих произведениях свой же собственный душевный распад и тление? Тогда это уже диагноз. Да и люди ли они вообще или ходячие схемы, формулы? Формулы ненависти, раздутые кошельки с "пустотой", моральные уродцы, стыдящиеся своей родной матери и отеческих гробов. Эрнест Хемингуэй говорил, что лишь три темы больше всего трогают душу читателя /и телезрителя, добавлю от себя же/: это любовь, смерть и деньги. Еще много раньше Пушкин упоминал в числе главных "душевных раздражителей" также три "струны: это ужас, смех и сострадание. Почти близко. Все эти составляющие, очевидно, хорошо известны Т.Толстой и ее "подельникам", окопавшимся на книжных базарах и телестудиях. За исключением любви и сострадания; этого они понять не в силах, как недоступно свинье посмотреть в небо, так уж устроена ее шея. А ведь именно на любви и сострадании построена вся русская литература, и именно в них сейчас более всего нуждается наш народ и Россия. Но не в том бельмастом рыле из трюмо /их много!/, от которого становится как-то не по себе — от ужаса и смеха. Одна отрада: все эти зеркала и трюмо рано или поздно разбиваются вдребезги, а осколки выметаются вон.

Глава Федерального агентства по культуре и кинематографии Михаил Швыдкой заявил, что подаст в суд на своего непосредственного начальника, министра культуры Александра Соколова, так как министр обвинил своего подчинённого в том, что тот действует против интересов Росси практически в любом вопросе.

Похоже, что в столице назревает культурная контрреволюция, ибо низы не могут, а верхи не хотят жить по старому. В столице назревает. А в провинции?

Происходящее в наши дни в театрах и на концертных площадках очень напоминает поведение дрянного мальчишки перед клеткой с запертым в ней могучим зверем: со сцены, через рампу, в замкнутый без антракта зал тычутся палки и бросаются фантики, корчатся рожи, делаются неприличные жесты и выкрикивается ... "ненормативное". А оплёвываемый и задираемый туго пыхтит, моргает затекающими кровью глазами, и терпит, обречённо терпит, понуря голову к переминаемой в пальцах программке, наверху которой чёрным по белому "Государственный... Академический...". "Аида" в телогрейке, клон Достоевского, пионерка-проститутка на 60-летие Победы, канкан под Мусоргского — ну, что, не нравится? А что ты можешь в ответ? Гадёныш, всё более возбуждаясь, похоже, уже и не знает, что бы ему ещё такого вытворить, чем зацепить и унизить, как бы ещё опробовать свою безнаказанность. "Ни-че-го! Ничего-то ты не можешь"! — И кривящаяся рожица Плохиша "триумфно" сияет "золотой маской" Крошки Цахеса: "Бархатная культурная революция будет продолжаться"!

А начиналось всё лет семнадцать назад, когда Ветер Перемен взметнул над подмостками пылевой вихрь актёрского бунта, как-то удивительно слаженно вспыхнувшего против режиссёрской тирании от Москвы до самых до окраин. Народные и заслуженные, ведущие и солисты, взывая к цеховой солидарности массовки, хоров и кордебалетов, проводили пламенные перевыборные собрания, под обвинительные речи и одобрительные свисты срывая с классово ненавистного худруководства звёзды и эполеты "застоя" и "сталинщины", обвиняя режиссёров, хормейстеров, хореографов и дирижёров во всех тяжких, и с профсоюзным свистом гоня их за ненадобностью в освобождённом от "худсоветизма" демократическом искусстве. "Мы наш, мы новый ... кто был ничем..." — гремело со всех сторон, и, если в СССР практически каждый театр имел в штате двух режиссёров — главного и очередного, да ещё какое-то количество дипломированных специалистов мытарило министерства требованиями трудоустройства, то уже к середине девяностых в более чем трёхстах отслеженных мною Российских театрах оставалось едва ли три десятка профессиональных постановщиков спектаклей. Остальные то ли сбежали через подземный ход в Англию, то ли оказались расстреляны из бутафорских наганов. Но ещё ранее, такой же, разве что менее громкий, "качественный" переворот прокатился по высшим учебным заведениям культуры, где, опять же, оставленные в живых профессиональные педагоги, в лучшем случае, затаились в виде "рабов" у именитых руководителей курсов.