Сидевший на полу Чаннис почувствовал, как разлетелись стягивавшие его узы под напором ментальной силы Первого Спикера, и выпрямился. Охваченный недоверием, он воскликнул:

— Вы хотите сказать, что Россем — не Второе Установление?

Все жизненные воспоминания, все познания, все содержимое его мозга пришло в беспорядочное движение.

Первый Спикер улыбнулся:

— Вот видите, Первый Гражданин, Чаннис потрясен не меньше вашего. Разумеется, Второе Установление — это не Россем. Да мы что, с ума сошли, чтобы привести вас, нашего величайшего, могущественнейшего, опаснейшего врага в наш собственный мир? О нет! Пусть ваш флот бомбардирует Россем, Первый Гражданин, если вы этого желаете. Пусть они уничтожают все, что могут. Максимум, чего они достигнут — это убьют Чанниса и меня, что ничуть не улучшит вашего положения. Ибо Экспедиция Второго Установления на Россеме, которая находилась здесь на протяжении трех лет и временно функционировала под видом Старейшин этой деревни, вчера отбыла и возвращается на Калган. Они, конечно, ускользнут от вашего флота и прибудут на Калган по крайней мере за сутки до вас, почему я вам все это и рассказываю. Если только я не отменю своего приказа, вы по возвращении обнаружите восставшую Империю, распавшуюся державу, и верность вам сохранят только люди вашего флота. Их мало, безнадежно мало. И, более того, члены Второго Установления будут находиться на базах вашего флота в метрополии, и проследят, чтобы вы никого не смогли Обратить заново. С вашей Империей покончено, мутант.

Мул медленно наклонил свою голову. Гнев и отчаяние буквально загнали его разум в угол.

— Да… Слишком поздно… Слишком поздно… Теперь я это вижу.

— Теперь вы это видите, — согласился Первый Спикер, — а теперь — нет!

В этот миг отчаяния, когда сознание Мула осталось неприкрытым, Первый Спикер — готовый к этому моменту и заранее уверенный в его наступлении — быстро проник в него. Чтобы полностью завершить изменения, потребовалась лишь совсем незначительная доля секунды.

Мул поднял голову и спросил:

— Тогда я должен вернуться на Калган?

— Разумеется. Как вы себя чувствуете?

— Превосходно, — его бровь изогнулась. — А вы кто такой?

— Разве это важно?

— Конечно, нет, — потеряв интерес к разговору, он тронул за плечо Притчера. — Просыпайтесь, Притчер, мы отправляемся домой.

Двумя часами позже Беиль Чаннис достаточно окреп, чтобы передвигаться самостоятельно.

Встав на ноги, он спросил:

— Он ничего не вспомнит?

— Никогда. Он сохраняет свою ментальную мощь и Империю — но им движут совершенно иные побуждения. Второе Установление стало для него пустым звуком, и он теперь мирный человек. И в течение нескольких лет, которые осталось прожить его болезненному телу, он будет куда более счастлив, чем прежде. А затем, после его смерти, План Селдона так или иначе продолжится.

— Но это правда, — взмолился Чаннис, — это правда, что Россем — не Второе Установление? Я могу поклясться… Говорю вам, я просто знаю… Я не безумец.

— Вы не безумец, Чаннис, а просто изменены, как я уже сказал. Россем не есть Второе Установление. Пойдемте! Мы тоже вернемся домой.

Сидя в небольшой комнате, выложенной белым кафелем, Беиль Чаннис, позволил своему сознанию расслабиться. Он был доволен теперешней жизнью. Тут были стены, окно, за окном — трава.

Окружающие предметы не имели названий. Они были просто вещами. Тут были кровать, кресло, книги, которые лениво прокручивались на экране, стоявшем в ногах кровати. Была сиделка, приносившая ему поесть.

Сперва он делал усилия, стремясь собрать воедино обрывки разговоров. Вроде тех, которые он услышал от двух мужчин.

Один из них произнес:

— Теперь полная афазия. Все расчищено и, полагаю, без нанесения вреда. Это было необходимо, чтобы вернуть записи первичного набора волн сознания.

Он помнил эти звуки на слух, и они по какой-то причине казались ему особенными — словно они что-то означали. Но зачем беспокоиться?

Лучше следить за приятными сменяющимися цветами на экране у края той штуки, на которой он лежал.

А затем вошел некто и делал с ним разные вещи, и он на долгое время заснул.

А когда это кончилось, кровать вдруг стала кроватью, он понял, что находится в больнице, и услышанные им слова приобрели смысл. Он сел:

— Что происходит?

Первый Спикер был подле него.

— Вы на Втором Установлении, и вы получили свое сознание обратно — свое подлинное сознание.

— Да! Да! — Чаннис постиг, что стал самим собой, и в его возгласе звучало невероятное торжество и радость.

— А сейчас скажите мне, — произнес Первый Спикер, — знаете ли вы теперь, где Второе Установление?

И правда обрушилась на него потоком, одной огромной волной. Чаннис не смог ответить. Как некогда Эблинг Мис, он испытывал одно только всепоглощающее, бесконечное изумление.

Наконец, он кивнул и сказал:

— Клянусь Звездами Галактики — теперь я знаю.

7. Аркадия[3]

Аркадия Дарелл уверенно продекламировала в микрофон своего транскрибера: «Будущее Селдоновского Плана. Работа А. Дарелл», и затем мрачно подумала, что когда-нибудь она будет великой писательницей и станет подписывать все свои шедевры псевдонимом Аркади. Просто Аркади. Вообще без фамилии.

«А. Дарелл» подходило разве что в качестве подписи под работами по классу сочинения и риторики — так безвкусно! Точно так же подписывались все остальные ребята, за исключением Олинтуса Луха, потому что когда он сделал это в первый раз, весь класс расхохотался. «Аркадия» же было просто именем маленькой девочки, данным ей потому, что так звали ее прабабушку: решительно, у ее родителей не было никакого воображения.

Теперь, когда с момента ее четырнадцатилетия прошло уже два дня, следовало полагать, что все признают простой факт ее перехода во взрослое состояние и будут называть ее Аркади. Ее губы сжались, когда она представила, как отец отрывается от своего книгопроектора и произносит что-то вроде: «Но если ты хочешь делать вид, Аркадия, что тебе уже девятнадцать лет, то как ты поступишь, когда тебе будет двадцать пять, а все мальчики решат, что тебе уже тридцать?».

С того места, где она удобно развалилась в своем личном кресле, положив подбородок на руки, Аркадия могла видеть свое отражение в зеркале комода. Правда, несколько мешала нога, потому что шлепанец болтался на большом пальце. Тогда она натянула его как следует и уселась, неестественно выпрямившись и вытянув шею, каковая, по мнению Аркадии, удлинилась на целых два дюйма и приобрела царственное изящество.

Несколько секунд она задумчиво изучала свое лицо — увы, слишком полное. Сжав губы, она раздвинула челюсти на полдюйма и оглядела приобретенные таким образом следы ненатурального истощения под разными углами зрения. Потом она облизала губы кончиком языка и, когда те приобрели влажную мягкость, слегка надула их. Затем она позволила своим векам приспуститься в усталой, светской манере… Ох мамочки! если бы только ее щеки не были такими глупо-розовыми.

Она попробовала приложить пальцы к наружным уголкам глаз и немного оттянуть веки, так, чтобы приобрести ту загадочную, экзотическую томность, которая свойственна женщинам из внутренних звездных систем, — но руки загораживали вид, мешая как следует рассмотреть лицо.

Тогда она задрала подбородок и, разглядывая себя в полупрофиль — отчего глаза напряженно скосились, а шея слегка заныла, — сказала голосом на октаву ниже обычного тона:

— В самом деле, папа, если ты полагаешь, будто хотя бы один атом во мне интересуется тем, что думают разные глупые мальчишки, то ты просто…