– Мисс Клейтон, вы можете мне ответить, откуда вы? Где ваша семья?

– Гадсден.

Алабама. И совсем недалеко от его дома в Декейтере.

– Ваш муж? – торопил Дейк.

Она прерывисто вздохнула:

– Умер ...

Рид так и думал. Не увидев мужа, он сразу сообразил, что перед ним – молодая вдова, направлявшаяся в сопровождении двух слуг в Канзас. Глядя на нее, он понял, что времени больше нет.

– Кто это сделал?

Дейк хотел знать. Тела других уже остыли. У преступников было время скрыться.

Ответом ему был долгий, судорожный вздох, вслед за которым некогда очаровательная девушка, едва став матерью, умерла. Ребенок в руках Дейка извивался и пытался возить носом по груди молодого человека. Рид отодвинул мальчика от своей куртки из оленьей кожи.

– Черт! Что же теперь? – воскликнул он.

Дейк присел на корточки, сдвинул шляпу на затылок и оглядел место происшествия. Солнце уже садилось. Ему хотелось похоронить убитых, но он не успевал уже выкопать могилы до темноты.

Рид не собирался разбивать лагерь на открытом месте, а тем более в компании трех трупов, которые наверняка привлекут волков. Дейк бережно положил младенца на стеганое одеяло, найденное среди камней, а сам вернулся к его матери. Он подтащил ее безжизненное тело к борту фургона и скрестил ей на груди руки.

Тут солнце вспыхнуло на чем-то блестящем: Дейк увидел золотой браслет на руке женщины. На нем была необычная гравировка: звезды и полумесяц. Он решил, что родные женщины наверняка узнают это украшение, поэтому расстегнул застежку и снял браслет с запястья Анны Клейтон. Положив его в карман, он отправился за двумя другими телами.

Рид уложил слуг рядом с госпожой. Потом встал, ухватился за борт тяжелого фургона и раскачивал его до тех пор, пока тот не упал. Дейк отскочил и почувствовал, что земля под ним содрогнулась, когда тяжелая деревянная повозка перевернулась и накрыла тела. Этот склеп защитит погибших от волков и других хищников – по крайней мере, на время. Он отогнал от себя наводящую ужас мысль о том, что обнаружит следующий путешественник·под перевернутым фургоном.

Ребенок спал на своем импровизированном ложе. Дейк вновь взял его на руки: малыш был совсем невесомым. У него, как почти у всех новорожденных, на головке был влажный кудрявый рыжеватый хохолок, носик неопределенной формы и круглая мордашка. Он был скорее похож на сморщенного старичка, чем на ребенка. Дейк подобрал смятое стеганое одеяло и подошел к Генералу Шерману, который был привязан невдалеке. Молодой человек на мгновение задумался о том, как везти малыша, а потом решил положить его за пазуху, чтобы руки оставались свободными. Он оторвал еще один кусок от простыни и осторожно запеленал ребенка, чтобы не испачкать подкладку куртки.

Он расстегнул куртку и удобно пристроил ребенка у себя на груди. Только пуговицы слегка тянули. Потом свернул одеяло и привязал его сзади к седлу поверх своей собственной постели.

Придерживая одной рукой драгоценный груз, лежавший у него под курткой, Дейк вскочил в седло и снова направил коня на юго-восток. Поглядывая на заходящее солнце, он убеждал себя, что до темноты обязательно встретит если не селение, то хотя бы хижину. Где-то, думал Дейк Рид, в этом пространстве между небом и землей на пути в Алабаму, он найдет того, кто поможет ему позаботиться об осиротевшем сыне Анны Клейтон, пусть даже и за деньги.

Малыш у него за пазухой выразил свой протест против езды верхом тихим кошачьим мяуканьем, а затем затих, уютно устроившись у самого сердца Дейка.

Заброшенные колеи от фургонов протянулись через степную возвышенность, окружавшую усадьбу Джеймсов. На земле валялись потемневшие и поломанные стебли кукурузы, урожай которой давно собрали. Вдали, за лесом, виднелся невысокий горный хребет. Неподалеку росло одинокое ореховое дерево. В его густой тени внимательный путешественник мог увидеть четыре деревянных креста. Три были уже потемневшими от времени, один – совсем новый.

В Канзасе – краю, столь любимом многими за красоту, каждое лето в изобилии вырастали цветы: шпорник, турецкая гвоздика, степные розы, японские лилии, дикий лук. Землю здесь можно возделывать даже при лунном свете, да и каменного угля достаточно. Но, конечно, не все, что давала природа, было во благо людям. Ураганы, вихрем проносившиеся над этим краем, приносили ливни. Ливни приводили к наводнениям.

Пристроившаяся у склона горы хижина была почти незаметна, и на первый взгляд место казалось необитаемым. Но внутри домика Кара Кальвиния Джеймс мурлыкала песенку, украсив сосновый стол единственным украшением, которое у нее было.

Отступив назад, чтобы полюбоваться своей работой, девушка подумала и добавила к украшению букетик высушенного шпорника в светлом кувшинчике.

– Ну вот. Достаточно красиво, надо сказать, – произнесла она.

Девушка снова запела – на этот раз она исполнила припев к «Прекрасному мечтателю». Кара закружилась в вальсе с воображаемым партнером так, что комната поплыла у нее перед глазами и юбка закрутилась вокруг ног. Она легко касалась ногами утоптанного земляного пола, пританцовывая вокруг стола, стоявшего посередине ее хижины.

Вальсируя, она оказалась у дверей. На грубом деревянном косяке висело красное индейское одеяло с обтрепанными краями. Оно колыхалось на ветру. Приподняв одеяло и проскользнув под ним, Кара отбросила гриву светлых кудрявых волос с лица и посмотрела на запад. Прикрыв глаза рукой, она смотрела на красный шар, висевший низко над горизонтом и расцвечивавший небо сверкающими розовыми и оранжевыми полосами.

Перед домом, на клочке утоптанной земли, был устроен очаг, который летом служил ей кухней, в почерневшем котелке варилась курица. В такой вечер никаких кукурузных лепешек. Это был ее день рождения, и, как говаривала Ненни Джеймс: «Человек – кузнец своего счастья».

Так как вокруг не было никого, кто мог бы ее поздравить, Кара решила, что если уж она сама не поздравит себя с двадцатилетием, то мир воистину станет очень печален.

Из корзины, висевшей возле очага, Кара вытащила ложку с длинной ручкой. Сунув ее в котелок, девушка попыталась подцепить курицу, чтобы проверить, готова ли она. Да и пора было уже добавить лук и морковь.

Овощи лежали в джутовом мешке, пришпиленном к стене. Единственным, что она еще не упаковала перед отъездом из Канзаса, была коллекция самодельных кукол. Эти куклы лежали на дощатых полках, окружавших комнату. Всего было двадцать кукол. Кара сделала их сама из кусочков и обрезков старой одежды. У некоторых кукол лица были сделаны из орехов и сушеных яблок. Остальные – целиком тряпичные. А одну из своих самых любимых игрушек девушка смастерила из столбика кровати.

Раньше Кара никогда не видела кукол с тряпичными лицами. Но, пришив своим игрушкам глаза-пуговицы, украсив их обрывками кружев и настриженными рыжими лоскутками, изображавшими волосы, девушка решила, что ее куклы довольно привлекательны, а может, даже и прекрасны.

Кара взяла из мешка четыре морковки и луковицу. Овощи она собиралась жарить на большой гнутой сковороде, лежавшей на грубой деревянной скамье во дворе. Девушка не переставала благодарить Бога за богатый урожай овощей, который она собрала. Но все же это не Калифорния. Девушка была уверена, что уж там-то она не будет голодать, найдет и работу, и жилье.

Неизвестно, что принесет будущее. Но, возясь с овощами, Кара поклялась, что не будет всю жизнь привязана к этому забытому Богом клочку земли, от которого ближайшее поселение в пяти милях. Это место – мечта ее отца, но не ее.

Эверет Джеймс всегда был мечтателем. Но уже к десяти годам Кара перестала верить в то, что его мечты когда-нибудь сбудутся. Их эмиграция в Канзас – его «великолепная возможность», оплаченная группой восточных аболиционистов...[3] Предполагалось, что все это предпринято для того, чтобы в конце концов оказаться в Калифорнии. Но они так и не попали туда. Мечта рухнула, когда отца убили южане, которые тайно проникали в Канзас через Миссури. И хотя Кара в то время была еще ребенком, ей пришлось принимать участие в сражениях вместе с бабушкой, матерью и старшим братом Вилли. Той зимой они не только голодали. Они жили в постоянном страхе перед бродячими бандами, готовыми прогнать поселенцев, которые выступают за свободный Канзас.