— Тихо, отец. Дайте ему еще минутку.

— Кому дать еще минутку?

— Отец Эррера пошел ведь принимать исповедь, но если в церкви никого нет, он в исповедальне долго сидеть не станет, так что я велела парню из гаража, чтоб он быстрее шел в церковь, пока отец Эррера еще там, да чтоб придумал подлиннее исповедь — надо ведь его задержать.

Отец Кихот ничего не понял. Он не один десяток лет прожил в Эль-Тобосо, но такого с ним еще не бывало. Отчего все так изменилось?

— Ты что, не можешь открыть дверь, Тереса? «Росинант» вернулся.

— Да знаю я. В жизни б не сказала, что это он, бедняжка, — еще бы: он теперь ведь ярко-синий и даже с новым номером.

— Пожалуйста, Тереса, открой дверь. Я должен посмотреть, что произошло с «Росинантом».

— Не могу, отец, потому как нет у меня ключа, но не волнуйтесь — он сдюжит, только потерпите еще минутку.

— Кто сдюжит?

— Мэр, конечно.

— Мэр? А где он?

— У вас в кабинете. Где же еще? Отец Эррера-то ведь запер ваш шкаф — вот мэр теперь его и открывает моей шпилькой да еще с помощью бутылки оливкового масла.

— А оливковое масло тут при чем?

— Не знаю, отец, но я верю мэру.

— А что там, в шкафу?

— Ваши брюки, отец, и вся верхняя одежда.

— Если он может открыть шкаф, почему же он не может открыть эту дверь?

— Именно это я ему и сказала, а он говорит про какие-то там приоритеты.

Отец Кихот решил терпеливо ждать, но терпение его подвергалось серьезному испытанию под влиянием комментариев Тересы.

— Ох, я думала, он уже открыл шкаф, но замок оказался больно крепкий, так что мэр взял теперь лезвие отца Эрреры. Ох, и достанется же нам, потому как отец Эррера все их на счету держит… Ну вот, теперь он сломал лезвие. Господи ты боже мой! Ковыряется маникюрными ножницами отца Эрреры… Стойте, стойте, потерпите немножко… слава тебе господи, открыл. Надеюсь только, дверь он откроет быстрее, не то отец Эррера того и гляди вернется — у парня-то из гаража не хватит ведь смекалки так долго его там держать.

— Как вы, отче, в порядке? — послышался из-за двери голос мэра.

— В полном порядке, но что вы сотворили с «Росинантом»?

— Я остановился у моего приятеля в Вальядолиде и подновил «Росинанта», чтоб жандармы не узнали его, — во всяком случае, с первого взгляда. Сейчас я займусь вашей дверью.

— Не старайтесь. Я могу и в окно вылезти.

«Хорошо, — подумал отец Кихот, — что никто не видит, как местный священник вылезает в пижаме из своего окна и стучит в собственную дверь». Тереса из скромности ретировалась на кухню, и отец Кихот поспешно оделся у себя в кабинете.

— Дверцу шкафа вы, конечно, испортили, — сказал он.

— Ее оказалось труднее открыть, чем я думал. Что вы ищете?

— Воротничок.

— Вот — держите. А ваш слюнявчик у меня в машине.

— Он уже стоил мне немалых неприятностей. Я не надену его больше, Санчо.

— Но мы его возьмем с собой. Он может нам пригодиться. Никогда ничего заранее нельзя сказать.

— Что-то я носков нигде не вижу.

— Ваши пурпурные носки у меня. И ваши новые ботинки тоже.

— Я искал старые. Извините. С ними я, конечно, навсегда уже распростился.

— Они теперь у жандармов.

— Да. Я забыл. Епископ ведь сказал мне. Я полагаю, нам пора. Надеюсь, беднягу епископа не хватит удар.

Тут взгляд его упал на конверт. Отец Кихот должен был бы еще раньше его заметить — конверт стоял на двух старых, еще из семинарии, учебниках отца Кихота, прислоненный к третьему. Автор письма явно хотел, чтобы оно сразу бросилось в глаза. Отец Кихот взглянул на конверт и сунул письмо в карман.

— Что это? — спросил мэр.

— По-моему, письмо от епископа. Я слишком хорошо знаю его почерк.

— Вы не намерены его читать?

— Скверные вести могут и подождать, пока мы не разопьем бутылочки ламанчского.

Он прошел на кухню попрощаться с Тересой.

— Право не знаю, как ты все объяснишь отцу Эррере.

— Это не мне, а ему придется объяснять. С какой это стати он запер вас в вашей собственной комнате в вашем собственном доме, да еще отобрал у вас вашу собственную одежду.

Отец Кихот поцеловал Тересу в лоб, на что за все годы совместного существования ни разу не отважился.

— Да благословит тебя господь, Тереса, — сказал он. — Ты была очень добра ко мне. И терпелива. Долго меня терпела.

— Хоть скажите, куда вы едете-то, отче?

— Лучше тебе этого не знать, потому что все будут тебя об этом спрашивать. Но я могу тебе сказать, что по воле божией уезжаю надолго отдохнуть в тихом месте.

— С этим коммунистом?

— Не говори, как епископ, Тереса. Мэр был мне добрым другом.

— Вот уж не представляю, чтобы такой человек мог долго отдыхать в тихом месте.

— Никогда нельзя знать заранее, Тереса. И более странные вещи уже случались с нами в пути.

Он повернулся было, направляясь к выходу, но ее голос вернул его.

— Отче, такое у меня чувство, точно мы с вами прощаемся навсегда.

— Нет, нет, Тереса, для христианина прощания навсегда не существует.

Он поднял было руку, чтобы по привычке осенить ее крестным знамением, но так и не довел жеста до конца.

«Я верю в то, что я ей сказал, — сказал он себе, выходя на улицу к мэру, — я, конечно, в это верю, но почему же, когда речь идет о веровании, я всегда чувствую, как появляется тень, тень неверия, омрачающая мое верование?»

— Куда мы поедем? — спросил мэр.

— А нам непременно нужно составить план, Санчо? В прошлый раз мы побыли немного в одном месте, немного в другом — как придется. Вы, конечно, со мной не согласитесь, но в известном смысле мы тогда полагались на волю божью.

— Значит, ваш господь оказался не очень надежным проводником, ведь вас привезли назад в Эль-Тобосо как пленника.

— Да. Но кто знает? Пути господни неисповедимы — быть может, он хотел, чтобы я встретился с епископом.

— Ради епископа — или ради вас?

— Откуда же мне знать? По крайней мере, я кое-чему научился у епископа, хотя сомневаюсь, чтобы он чему-либо научился у меня. Но разве можно быть в чем-то уверенным?

— Так куда же ваш бог предлагает нам сейчас ехать?

— Почему бы нам не держаться того же пути?

— Та же мысль может явиться и жандармам. Когда епископ оповестит их, что мы снова на воле.

— Ну, не в точности того же пути. Я не хочу возвращаться в Мадрид… или в Вальядолид. Эти города не оставили у меня приятных воспоминаний — если не считать дома историографа.

— Историографа?

— Великого Сервантеса.

— Надо решать быстрее, отче. На юге слишком жарко. Значит, едем на север — куда: к баскам или к галисийцам?

— Я согласен.

— Согласны с чем? Вы же не ответили на мой вопрос.

— Предоставим господу заботу о деталях.

— А кто поведет машину? Вы уверены, что господь выдержал экзамен и получил водительские права?

— Конечно, я поведу. «Росинант» не поймет, если я буду сидеть в машине как пассажир.

— По крайней мере поедемте на разумной скорости. Мой друг в Вальядолиде сказал, что из этой машины вполне можно выжимать восемьдесят, а то и сто километров.

— Как он может судить о «Росинанте» после одного короткого осмотра!

— Я сейчас не стану с вами препираться. Пора в путь.

Но они не смогли так вот сразу покинуть Эль-Тобосо. Не успел отец Кихот включить малую скорость, как раздалось:

— Отче, отче!

Сзади по дороге к ним бежал паренек.

— Не обращайте внимания, — сказал мэр. — Нам нужно убираться отсюда.

— Я должен остановиться. Это же тот мальчик, который работает на бензонасосе в гараже.

Паренек, еле переводя дух, подбежал к ним.

— Ну, что случилось? — спросил отец Кихот.

— Отче, — произнес он, — отче…

— Я же сказал — что случилось?

— Он отказался отпустить мне грехи, отче. Я что, пойду теперь в ад?

— Очень сомневаюсь. А что ты натворил? Убил отца Эрреру? Но даже и в таком случае вовсе необязательно, чтобы ты попал в ад. Если у тебя была для этого достаточно весомая причина.