Он великолепно знал картину волн собственного мозга — аналогично тому, как художник представляет себе цвет своих глаз.

Когда Дарелл поднялся с раскладного кресла, Пеллеас Антор ничего не сказал. Молодой человек отделил семь кусков записи и просмотрел их быстрым, всеохватывающим взглядом человека, которому точно известно, какую именно крошечную грань неуловимого нечто он разыскивает.

— Если вы не возражаете, доктор Семик…

Пожелтевшее от старости лицо Семика было серьезным. Электроэнцефалография являлась для его преклонных годов новомодной штучкой, о которой он знал мало; которой он слегка побаивался.

Он знал, что стар, и что его волны отразят это. О возрасте свидетельствовали и морщины на лице, сгорбленная спина, дрожание рук — но все это касалось только телесных признаков старости. Образы волн мозга могли показать, что состарилось и его сознание. Электроэнцефалография была раздражающим и непозволительным вторжением в последнюю твердыню человека — в его собственное сознание.

Электроды были установлены. Весь процесс от начала до конца был практически незаметен — ощущалось разве что ничтожное покалывание.

Затем настала очередь Турбора, который все пятнадцать минут сидел спокойно и невозмутимо, и Мунна, который дернулся при первом же прикосновении электродов, а потом все время вращал глазами, точно пытаясь развернуть их назад и наблюдать за панелью через собственный затылок.

— А теперь… — сказал Дарелл, когда все было закончено.

— А теперь, — произнес Антор извиняющимся тоном, — в доме есть еще один человек.

Дарелл, нахмурившись, спросил:

— Моя дочь?

— Да. Если помните, я просил, чтобы этим вечером она оставалась дома.

— Для энцефалографического анализа? Но зачем, ради Галактики?

— Без этого я не могу перейти к дальнейшему.

Дарелл пожал плечами и поднялся по лестнице. Аркадия, будучи должным образом предостережена, выключила при его появлении звукоуловитель и с мягкой покорностью последовала за ним вниз. Впервые в жизни она оказалась между электродами — если не считать снятия основной картины сознания в младенчестве для целей опознания и регистрации.

— А можно поглядеть? — спросила она, протянув руку, когда все было позади.

Доктор Дарелл заметил:

— Ты ничего не поймешь, Аркадия. Не пора ли тебе в постель?

— Да, папа, — сказала она с притворной застенчивостью. — Всем спокойной ночи.

Она взбежала по ступенькам и плюхнулась в кровать, выполнив лишь минимальный объем основных приготовлений. С засунутым под подушку звукоуловителем Олинтуса она ощущала себя героиней книгофильма и, в восторге «шпионских страстей», наслаждалась каждым моментом.

Первые услышанные ею слова принадлежали Антору и гласили:

— Господа, анализ дал удовлетворительные результаты во всех случаях. И в случае ребенка тоже.

«Ребенка» — подумала она с отвращением и в темноте скорчила по адресу Антора мрачную гримасу.

Затем Антор раскрыл свой портфель и достал оттуда несколько дюжин комплектов записей мозговых волн. Впрочем, это были не оригиналы. Да и портфель был снабжен необычным замком — если бы ключ держала не собственная рука Антора, содержимое портфеля стремительно обратилось бы в сплошную золу. Даже вынутые из портфеля записи через полчаса так или иначе распались. Но, пока их недолгая жизнь продолжалась, Антор успел обратиться к присутствующим:

— Здесь у меня есть записи, снятые с нескольких не очень важных правительственных чиновников с Анакреона. А вот психолог из Лорисского университета, вот промышленник с Сивенны.

Ну, и так далее.

Все подошли поближе. Всем, кроме Дарелла, записи эти казались просто разводами на пергаменте. Для Дарелла они кричали миллионами языков. Антор легонько указал пальцем:

— Я хочу привлечь ваше внимание, доктор Дарелл, к области плато среди вторичных тау-волн передних долей. Все записи именно в данной области имеют сходство. Не хотите ли воспользоваться моей аналитической линейкой, сударь, и проверить мое утверждение?

Аналитическую линейку можно было считать отдаленным потомком детской игрушки — логарифмической линейки; примерно в таком же родстве состоят небоскреб и хижина. Дарелл обращался с линейкой с умением, порожденным длительной практикой. Он начерно набросал результат. Как и утверждал Антор, в области передних долей, там, где должны были располагаться сильные колебания, виднелись ровные плато.

— Как вы интерпретируете это, доктор Дарелл? — спросил Антор.

— Я не могу ничего сказать с уверенностью. Так, с ходу, мне вообще трудно понять, как подобное возможно. Даже в случае амнезии ритм подавляется, но не исчезает. Возможно, радикальная хирургия мозга?

— О да, кое-что вырезано, — в нетерпении вскричал Антор, — да! Однако не в физическом смысле. Вы понимаете, нечто подобное как раз умел делать Мул. Он мог полностью подавить все способности к определенной эмоции или состоянию сознания и оставить столь же гладкое место. Или же…

— Или же это могло сделать Второе Установление. Ведь так? — спросил Турбор, медленно улыбаясь.

На этот риторический вопрос ответа не требовалось.

— Что же вызвало у вас подозрения, господин Антор? — спросил Мунн.

— Это был не я. Это был доктор Клейзе. Он собирал образы волн мозга, примерно так же, как планетарная полиция, но в ином направлении. Он специализировался на интеллектуалах, правительственных чиновниках и деловых лидерах. Видите ли, совершенно очевидно, что если Второе Установление направляет исторический курс Галактики — то есть нас, — оно должно делать это тонко и при наименьшем возможном вмешательстве. Если оно действует через сознания, а оно должно поступать именно так, то воздействию будут подвергаться сознания влиятельных людей: влиятельных в области культуры, индустрии, политики. Ими Клейзе и занимался.

— Да, — возразил Мунн, — но есть ли тому подтверждение? Как ведут себя те, у кого есть плато?

Может быть, это совершенно нормальное явление.

Он безнадежно оглядел остальных своими детски невинными голубыми глазами. Его никто не поддержал.

— Предоставляю ответить доктору Дареллу, — сказал Антор. — Спросите его, сколько раз он сталкивался с подобным явлением в своих исследованиях или в литературе, накопившейся со времени жизни прошлого поколения. Спросите, велики ли шансы обнаружить этот феномен среди тех категорий людей, которыми занимался доктор Клейзе.

— Полагаю, нет оснований сомневаться в том, — задумчиво произнес Дарелл, — что это искусственно измененный менталитет. В него вмешивались. В некотором смысле я подозревал это…

— Я это знаю, доктор Дарелл, — сказал Антор. — Я знаю также, что вы одно время работали с доктором Клейзе. Я хотел бы знать, зачем вы перестали с ним сотрудничать.

Вопрос прозвучал не враждебно — скорее, осторожно, но, так или иначе, в результате последовала долгая пауза. Дарелл окинул взором своих гостей и сказал с резкостью:

— Потому что борьба, которую вел Клейзе, была лишена смысла. Он вступил в схватку со слишком сильным для себя противником. Он обнаружил то, о чем мы оба — и он, и я — уже знали заранее: что мы не хозяева самим себе. И я не желал этого знать! Я уважал себя. Мне хотелось думать, что наше Установление — само себе голова; что наши предки боролись и умирали не впустую. Я думал, что проще всего будет отступить, пока я еще не разуверился окончательно. Я не нуждался в должности, поскольку правительственная пенсия, пожалованная на вечные времена семейству моей матери, удовлетворяла мои неприхотливые требования. Моей домашней лаборатории было бы достаточно, чтоб развеять скуку, а жизнь когда-нибудь кончается… Тут Клейзе умер…

Семик спросил, показав зубы:

— Этот тип, Клейзе; я его не знал. Как он умер?

Вмешался Антор:

— Просто умер. Он полагал, что умрет. Еще за полгода до того он сказал мне, что подобрался слишком близко…

— А теперь слишком б… близко оказались мы, не так ли? — заметил Мунн пересохшими губами, с дергающимся кадыком.