– Пятьдесят седьмо-ой? – протянула буфетчица. – Так тот участок глухонемые держат.

– Не-е, это уже тихвинцы. – Серый бросил на прилавок бумажку.

– Слушайте, нельзя ли побыстрее? – Кол успел отвыкнуть от очередей.

– Быстро только кошки кое-чего делают, – невозмутимо ответила буфетчица и, поплевав на пальцы, стала отсчитывать сдачу.

– Это кто-то левый. Попадись он тихвинцам, скотина… – не обращая на Кола ни малейшего внимания, продолжал Серый.

– Вам? – лениво спросила Зинуля.

– Ногу куриную с картошкой, салат, яйцо под майонезом, пирожок и… – Кол посмотрел на бутылку, из которой не спеша прихлебывал Серый, – и бутылку пива.

При слове «пирожок» неряшливая бабка, дремавшая на подоконнике, открыла глаза.

– Ну, беспредел, – Зинуля продолжала прерванный разговор, – как я теперь с дачи буду возвращаться?

– А ты меня с собой бери.

– Я бы взяла, да как бы муж не того… – захихикала буфетчица, которая навскидку годилась Серому в матери, и то при условии, что он был ее далеко не первым ребенком.

Кол жевал куриную ногу, прислушиваясь вполуха. Выдвигались разные версии, но все сходились на том, что это «чужой». Значит, были и «свои». Сама собой возникла мысль: а не из «своих» ли и Вася Константинов?

Вопрос висел в воздухе, но Кол не знал, как его задать.

– Кстати, мужик, билет не нужен? – спросил его Серый.

– Куда мне теперь ехать, когда меня обокрали? Один паспорт остался.

– И то хорошо. – Пиво возымело действие, и на Серого снизошло благодушие. А то сейчас уже брали бы ссуду в банке по твоему паспорту, а потом доказывай, что не верблюд. Где подсел-то?

– Да от самой Москвы ехал. В СВ. Вечером выпили немножко. Просыпаюсь – нет моего кейса.

– Это не наши, – покачала головой Зина. – Ехал от Москвы… Что за кейс-то?

– Большой, черный. На ручке бирка от самолета.

– Да, ищи-свищи теперь свою сумочку. – Серый рассмеялся. – Ну дурдом! Чего ты первому встречному-то свои вещи показываешь? Лучше сразу бы отдал – своими руками.

– Он сказал, у него друг владелец художественного салона.

Тут расхохотались все трое. Даже подъедала, тихо ожидавшая, когда Кол закончит трапезу, затряслась мелким бесом.

Рано утром Диканская позвонила зятю:

– Где Марина? Где моя дочь?!

– Я ее не видел с… с того самого дня.

– Костя, – мать пыталась говорить спокойно, – если ты что-нибудь знаешь… Если у тебя есть хоть какие-то предположения…

– Какие же тут предположения…

Костя Сорокин хорошо знал жену и потому также встревожился не на шутку. Он бы еще понял, если бы она не вернулась вовремя к нему, но устроить такое собственным родителям – это было на нее не похоже.

Повесив трубку, Костя отправился в родное отделение милиции. Там он выслушал краткую отповедь, как две капли воды похожую на ту, что несколько часов назад получили в своем отделении Диканские. Дежурный высказал несколько предположений о том, где может находиться Костина благоверная, из которых самым правдоподобным было: «У любовника из постели выбраться не может».

– Она совершенно не такой человек! – в отчаянии воскликнул Костя.

– Да ты не нервничай, – благодушно успокоил его бодрячок дежурный. – Погуляет твоя супруга и вернется! «Только очень жди», помнишь такую песню?

На том дело и кончилось.

Правоохранительные органы наотрез отказались искать пропавшую Марину Сорокину.

Дмитрий Самарин напряженно думал. Неужели появился еще один убийца-садист?

Не слишком ли много для Петербурга – два маньяка одновременно? Хотя второй, преступник из электрички, пока, строго говоря, не мог быть назван маньяком – за ним числилось только одно преступление.

А что, если? Что, если убийства, которые приписывались ТОМУ Джеку Потрошителю, сведения о котором были давно разосланы по всем отделениям города и области, в действительности принадлежат двум разным людям? А розыск потому и встал в тупик, что ищут одного человека там, где реально действовали двое?

Следовало внимательно изучить все дела, связанные с маньяком, и посмотреть, нет ли среди них таких, которые по почерку больше напоминают страшное убийство в электричке.

Дела разрабатывали в ГУВД в группе по раскрытию особо тяжких преступлений.

Туда-то и направил свои стопы Самарин. Спустившись в метро, он машинально остановился около газетчика. Вот этого-то не следовало делать. Потому что в глаза, как назло, бросился «Петербургский вестник», да еще с аршинными буквами:

«Ростропович в Санкт-Петербурге».

На подпись можно не смотреть – он и так знал, кто написал эту статью.

Известная журналистка, музыкальный критик Агния Самарина.

Из-за этой статьи тоже вышел скандал. Агнесса вышла с Чаком на улицу ровно на три минуты. Дмитрий возмутился, потому что накануне честно выполнил уговор и, несмотря на погоду, гулял ровно полтора часа, чтобы пес хотя бы вечером смог нормально побегать. У него тоже не было времени, ему тоже было о чем подумать, но он помнил о том, что у него есть собака.

– Я до трех утра писала статью. – Агнесса посмотрела на него тем убийственным взглядом, который в последнее время взяла на вооружение: «Мол, мы – творческая интеллигенция и вам, грубым милиционерам, нас не понять».

Дмитрия это раздражало безумно.

– Никто тебя не заставлял. Могла бы закончить сегодня.

– Я работаю в газете, – ответила сестра. – И не могу сегодня писать статью, которая должна быть закончена вчера! – Она сдерживалась, чтобы в очередной раз не высказать брату всего, что она о нем думает. – А газета, да будет тебе известно, выходит каждый день.

– Собаке это безразлично, – сказал Дмитрий. Агния ввела в бой тяжелую артиллерию: вынула носовой платок и стала утирать выступившие слезы.

– Если бы жива была мама…

– Мама никогда бы не заставила животное страдать, – сказал Дмитрий и отвернулся, чтобы не видеть покрасневших глаз.

Разменять квартиру. Нет, это невозможно. Пусть она остается здесь, в родительском гнезде. Надо поговорить на работе… Пусть хоть место в общежитии дадут. Но как же тогда Чак?

Агнесса как будто угадала его мысли и, нервно поправив очки, сказала:

– Ты говоришь со мной, будто я тебе не сестра, а коммунальная соседка.

– Неприятно иметь с соседкой общую собаку, – отрезал Дмитрий и ушел, хлопнув дверью.

И сейчас, стоя в набитом поезде метро, он думал о Чаке. Бедняга опять остался практически без прогулки и теперь до вечера просидит в запертой квартире. Но что делать, если хозяину надо работать, искать убийц, воров, мошенников, выяснять, по какой причине сгорела будка путевого обходчика. И потому он тоже не может сегодня выйти погулять подольше. Плохо, когда хозяин следователь.

Бедный пес. Не повезло ему с хозяевами. Их, как и родителей, не выбирают.

А ведь когда он появился, все были уверены, что это будет счастливейший из ретриверов.

Эта порода только-только начала появляться в России, и, когда Дмитрий с Агнессой в первый раз вели по садику вдоль Кронверкского проспекта светло-золотистого щенка-подростка, каждый второй останавливался, каждый третий восхищался, а каждый пятый интересовался, что это за порода.

Агнии Чак достался случайно. Ей подарила его молодая пианистка Сэнди Никвист. Агнесса пришла брать интервью в «Асторию» и с восхищением увидела, как из-под кровати вылезает чудо-существо. Прекраснейший на свете щен.

Проблема заключалась в том, что мисс Никвист летела обратно в Америку через Шеннон, а в Ирландии животные обязаны проходить трехмесячный карантин и щенка нельзя даже перенести из самолета в самолет. Короче, домой Агнесса вернулась не одна, а американец Чак стал россиянином. Сказать, что Дмитрий обрадовался, значит, не сказать ничего. Всю жизнь он мечтал иметь собаку, но был уверен, что сестра ни за что не согласится. И вот надо же!

Однако время показало, что следователь и газетчица просто не имеют права держать животное. Разве что рыбок в аквариуме.