— Вы должны понять, Ив, — сказал он, смакуя второй «виски-мак», — что Гопкинсу и ФДР сейчас трудно сделать что-либо большее. Если бы все зависело только от нас, то мы бы уже давно были рядом с вами и плечом к плечу дрались бы с этими проклятыми нацистами. Хотите еще один? Официант! — Он подал знак, чтобы принесли еще один коктейль.

— Но прежде, чем вступить в войну, нам нужно убедить Конгресс. Рузвельт понимает, что это невозможно. Во всяком случае сейчас. Должно что-то произойти, чтобы эти люди изменили свое мнение. Вы были когда-нибудь на митинге комитета «Америка — прежде всего»?

Ева ответила утвердительно. Она все хорошо помнила: ирландско-американский священник, подогревавший толпу высказываниями о британской порочности и двуличности. Восемьдесят процентов американцев против вступления в войну. Америка вмешалась в прошлую войну и ничего не приобрела, кроме Великой депрессии. Соединенным Штатам не грозит нападение — зачем выручать Англию снова. Англия обанкротилась, ей — конец: не тратьте американские деньги и американские жизни, пытаясь сласти ее шкуру. И все в этом духе — под крики одобрения и аплодисменты толпы.

— Ну, тогда вы все и сами понимаете, — сказал Мэйсон тихим извиняющимся тоном, как врач, сообщающий пациенту о неизлечимой болезни. — Мне не хочется, чтоб в Европе победили нацисты. О боже, нет — мы будем следующие на очереди, это без сомнения. Проблема в том, что мало кто смотрит на все это подобным образом.

Они все говорили и говорили. В ходе разговора выяснилось, что Мэйсон женат, что у него двое сыновей, Мэйсон-младший и Фарли, и что они живут в Александрии. После третьего коктейля он спросил ее, что она делает в субботу. Ева ответила, что у нее пока нет никаких планов, и Мэйсон вызвался показать гостье город: ему все равно нужно было зайти в офис, кое-что привести в порядок.

Поэтому в субботу утром Мэйсон заехал за Евой в гостиницу «Лондон холл» в своем красивом зеленом седане и повез демонстрировать ей главные достопримечательности города. Он показал ей Белый дом, памятник Вашингтону, мемориал Линкольна, Капитолий и, наконец, Национальную галерею. Они вышли из машины у ресторана под названием «Дю Барри» на Коннектикут-авеню.

— Послушайте, я не могу занимать ваше время, — сказала Ева, когда Мэйсон заплатил по счету. — Разве вам не нужно в офис?

— Да бог с ними, с делами, это вполне может подождать до понедельника. И, кроме того, мне бы хотелось показать вам Арлингтон.

Когда Хардинг привез ее назад в гостиницу, еще не было шести. Он сказал Еве, что ждет ее в офисе в понедельник в полдень, к тому времени у него появятся новости о состоянии здоровья Гопкинса и будет известно, сможет ли тот дать интервью, и если да, то в какое время. Они пожали друг другу руки, Ева тепло поблагодарила Хардинга за «великолепный день», после чего пошла в свой номер и позвонила Ромеру.

Мэйсон Хардинг попытался поцеловать ее в понедельник вечером. Встретившись — «Гарри пока не доступен, извините», — они снова пошли в тот же бар, и он перебрал с выпивкой. Когда они вышли из бара, с неба лило как из ведра, и они некоторое время стояли под навесом какого-то магазина. Как только дождь ослаб, они стремительно бросились к машине Хардинга. Ева подумала, как это странно, что он причесывается перед тем, как завести мотор и отвезти ее в гостиницу. И уже во время прощания он бросился на Еву. Успев как раз вовремя отвернуть лицо, она почувствовала его губы на своей щеке, подбородке и шее.

— Мэйсон, ради бога, зачем все это! — Она оттолкнула его.

Он отшатнулся и сел, сердито глядя на руль.

— Вы мне очень нравитесь, Ив, — сказал он странным мрачным голосом, не глядя на нее, как будто эта фраза объясняла все, что требовалось.

— Но вы ведь женатый человек, Мэйсон.

Он тяжело вздохнул, словно устал от этого избитого упрека.

— Мы оба понимаем, что это такое, — сказал он наконец, повернувшись к ней лицом. — Давай не будем строить из себя невинных. Ты — красивая женщина. И мое семейное положение здесь ни при чем.

— Я позвоню вам в понедельник, — пообещала Ева и открыла дверь машины.

Он схватил ее руку прежде, чем Ева успела выйти, и поцеловал ее. Она попыталась выхватить руку, но Мэйсон крепко ее держал.

— Меня завтра не будет в городе, — сказал он. — Я должен на пару дней уехать в Балтимор. Встретимся там, в гостинице «Аллигани», в шесть часов вечера.

Она ничего не ответила, высвободила свою руку и вылезла из машины.

— Гостиница «Аллигани», — повторил он. — Я устрою тебе это интервью с Гопкинсом.

— Золото сияет и светится, — сказала Ева. — Кажется, что оно почти жаром пышет.

— Ясно, — ответил Ромер. В трубку ей было слышно, как рядом с ним разговаривали люди.

— Все в порядке? — спросила она.

— Я — в офисе.

— Они хотят осуществить продажу в гостинице «Аллигани», в Балтиморе, во вторник в шесть вечера.

— Ничего больше не делай и не говори. Я приеду утром и встречусь с тобой.

Ромер был в Вашингтоне в десять утра. Она собралась спуститься в вестибюль, когда позвонили снизу от портье и сказали, что он прибыл. Пока Ева искала его взглядом, сердце у нее в груди запрыгало и так заколотилось от волнения, что она остановилась, удивляясь собственной реакции.

Ромер сидел в углу вестибюля, но, что Еву неприятно поразило, с ним пришел еще один человек, которого он представил просто как Брэдли. Брэдли был худощавым парнем небольшого роста, с улыбкой, вспыхивавшей и замиравшей как испорченная электрическая лампочка. Когда они сели, Ева тайком дотянулась до руки Ромера.

— Лукас, дорогой…

— Не дотрагивайся до меня.

— Извини. Но зачем здесь Брэдли?

— Брэдли — фотограф. Он работает на нас. Ты готова? Я думаю, нам пора идти.

Они сели на поезд на вокзале Юнион стэйшн. Это было странное, почти в полном молчании, путешествие, Брэдли все время сидел напротив них. И стоило Еве только взглянуть на него, как на его лице вспыхивала улыбочка, похожая на нервный тик. Поэтому она предпочла смотреть в окно на осенние листья. Слава богу, что ехать пришлось недолго.

На вокзале в Балтиморе она без обиняков сказала Ромеру, что ей нужно выпить кофе и съесть бутерброд, поэтому Ромер попросил Брэдли идти прямо в гостиницу «Аллигани» и там ждать их. Наконец они остались вдвоем.

— Что происходит? — спросила Ева, когда они уселись в углу привокзального кафетерия, уже догадываясь, каким будет ответ. Окно запотело, и она протерла в нем кружок. За окном была почти пустынная улица, лишь несколько прохожих. Негр продавал довольно милые букетики.

— Нам нужно сфотографировать, как вы с Хардингом входите в отель и выходите из него на следующее утро.

— Понимаю… — Ева почувствовала, что ее тошнит, но решила сдержаться. — Зачем?

Ромер вздохнул и прежде, чем пожать ее руку под столом, огляделся по сторонам.

— Люди предают свою страну по трем причинам, — сказал он тихо и серьезно, предугадывая ее следующий вопрос.

— И что это за причины?

— Деньги, шантаж и месть.

Ева задумалась, не еще ли это одно правило Ромера.

— Деньги, месть и шантаж.

— Ты знаешь, что вокруг происходит, Ева. Ты понимаешь, что нужно сделать, чтобы господин Хардинг вдруг стал нам помогать.

Она знала и сейчас представляла себе госпожу Хардинг со всеми ее деньгами и маленькими сыновьями — Мэйсоном-младшим и Фарли.

— Ты все это заранее спланировал?

— Нет, что ты.

Она посмотрела на него: «лжец» — говорили ее глаза.

— Это часть работы, Ева. Ты даже не представляешь, как это может все изменить. У нас будет кто-то в офисе Гопкинса, кто-то близкий к нему. — Он сделал паузу. — Быть рядом с Гопкинсом значит быть рядом с Рузвельтом.

Она вставила себе в рот сигарету — чтобы сбить с толку любого проходящего мимо умельца читать по губам — и сказала:

— И я должна переспать с Мэйсоном Хардингом, чтобы в СИС знали, что собираются делать Рузвельт с Гопкинсом.