— Что вы намерены делать? — спросил сеньор Морено, который, вестимо, ни бельмеса не понял.

— Мы намерены искать инструмент, чтоб продолбить стену, — объяснил я, — наверно, сеньор президент, вам надо принять в этом участие.

— О, это почти безнадежно! — вздохнул Морено. — Здесь очень прочный фундамент из естественного камня, его делали еще во времена конкистадоров. А

потом, когда дворец рухнул после землетрясения 1867 года, фундамент — он,кстати, от подземных толчков почти не пострадал — значительно усилили, обложив кирпичной кладкой. Тогда же, об этом я слышал от главного архитектора Сан-Исидро, было принято решение усилить подвальные перегородки. Каждая из них не менее полутора метров в толщину.

— Полтора метра… — произнес я по-русски. — Не хрен собачий, извиняюсь!

— Ладно, — отмахнулся Гребешок. — Глаза боятся, а руки делают…

Как ни смешно, но именно дон Фелипе нашел как раз то, что было нам нужно. Правда, еще до этого Гребешок и Луза добрались до ящика, в котором лежало несколько ржавых шлямбуров разных калибров и солидная кувалда. Мои успехи были поскромнее: я нашел только кельму, которой можно раскалывать одиночный кирпич на половинки или четвертушки, но очень сложно продолбить в кирпичной стенке хотя бы неглубокую выбоину. А вот дон Фелипе нашел настоящую, правда, очень ржавую кирку без ручки, быть может, откованную еще для тех красно— или чернокожих рабов, которые вырубали ими камни для фундамента губернаторского дворца, позже ставшего президентским.

— А вообще-то кайло крепкое, — сказал Гребешок, повертев в руках кирку. — На что бы насадить, а?

— Ща, сделаем! — оптимистически объявил Луза, взял кувалду и несколькими ударами расфигачил один из пустых деревянных стеллажей. Раздобыв таким образом довольно толстую доску длиной в полметра с лишним, детинушка взял у меня кельму, приставил се рубящей частью к торцу и вдарил кувалдой, расколов доску вдоль волокон. Потом с помощью штурмового ножа новоявленную ручку для кирки отесали, чтоб пальчики не занозить, подстрогали наверху, чтоб можно было насадить, насадили, расклинили, чтоб не слетала, и таким образом обзавелись полезным инструментом.

— Во, видишь, начальник, — сказал Гребешок, — а ты говорил, нечем долбить!

Теперь, естественно, встал вопрос, где долбить. Лузе так не терпелось опробовать кирку в деле, что он подошел к торцевой стенке и без преамбул начал чухать по кирпичам. Да, богатырская русская силушка, конечно, дело великое, если ее направлять в нужном направлении. Кирпичи антильского производства были явно не готовы ей противостоять, тем более что за 130 лет существования во влажном тропическом климате порядочно подразмякли. После трех десятков ударов Луза продолбил слой кирпичной обкладки в два кирпича толщиной, выломал в стене выбоину площадью примерно полметра на полметра и оказался перед стенкой куда более прочной, сделанной из тесаных гранитных блоков. Пока Луза работал по-стахановски, я светил фонарем, а Гребешок вел репортаж, на манер футбольного комментатора. Репортаж этот, к сожалению, на три четверти состоял из матюков, и суть его сводилась к тому, что Луза, извиняюсь, имеет с этой стенкой сексуальный акт. Поэтому для сеньора Морено, мало знакомого с тонкостями русской филологии, я этот репортаж не переводил.

— Ну, „-мое, — сказал Луза, — такое дело надо перекурить.

— Не вздумай, — предупредил Гребешок, — тут и так дышать нечем!

— Да я чего? — произнес детинушка обиженно. — Я просто в смысле передохнуть малость.

— Ладно, — дозволил Гребешок, — передыхай. Ну что, командир, поразомнемся?

— Погоди, с этой штукой так просто не выйдет. Это не кирпичики. Давай сперва шлямбуром в стык постучим.

— Как скажешь. Только, блин, рукавиц нет никаких. Да и не возьмет это дело шлямбур. Ладно, дай фонарь, посвечу тебе.

Он оказался прав, ни фига не получилось. Хоть я сумел кувалдой вдолбить стальную фиговину сантиметров на двадцать в стык между камнями, выковыряв из стенки сотню граммов сухого раствора, скреплявшего кладку, дальше пошел второй ряд камней, причем я уже бил не в стык, а прямо в камень. Шлямбур отскакивал, вгрызаться в гранит не собирался. Чем их, блин, конкистадоры тесали, эти блоки?

— Вы знаете, сеньор Баринов! — внезапно вскричал сеньор Морено, почти как Архимед, выпрыгнувший из ванны с криком: «Эврика!» — Мы прорубаемся не туда! Я вспомнил! Этот отсек подвала расположен поперек здания. Он находится рядом с рефрижераторной установкой. А там, где мы пытаемся, — только фундамент, а за ним — грунт.

— Бляха-муха! — сказал от души Луза, добавив еще пару непротокольных выражений, когда я перевел русскоязычным первооткрывательские вопли сеньора Морено. — Я думал, что нам одним на президентов не везет… Во привычка! Сперва: «Давай, рубай!», а потом: «Извините, понимаешь, мы не туда долбили!»

— Ладно базарить-то! Сам ведь начал хреначить, никого не спрашивая, — заметил я.

— А хрена ли он молчал?! Полчаса уже валдохаемся! — не унимался Луза. — Сидел-сидел, и вдруг — открытие сделал! Идея, блин, клюнула! Ну, „-мое, если он опять какую-нибудь фиговую коррективу внесет, я, точно, его башкой буду стенку проламывать!

Луза, схватив кирку и сопя от ярости, вошел в один из проходов между стеллажами, который ничем от других не отличался.

— Э, — заорал он, — президент, твою мать! Здесь долбить или еще где?

— Что он спрашивает? — явно поняв, что Луза рассвирепел, но уразумев из его рева только слово «президент», робко спросил дон Фелипе.

— Спрашивает, правильно ли он выбрал место…

Президент не успел ответить, потому что Луза, не дождавшись итога наших переговоров, помянув чью-то маму, но отнюдь не Божью, с ревом долбанул киркой по стене. Грюк!

Я не поверил глазам: после удара в стене тут же образовалась сквозная дыра. Более того, трещины в штукатурке четко обозначили проем бывшей двери, некогда заложенной кирпичом. Гребешок ударил по этой тонкой, всего в пол-кирпича, перегородке кувалдой, и вся она, не рассыпавшись, плашмя грохнулась на пол.

— Ур-ра! — завопил Луза и первым ворвался в пролом. За ним, с кувалдой на изготовку, двинулся Гребешок, потом президент Морено и, наконец, я с фонарем.

Конус света выхватил из тьмы какие-то кабели, распределительные щитки, выключатели, амперметры-вольтметры на панелях. То ли пульт управления энергосистемы, то ли еще чего-то — но для рефрижератора слишком круто. Конечно, там, по идее, тоже всего электрического много должно быть, но что-то ни насосов не видно, ни труб.

— Что-то это ни хрена на холодильник не похоже, — заметил Гребешок, обозревая помещение, в котором мы оказались.

— Ну да, блин, — размазывая по вспотевшей роже кирпичную пыль, просопел Луза, — ты думал, тут и бутылка будет, в холодильнике…

— А вам не по фигу, молодые люди, что здесь и как? — спросил я тоном умудренного старца. — Вы лучше прикиньте, где тут лестница. Небось засиделись уже, надоели, понимаешь, хозяину…

— Да вон, по-моему, в том углу, — сказал востроглазый Гребешок, и я, направив свет в том направлении, действительно разглядел ступеньки и даже перила. Мне даже показалось, что чуть-чуть брезжит какой-то свет откуда-то сверху.

— Учтите, — сказал я, — там, наверху, сейчас тоже не сахар. Правда, танки вроде поблизости не катаются, но зато запросто могут быть Ваня с Валетом. А с ними без сноровки не сладить. Поэтому давайте поосторожнее, с разумом. И автоматы наготове держите, а не кувалду!

Последнее замечание относилось к Гребешку, который, будто представитель рабочего класса, восставшего на последний или предпоследний, но решительный бой, все еще поигрывал четырехкилограммовым инструментом, словно бы прикидывая: а что бы тут такое разрушить до основанья?

— А чо? — сказал Гребешок, подбросив кувалдометр и ловко поймав. — Самый надежный прибор, если по мозгам, то с гарантией.

— В общем, я пойду вперед. Вы за мной пока не спешите, а то еще за «монстров» примут, тем более что вы на них больше похожи, чем Ванька с Валетом. Особенно при кирке и кувалде. Но главное — президента не забудьте. Если нарвемся на хайдийцев, то будем его вперед выставлять.