- Опять, Васильич, нажрался! - равнодушно протянула Виктория, когда я выволок академика на свет, - давай его сюда, Алеша, иди за мной. Дверь захлопни.

Передав с рук на руки академика, чье водопроводное тело совсем расслабилось в предчувствии скорого горизонтального положения, я захлопнул за собой дверь и пошел по бесконечному коммунальному коридору, с обеих сторон которого свисала отстающая пластами кожа обоев, мимо вереницы одинаковых дверей: одни были заколочены досками, на других висели чудовищных размеров ржавые амбарные замки, третьи просто затемнены, не упуская из виду долгоногую высокую фигурку, мелькавшую в плохо освещенном впереди. Видел, как извивается змеей позвоночник, протянутый крупными бусами под кожей позвоночной выемки. Как сгибается под тяжестью привалившегося тела спина.

- Жди меня здесь, - произнесла, останавливаясь у одной из дверей, Виктория, - я сейчас. Можешь зайти, - и повлекла водопроводчика-академика в черную даль коридора.

Вошел. На подоконнике лизал тьму дрожащий язычок коротенькой свечки, закрепленной на блюдце. Рядом, рубашками кверху и к низу, светились атласные игральные карты. Посередине разметанной постели, стоящей в центре комнаты, на скомканном пододеяльнике лежал, утробно урча, черный кот. Когда я вошел; он открыл свои зажмуренные глаза, один из которых был янтарно - зеленый, а вместо второго блестела перламутровая пуговица с двумя скрещенными латинскими "Р" и цифрой I посередине, и равнодушно закрыл их опять.

- Садитесь, будьте любезны, - проскрипел голос сзади. Резко обернулся. Над дверью на жердочке, сидел говорящий попугай породи гаукамая, дергающий головкой при каждом слове.

- Заткнись, дурак, - сказал и сел рядом с котом.

- Сам дурак, - обиженно прокряхтел попугай, но давать советы перестал.

В голове вертелась карусель мыслей. Кажется, я любил некогда эту женщину, правда, ни разу ей в этом не признался. Кажется, она тоже любила меня, но ни разу не намекнула на это. Кажется, там, в земном пределе, мы переговорили обо всем на свете, исключая наши с ней отношения. Я посмотрел на просвечивающее через зигзагообразную дыру в брюках разбитое колено. Щиплющая газированная ссадина. Мое сознание напоминало полностью выкачанное замкнутое пространство с центром тяжести посередине.

- Ты здесь? - открывая дверь, немного задыхаясь от пробежки по коридору, спросила входящая Виктория. - Я боялась, что ты уйдешь. Какой ты день? Тебе предлагали вивисекцию?

- Первый, утром прибыл, - глядя, как она рукой с огарком свечи прикрывает растопыренную в стороны грудь, а развернутыми картами черную каплю внизу живота; мелькающими шагами прошла мимо, сняла со спинки стула черное шерстяное платье и быстро натянула его на себя; платье, узкое в груди, балахоном расходилось к низу и волочилось по полу.

- Грубиян, - опять подал голос попугай.

- Заткнись, дурак, - не оборачиваясь, отрезал я.

- Это Федька, помолчи, Феденька. Значит, не предлагали.

Пауза.

- Когда мы с тобой виделись, года три назад?

- Не помню, пожалуй, - одергивая платье с пепельными кругами под мышками.

- Ты всегда в таком виде по квартире ходишь?

- А тебе не нравится?

- А это что за сволочь? - вместо ответа я ткнул пальцем в сонно урчащего кота с разноцветными глазами, другой рукой, будто ненароком, прикрывая дырку на штанах.

- Это Куня, Куня - Кунигунда.

- Говорит?

- А разве кошки говорят?

- Мало ли?

Она села напротив на маленький стульчик и, склонив голову набок, стала расчесывать одного цвета в платьем блестящие волосы, по которым прыгали зигзагообразные отсветы свечи.

- Ты еще ничего не понял?

- А что я должен понять?

- Записку взял?

- Да.

- Ну, ничего, ты у нас сообразительный, сам разберешься, только на вивисекцию не соглашайся! Им это выгодно.

- Кому - им?

- Разберешься, не маленький.

- Кучеряво говоришь, - и почувствовал, как свернувшаяся улиткой боль начинает раскручивать свою воронку, затягивая, вкручивая меня в свой водоворот, точно щепку на поверхности воды; и от неприятного ощущения я даже поморщился, видя как на мгновение сжимается в гармошку часть окна, наклонившаяся в бок женщина с распавшимися волосами, разрезаемая плоскостью света полутемная и почти пустая комната, спинка от стула; и сжавшись еще сильнее, освободил лицо от гримасы.

- Слушай, голоден, как черт, у тебя есть что-нибудь?

- Голоден? - она встала, вынула из-под подушки маленькое сморщенное зеленое яблочко и протянула. - На пока, я сейчас что-нибудь придумаю.

- Поновей ничего не могла придумать? - усмехнувшись спросил я, беря яблоко. - Совращаешь? Ты не изменилась.

- Плевать, - безмятежно возразила Виктория, - все равно я из твоего pебpa. Никуда теперь не деться. Сейчас вернусь.

И закрыла за собой дверь.

Зачем-то потерев яблоко о свитер, искоса еще раз оглядывая комнату, я осторожно откусил кислящий кусочек, отчего сразу свело скулы, закидывая при этом ногу на ногу, чтобы скрыть дыру на колене. Сидел, грыз моментально набившее оскомину яблоко и чувствовал, как постепенно погружаюсь, сдавленный сухими объятиями усталости, на мягкое засасывающее дно сознания, отдаленно ощущая, как ветерки неотчетливых мыслей касаются кожи рассудка, не проникая глубже, а только безвольно скользя по поверхности, гладкой поверхности прозрачно-стеклянного омута. И чтобы не заснуть, встряхнул головой, потер уши ладонями и обернулся к попугаю.

- Ну что, Федька, поговорим за международную политику?

Но насупившийся попугай уколол меня блестящей черной бусинкой взгляда и спустил на глаза желтые жалюзи век.

…Когда Виктория вернулась, оказалось, что я задремал, устав ее ждать и склонив голову на колени. "Спишь, счастливчик, - тормоша меня, радостно отметила она, - ну и видок у тебя, душа моя, заморенный. Ну и устал ты". Не слушая, торопясь я ел неизвестно что, ощущая как каждый заглоченный болью кусочек смягчает, расслабляет железную спазму ее объятия, ел, не глядя на сидящую напротив на маленьком стульчике Викторию. Ее взгляд был упорно прикован ко мне; утолив первый голод, я немного успокоился, стал есть медленней, перекидываясь с ней ничего незначащими словами. Болтали мы ни о чем, но внутри каждого произнесенного слова ощущалось тонкое сухожилие неловкости, негибкое, тугое, словно рыбья кость, которая покалывала меня, пробиваясь даже через толстую ткань окутывающей прострации.