Стеттин говорил теперь тоном, который она ненавидела, жестко и нетерпеливо:

— Вы — раб далекого прошлого. Установление превосходит нас по объему и населению, но его владения слабо скреплены и развалятся от хорошего удара. В эти дни их удерживает вместе только инерция, а я достаточно силен, чтобы преодолеть эту инерцию. Вы загипнотизированы прежними временами, когда одно лишь Установление обладало атомной энергией. Они смогли парировать последние удары умиравшей Империи, а впоследствии им приходилось сталкиваться только с безмозглой анархией военных диктаторов, сумевших противопоставить атомным кораблям Установления лишь старые посудины. Но, дорогой мой Мейрус, Мул это все изменил. Он распространил знания, которые Установление копило для себя, на половину Галактики, и монополия на науку сгинула навечно. Мы можем поспорить с ними.

— А Второе Установление? — холодно спросил Мейрус.

— Второе Установление? — повторил Стеттин так же холодно, — А вам известны его намерения?

Ему понадобилось десять лет, чтобы остановить Мула, если и вправду это сделали они. Или вы не в курсе, что немалая часть психологов и социологов Установления считает, будто после Мула План Селдона полностью развалился? Если же План исчез, то образовался вакуум, который я могу заполнить не хуже любого другого.

— Наши познания об этом недостаточны, чтобы идти на риск.

— Наши — возможно. Но у нас на планете есть гость с Установления. Знаете ли вы об этом?

Какой-то Хомир Мунн — который, насколько я понимаю, написал о Муле статьи, где откровенно выразил мнение, что План Селдона больше не существует.

Первый министр кивнул.

— Я слышал о нем или, по крайней мере, о его писанине. И что он хочет?

— Он просит позволения войти во дворец Мула.

— В самом деле? Умнее было бы отказать. Никогда не стоит тревожить суеверия, которые поддерживают всю планету.

— Я об этом поразмыслю — и мы еще поговорим на эту тему.

Мейрус откланялся.

Госпожа Каллия сказала душераздирающим тоном:

— Пусик, ты сердишься на меня?

Стеттин в бешенстве обернулся к ней.

— Разве я не говорил тебе, чтобы ты не смела называть меня этим смешным именем при посторонних?

— Но тебе же это нравилось.

— А теперь не нравится и больше не будет нравиться.

Он мрачно разглядывал ее, словно не понимая, как он только мог выносить ее в последнее время. Она была податливой и глупой бабой, которую было приятно щупать, давая себе разрядку от тяжелых трудов в ее нежных объятиях. Но даже эта нежность становилась утомительной. Она грезила о браке, надеясь стать Первой Гражданкой.

Смешно!

Она была очень хороша, пока он оставался только адмиралом — но теперь, как Первый Гражданин и будущий завоеватель, он нуждался в большем. Он нуждался в детях, которые смогли бы унаследовать его будущие владения — то есть в том, чего никогда не имел Мул: ведь именно поэтому его Империя перестала существовать сразу после того, как завершилась его странная, нечеловеческая жизнь. Он, Стеттин, нуждался в дочери какого-либо из великих исторических родов Установления, с кем он мог бы создать династию.

Непонятно, почему он не избавится от Каллии прямо сейчас. Это было бы нетрудно. Она немного похнычет… Он отбросил эту мысль. Вообще-то у нее были и достоинства.

Каллия ободрилась. Влияние Седобородого прошло, и гранитное лицо ее Пусика смягчилось.

Она привстала единым плавным движением и прижалась к нему.

— Ты не будешь бранить меня, не правда ли?

— Нет, — он с отсутствующим видом похлопал ее по спине. — А теперь немного посиди спокойно. Я должен поразмыслить.

— О человеке с Установления?

— Да.

— Пусик! — после паузы.

— Что?

— Пусик, ты говорил, что с этим человеком прибыла маленькая девочка. Помнишь? Когда она придет, могу ли я встретиться с ней? Я никогда…

— Ты что, думаешь, я мечтаю видеть здесь его девчонку? У меня зал для аудиенций или начальная школа? С меня хватит твоих глупостей, Каллия.

— Но о ней позабочусь я, Пусик. Ты даже о ней не вспомнишь. Просто я так редко вижу детей, а ты знаешь, как я люблю их.

Он саркастически взглянул на нее. Она никогда не отказывалась от этих мыслей. Она любила детей — то есть, его детей; то есть, его законных детей; то есть, речь шла о браке. Он засмеялся.

— В данном случае речь идет о дылде лет четырнадцати-пятнадцати. Она, наверное, с тебя ростом.

Каллия выглядела сокрушенной.

— Ну позволь мне, пожалуйста. Она может порассказать мне об Установлении. Я всегда мечтала побывать там, ты же знаешь. Мой дедушка был жителем Установления. Ты не возьмешь меня когда-нибудь туда, Пусик?

Стеттин улыбнулся при этой мысли. Возможно — как завоеватель. Хорошее настроение, которое доставила ему эта мысль, облеклось в слова:

— Возьму, возьму. И ты можешь встретиться с девчонкой и говорить с ней об Установлении, сколько тебе будет угодно. Но, как понимаешь, не в моем присутствии.

— Честное слово, я не буду беспокоить тебя. Я приму ее в своих покоях.

Она была снова счастлива. В последние дни ей не очень-то часто удавалось настоять на своем.

Она обвила его шею руками и почувствовала, как после едва заметного колебания его мышцы расслабились, и крупная голова мягко опустилась к ней на плечо.

Аркадия торжествовала. Как переменилась жизнь с тех пор, как в ее окне появилась глупая физиономия Пеллеаса Антора — и все потому, что у нее хватило предусмотрительности и смелости сделать то, что надо было сделать.

И вот она на Калгане. Она побывала в огромном Центральном Театре — самом большом в Галактике — и видела во плоти звезд оперной сцены, чья слава гремела даже на далеком Установлении.

Она самостоятельно отправилась за покупками на Цветочную Аллею, центр моды самого пышного мира в Космосе. И она все выбирала сама, потому что Хомир в этом вообще не разбирался.

Продавщица вовсе не возражала против длинных, блестящих платьев с вертикальными складками, которые делали Аркадию такой высокой, — а на деньги Установления столько всего можно было купить! Хомир дал ей десятикредитную банкноту, и когда Аркадия обменяла ее на «калганиды», получилась поразительно увесистая пачка.

Она даже сделала себе новую прическу — слегка укоротив волосы сзади и отпустив по два блестящих локона на каждом виске. И, кроме того, волосы были обработаны так, что выглядели еще более золотыми, чем прежде; они буквально сверкали.

Но это… это было самое замечательное. Говоря по правде, дворец Лорда Стеттина выглядел не так величественно и роскошно, как театры, и не так таинственно и легендарно, как старый дворец Мула — пока они лишь мельком видели одинокие башни этого дворца, пролетая над городом, — но только представьте себе, всамделишный Лорд! Она упивалась величием происходящего.

И это еще не все. Она сидела лицом к лицу с его Фавориткой! В мыслях Аркадия произносила это слово с заглавной буквы, зная о роли, которую подобные женщины играли в истории, зная об их чарах и власти. В сущности, она сама частенько подумывала о том, чтобы самой сделаться всемогущим и блистающим существом, но на Установлении фаворитки были как-то не в моде, и, кроме того, если бы дело дошло до такого, ее папа, вероятно, был бы категорически против.

Конечно, госпожа Каллия, по представлениям Аркадии, не очень-то подходила к своей роли.

Прежде всего она была полноватой и вовсе не выглядела порочной и опасной — скорее увядшей и близорукой. Голос ее был высоким, а не хрипловатым, и…

Каллия сказала:

— Не хочешь ли еще чаю, деточка?

— Благодарю вас, я бы выпила еще чашку, ваша светлость, — или надо было сказать «ваше высочество»?

Со снисходительностью знатока Аркадия продолжала:

— Какие на вас чудесные жемчуга, госпожа моя!

(Кажется, «госпожа моя» было лучше всего.)

— О! Ты так думаешь?

Каллия казалась польщенной. Она сняла ожерелье и подержала его на весу, пока жемчужины с молочным сиянием покачивались из стороны в сторону.