— Мы даже незнакомы, — ответила она.

— Я Эдвард Хантер.

— А я Мара Джеймсон.

— Отлично — теперь мы знакомы!

Она рассмеялась. Он отдал ей тюльпаны, она поднесла их к лицу, чтобы почувствовать запах. «Тюльпаны в декабре — как экстравагантно», — подумала она.

— Ну, пожалуйста, Мара, — не унимался он. — Раз я уже здесь, не гоните меня, не позволив пригласить вас на ужин.

— Уже здесь?

Улыбка загорелась в его глазах, и он шагнул ближе. Она чувствовала его теплое дыхание на своем лбу. Мара прилетела в Вашингтон ради работы — она была очень целеустремленной и честолюбивой, пытаясь поднять свой бизнес на новую ступень. Она сомневалась, боясь сказать «да», но он улыбался ей так заманчиво.

— Не разбивайте мое сердце, Мара Джеймсон, — произнес он, коснувшись ладонью ее щеки.

Я недостаточно хорошо вас знаю, чтобы разбить вам сердце, — проговорила она вдруг севшим голосом, загипнотизированная его зелеными с золотистыми искрами глазами.

— Не будьте в этом так уверены, — ответил он. — Я еще никогда в своей жизни ни для кого не покупал красные тюльпаны в снежную ночь.

А потом он ее поцеловал.

Она целовалась с совершенно незнакомым человеком буквально через несколько минут после первой встречи! Она поверила его словам, его улыбке, его теплым глазам, цветам, которые он ей купил. Сколько могли стоить эти тюльпаны? Десять долларов? Пятнадцать? Сейчас, когда она вспоминала тот вечер, ей представилось, что она продала всю свою жизнь за цену этого единственного букета не соответствующих сезону цветов.

На самом деле у него был номер в том отеле или он просто проследил за ней? Она не знала и сомневалась, что когда-нибудь это узнает. Но она хорошо помнила, что в тот вечер на ней было элегантное черное кашемировое пальто, на шее толстая золотая цепочка от часов ее дедушки, в ушах — изумрудные серьги. Она считала, что такой наряд должны были оценить ее клиенты из Джорджтауна. Поэтому в тот вечер она выглядела как богатая девушка из Новой Англии. Она была уверена, что он слышал, как она назвала шоферу такси адрес одного из самых лучших отелей Вашингтона.

Сидя на крыльце Мэйв, Лили покрепче завернулась в одеяло. Она задумчиво смотрела через бухту на лунную дорожку на воде. Потом ее обычно такое осторожное сердце, так легко растаявшее под обаянием Эдварда, ожесточилось и будто превратилось в кусочек льда. Луна сияла серебром, отражаясь тысячами маленьких бликов в воде. После Эдварда Лили ушла в себя почти полностью. Больше не было скорых романов, и никто уже не мог ее увлечь так, чтобы она вновь потеряла голову.

Ее любовь к Лайаму росла медленно. С каждым годом жизни Роуз эта любовь становилась глубже и сильнее. Лили сознательно не позволяла себе чувствовать ее или верить в нее. Очень нежно он растопил ее сердце. Слишком быстрая оттепель могла просто разрушить ее — и Лайам не торопил ее, позволяя приходить в себя постепенно.

Три дня без него и Роуз — это слишком много. Было уже за полночь, но она отбросила одеяло и, скинув ночную рубашку, надела джинсы и легкий спортивный свитер. Она на ощупь прошла в комнату, нашла ключи от машины, заперла за собой дверь и почти бегом поднялась по каменным ступеням к дороге.

Городок был совершенно пуст. Все ее соседи давно легли спать. Ее защитницы — Бей и Тара — заходили к ней вечером, и никаких признаков появления Эдварда не было. Проверив, что она не забыла карту, нарисованную Лайамом, Лили поехала по Эйт-Майл-ривер, чтобы потом выбраться на шоссе.

Она опустила стекла в машине и включила радио. Пела Бонни Рейтт[2] , и Лили стала ей подпевать. Мили проносились одна за другой, а теплый воздух продувал машину. Лили глянула в зеркало заднего вида. Когда она выезжала из Хаббардз-Пойнт, то заметила, что какая-то машина выехала вслед за ней, и теперь эта машина все еще держалась сзади. У нее засосало под ложечкой: а вдруг она совершает ошибку, ведя какого-нибудь репортера или, что еще хуже, Эдварда прямо к Роуз?

К тому времени, когда она добралась до Нью-Лондона, машина, ехавшая сзади, пропала из виду. Мимо нее проехала колонна грузовиков. Лили достала мобильный телефон. Может, стоит позвонить Лайаму и сказать, что она едет к ним? Но было уже очень поздно. Пусть немного поспит — она и так уже скоро разбудит его.

Она так волновалась при мысли, что вскоре увидит своих любимых, что не заметила ту самую машину, которая по-прежнему следовала за ней, отстав примерно на полмили и держась за тремя или четырьмя автомобилями позади. Даже если бы она ее видела, то не знала бы, кто это — друг или враг.

Она не оставила своим защитникам свой предполагаемый маршрут.

А они тоже не сообщили ей, что именно будут предпринимать для ее защиты.

Лайам вот уже несколько часов не мог уснуть, ворочаясь в кровати. Вдруг он услышал шаги на крыльце. Приподнявшись на локте, посмотрел на дверь маленького домика для гостей, который семья Стэнли отвела для него и Роуз. Он еще вечером выключил свет на крыльце, но сейчас увидел на фоне лунного света, как кто-то прошел мимо окна, и он понял, даже не узнал, а именно почувствовал: Лили идет к нему.

Он открыл дверь: перед ним на маленьком, побеленном крыльце действительно стояла Лили, ее темные волосы развевались от прохладного ветерка. Без слов они потянулись друг к другу и крепко обнялись в темноте. Теперь, когда она была здесь, он почувствовал, что вот теперь он дома. И не важно, что они находились в доме, в котором раньше никогда не были. Его дом был там, где была Лили. Он почувствовал, как ее руки поднимаются по его спине, и поцеловал ее макушку.

Они совсем недавно стали настоящими любовниками. Лайам любил ее почти все те девять лет, которые они были знакомы, но они оба вели себя очень осторожно, учтиво, благопристойно и сдержанно. Все это закончилось в начале лета — по дороге в Бостон, где Роуз должны были сделать последнюю операцию, необходимую для спасения ее жизни. Лайам всегда знал, что требуется спасать не только жизнь девочки. Он и Лили не могли жить друг без друга. Он понимал это уже давно, но с каждым днем осознавал это все глубже.

— Не могу быть вдали от тебя и Роуз, — сказала она.

— А мы не можем быть без тебя, — ответил он.

Она откинула голову назад, чтобы он смог ее поцеловать. Ее поцелуй показался ему сладким и соленым. Когда он закрыл дверь, она отодвинула занавески и выглянула в темноту. В ее глазах он заметил беспокойство.

— Что случилось? — спросил он.

— Уверена, что я просто чрезмерно осторожна, но мне показалось, что за мной следовала какая-то машина, когда я ехала с побережья.

Пойду проверю, — сказал он, но она схватила его за запястье и снова поцеловала. Ему хотелось тут же подхватить ее на руки и отнести в свою кровать. Но, взглянув на нее, он улыбнулся и, взяв за руку, провел через небольшой дом в желтую спальню, где спала Роуз.

— Моя Рози! — улыбнулась Лили.

— Она скучает по тебе, но с ней все в порядке.

Он смотрел, как Лили сначала наклонилась, а потом опустилась на колени. Она поцеловала Роуз в щеку, внимательно осмотрела ее шрам, чтобы убедиться, что он хорошо заживает, нежно поправила левую руку дочери, которой она как будто защищала больное место возле ключицы. Роуз не проснулась во время всех этих проявлений любви Лили, лишь легонько вздохнула, как будто почувствовав во сне присутствие матери.

Они прошли в гостиную, и Лили, кажется, впитывала в себя атмосферу этой комнаты с ее старой плетеной мебелью с выцветшими ситцевыми подушками, с морскими картами бухты Наррагансетт и пролива Блок-Айленд, с медным телескопом и книжными полками, которые были заставлены справочниками и журналами по океанографии. Затем, будто вобрав в себя столько, сколько ей требовалось, чтобы знать все о месте, приютившем ее дочь, она бросилась Лайаму на грудь.

Он обнял ее и, целуя, почувствовал ее влажную кожу на своей. Она протянула руку и дотронулась до его лица, а он ощутил, как легко касаются ее пальцы его кожи. Он подумал, что она, вероятно, захочет поговорить, и потянулся, чтобы включить настольную лампу, но она остановила его, прижав палец к его губам.