Карлос ответил не сразу; минуту он молчал, неподвижно сидя в седле. Казалось, он был озадачен. Поведение обоих офицеров, слова Робладо уязвили его. Не досадно ли вступить в такую несложную игру, когда она, в сущности, уже кончилась, и только потому, что Робладо и коменданту вздумалось тебя дразнить! А отказаться – значит, стать мишенью для насмешек и сплетен. Может быть, как раз этого они и добиваются?

У него были основания подозревать недобрые намерения с их стороны. Он кое-что знал о них обоих, о том, каковы они на своем посту, да и мог ли он не знать ! Ведь они здесь – высшая власть. Но он знал еще и от том, что это за люди вне службы, в частной жизни, и сведения эти отнюдь не говорили в их пользу. Что касается Робладо, то у охотника были свои причины не любить его, совсем обычные причины, и знай уже Робладо об одном обстоятельстве, у него была бы вполне веская причина отвечать Карлосу такой же неприязнью. До сего дня Робладо не знал даже о существовании охотника на бизонов, который большую часть времени проводил вдали от этих мест. Быть может, офицер никогда прежде не встречал его или, во всяком случае, никогда не обменялся с ним ни словом. Карлос знал его лучше и задолго до этой встречи не любил; как мы уже намекали, у него были на то свои причины.

Сегодняшнее поведение офицера не уменьшило неприязни Карлоса. Наоборот, его высокомерный, насмешливый тон задел и оскорбил охотника.

– Капитан Робладо, – ответил он наконец, – я сказал, что эта игра не стоит того, чтоб тратить на нее время: десятилетний мальчишка и тот не сочтет ее подвигом. Я не стану рвать своему коню рот ради такого пустяка. Что стоит осадить его на краю этой безобидной канавки? Но если...

– Ну, если что? – нетерпеливо спросил Робладо, воспользовавшись паузой и начиная уже догадываться, что скажет Карлос.

– Если вы хотите рискнуть дублоном – я всего– навсего бедный охотник и не могу поставить больше, – я проделаю то, что десятилетний мальчишка, пожалуй, сочтет настоящим искусством.

– Что бы это могло быть, сеньор охотник? – усмехаясь, спросил офицер.

– Я на всем скаку остановлю коня на краю вон того утеса.

– В двух корпусах от обрыва?

– В двух корпусах? Нет – меньше: на том же расстоянии, что здесь, на берегу канала.

Его слова так поразили всех, кто был поблизости и слышал его, что несколько минут никто не мог произнести ни слова. Не верилось, что это предложение сделано всерьез, – столько в нем было дикой, безрассудной отваги. Даже оба офицера, пораженные, готовы были подумать, что охотник просто смеется над ними.

Утес, на который показывал Карлос, был частью высокого плоскогорья, отвесные стены которого обрывались в долину. Он походил на мыс и выступал вперед, словно нарочно для того, чтобы его лучше было видно снизу, из долины. Утес был чем-то вроде волнореза, такой же высокий, как весь скалистый обрыв. На грани его виднелась трава – зеленый краешек прерии, раскинувшейся наверху, на плоскогорье. Ровная, лишенная террас и уступов стена отвесно спускалась в долину, вся исчерченная, это чередовались пласты известняка и песчанника. Добрая тысяча футов отделяла зеленые луга долины от края утеса. Измерить взглядом расстояние снизу вверх не так-то просто человеку со слабыми нервами; поглядеть вниз – это испытание выдержит лишь самый бесстрашный. Вот каков бы утес, на краю которого Карлос решил осадить своего коня. Вполне понятно, что такое предложение поразило всех до немоты. Но вот тишину нарушили крики:

– Это невозможно! Он сошел с ума! Да он шутит ! Он насмехается над господами военными!

Карлос сидел на коне, невозмутимо перебирал поводья и ждал ответа.

Ему не пришлось долго ждать. Вискарра и Робладо наскоро обменялись несколькими словами, и Робладо нетерпеливо закричал:

– Я принимаю пари!

– И я ставлю золотой! – добавил Вискарра.

– Сеньоры! – сказал Карлос, видимо огорченный. Мне очень жаль, но я не могу спорить с двумя. Этот дублон – все, что у меня есть, и сейчас вряд ли кто– нибудь даст мне еще один.

Говоря это, Карлос с улыбкой взглянул на толпу, но людям было не до того, чтобы улыбаться в ответ. Ужас охватил их. Они не сомневались, что безрассудного охотника ждет неминуемая гибель. Но все же кто-то отозвался:

– Я дам и двадцать золотых, Карлос, на что угодно, но только не на это. Ведь это безумие!

Это сказал молодой скотовод, тот самый, что уже и прежде вступался за Карлоса.

– Спасибо, дон Хуан, – ответил охотник. – Я знаю, ты всегда ссудил бы меня деньгами. Все равно спасибо. Не бойся! Я выиграю золотой. Не для того я двадцать лет не слезаю с коня, чтобы какой-то ачупино насмехался надо мной!

– Сударь! – в один голос крикнули Вискарра и Робладо, разом схватившись за эфесы шпаг и грозно хмуря брови.

– О, прошу прощения, господа, – с плохо скрытой насмешкой сказал Карлос. – Это у меня нечаянно слетело с языка. Право, я никого не хотел оскорбить.

– Тогда держите язык за зубами, приятель! Еще раз вылетит такое слово, а там как бы голова не слетела с плеч, – пригрозил Вискарра.

– Благодарю вас, сеньор комендант, – ответил Карлос, все еще смеясь. – Пожалуй, я послушаюсь вашего совета.

Комендант только яростно выругался в ответ, но Карлос не обратил на него внимания, ибо в эту минуту его сестра, только что услышавшая о безрассудном намерении брата, выпрыгнула из повозки и в отчаянии кинулась к нему.

– О Карлос! – воскликнула она, обнимая колени всадника. Неужели правда? Нет, не может быть!

– Что, сестренка? – с улыбкой спросил Карлос.

– Что ты...

Голос изменил ей, и она только взглядом указала на утес.

– Конечно, Росита. А почему бы и нет? Стыдно, родная! Не тревожься. Поверь, тут нечего бояться. Я и прежде так делал.

– Карлос, дорогой! Я знаю, ты прекрасный наездник, никто с тобой не сравнится. Но подумай, как это опасно... Боже милостивый! Подумай...

– Фу, сестра! Не позорь меня перед людьми! Поди спроси мать. Послушай, что она скажет. Уж она-то не станет тревожиться.

И охотник направился к повозке; сестра последовала за ним.

Бедная Росита! В эту минуту на тебя были устремлены глаза человека, впервые заметившего тебя, и в темной глубине этих глаз блеснул огонь, не суливший ничего хорошего. Твоя стройная фигурка, твое ангельски прекрасное лицо, быть может, и самое твое горе заставили быстрее забиться сердце человека, чья любовь могла принести лишь гибель той, которую он полюбит. То было сердце полковника Вискарры.