— Сто шестьдесят четыре рубли, да полтина, да пять алтын и четыре денежки!

— Верно! — воскликнул восхищенный Русаков и хлопнул себя ладонями по бедрам. — Ах ты, шут тебя подери, парень! А мы сегодня утром с Петровичем битый час считали… Раз пять сбивались, сызнова начинали… Молодчага, молодчага! Ты из каких же будешь и как звать тебя?

— Отец сапожничает здесь, на Москве. Прозвание мое Иван Ракитин.

— Беру тебя, Иван, в прикащики; жалованье положу по твоему усердию…

Приказчики исподтишка метнули на Ракитина завистливые, злобные взгляды.

Кончился первый год ученичества Егора. Француз дивился верности взгляда и твердости руки своего ученика.

— Другому в пять лет так не выучиться, — говорил он жене. — Понятливость необычайная…

Француз в глаза Егора не хвалил, однако Марков сам видел свои успехи. О них немало было разговоров в Навигацкой школе, которую Егор еще посещал, хотя и не ежедневно.

— Славным мастером становишься, — говорил Егору товарищ детства Кирилл Воскресенский.

— Зато ты в ученье успеваешь, — отвечал Марков.

Кирилл твердо решил стать моряком. Он усердно изучал науки, необходимые мореходу: географию, астрономию, тригонометрию плоскую и сферическую, зубрил лоции…[87] С детства грезились Кириллу далекие страны, приключения на неведомых островах. Он с нетерпением ожидал, когда закончит обучение в школе и его отправят за границу — проходить практику на иностранном корабле.

— Уж тогда-то я повидаю белый свет! — говорил Кирилл, и его синие глаза мечтательно устремлялись вдаль.

Домоседу Егору были непонятны мечты друга. Самому ему только бы хороший токарный станок, всякого материалу вдоволь, чтобы не рыскать за ним по городу, и любимая работа.

Царь не забывал «своего токаря», как он называл Егора. В редкие приезды он обязательно вызывал Маркова, расспрашивал, как идут дела, дарил деньги «на гостинцы». По распоряжению Петра молодому подмастерью выдавались «кормовые деньги» — по семи алтын на день. Уже Егор стал на Маросейке значительным лицом, и обитатели Горшечного переулка издали снимали перед ним шапки. Но Егор не возгордился, по-прежнему оставаясь тем же простым и скромным парнем.

Через два года Егор не уступал в быстроте и точности работы своему учителю, а выдумкой превосходил его. Людвиг де Шепер был туговат на соображение и работал по готовым образцам. Егору же ничего не стоило выдумать оригинальный и красивый набалдашник для трости, выточить особенно хитрую табакерку «с секретами», затейливо выгравировать дуло пистолета. Простые и изящные линии Егоровых изделий приводили француза в завистливое восхищение, но он молчал, а когда уходил Марков, перерисовывал их в секретную тетрадь.

Пришел час решительного перелома в судьбе Егора. Царь сам приехал в мастерскую. Француз засуетился, побежал встречать царя. Но тот уже прошел крупными шагами через двор, открыл дверь в мастерскую. За ним следовал Магницкий.

— Здравствуй, Людвик! — сказал царь. — Показывай, как у тебя мой токарь работает.

— Усердно и хорошо работает, ваше царское величество, — ответил де Шепер. — Вот его изделия.

В мастерской были выточенные Егором кубки из слоновой кости, бронзовые дула для пистолетов, затейливые наконечники для тростей и многое другое.

— Знатно, знатно, — то и дело приговаривал царь. Потом начертил на листке бумаги свинцовым карандашом нарочито угловатую, капризную линию. — Сумеешь выточить по такому образцу?

— Попробую, ваше величество, — скромно сказал Егор.

Он снял с полки круглое березовое полено, зажал в станок, пристально взглянул на рисунок раз, другой и протянул его царю.

— Ты чего это? — удивился царь. — Струсил?

— Не надо, — сказал Егор, — на память буду работать.

Нахмурив брови, весь уйдя в работу, Марков, казалось, забыл о присутствии царя. Быстро хватал он резцы, приставлял к нужному месту и с необычайной точностью вынимал как раз столько, сколько нужно.

Царь и Магницкий удивленно переглядывались, молчали, курили коротенькие глиняные трубочки. Наконец Петр не выдержал: осторожно переступая огромными башмаками, подобрался к станку, вытянул длинную шею через плечо Егора и стал смотреть, не дыша, круглыми любопытными глазами.

Через полчаса Егор Марков подал царю точеный столбик. Магницкий, забыв о приличиях, бросился к царю. Оба устремили глаза на изделие, сравнивая его с образцом.

— Точь-в-точь! — сказал царь.

— Точь-в-точь! — крикнул восхищенный Магницкий. — Непостижимо!..

Царь в восторге схватил Егора и стиснул так, что у парня затрещали ребра.

— Ну, мастер Людвик, — обратился царь к французу, — сознайся, что тебе этакой штуки не сделать!

— Каждому от бога свои способности даны, — с притворным смирением ответил де Шепер.

Огромная фигура Петра дышала весельем. Явственно обозначилась ямочка на подбородке.

— Нет, сознайся, — весело подмигнул де Шеперу Петр, — что на сей раз русский иноземца побил!.. Теперь же мы вот как учиним. Прикажу я заготовить указ: Егора Маркова назначить токарем при моем дворе и жалованья ему положить оклад… триста рублей в год… Покамест! — повернулся царь к вспыхнувшему от радости Егору. — А там, по мере усердия и способностей, наградим лучше…

Марков упал в ноги царю:

— Жизнь на работе положу, ваше величество!

— Встань! Жизни мне твоей, Егор, не надо, а рабочие руки твои нужны. Живи да работай. Работки ох как много впереди!

— Егор Марков — отличный мастер, ваше величество, — с поклоном сказал Магницкий. — Смею доложить, он пречудесный токарный станок у себя дома соорудил…

— Да ну? — удивился Петр. — И как работает твоя самодельщина?

— Добре работает, ваше величество!

— Едем к тебе! Сейчас же буду смотреть! Это мне радость великая!

Со смущением Егор сел в царскую карету. Он отнекивался, хотел стать на запятки, но Петр втащил его сильной рукой, посадил против себя и всю дорогу расспрашивал о станке. Егор осмелел, рассказывал толково и внятно, а царь любовался его оживленным лицом.

Царский поезд остановился у дома Марковых. Никогда еще не было на Маросейке такого переполоха. Народ бежал отовсюду и толпился у ворот, но во двор никто не осмеливался войти. Аграфены не было дома. Царь сразу прошел в амбарушку и с восхищением остановился перед нарядным, блестящим станком.

— Ах, Егор, дорого ты мне платишь за мои о тебе заботы, — сказал царь.

— Делаю только то, что долг велит, что люблю пуще жизни, — прошептал Егор.

— Если бы все долг так, как ты, понимали! — воскликнул царь и переменил разговор: — Посмотрим, как твой станок работает! — Он сбросил парадный кафтан, схватил деревянную болванку и начал зажимать.

Петр весь углубился в работу: менял скорости, вставлял разные болванки, так и сяк приставлял резцы…

— Ух, знатный станок! — прищелкнул языком царь, досыта наработавшись. — Ну, Егор Марков, царский токарь, поедешь ты в Питербурх… В мой северный парадиз!

Егор изменился в лице.

— Испугался?

— Нет, ничего. Это я от нечаянности!

— То-то! Ну, прощай, Егор! Увидимся! Станочек-то с собой вези в Питербурх!

— Слушаю, ваше величество!

Маросейка и все окрестные улицы и переулки взволнованно обсуждали неслыханную удачу Егора Маркова.

Семен Ракитин, придя с поздравлением, застал дома одну Аграфену. Она горько плакала, вытирая слезы краем фартука.

— Вот те и на! — с веселым удивлением воскликнул Ракитин. — Ты чего слезы льешь?

— Про Илюшеньку вспомнила… Где-то он теперь, бессчастная головушка, шатается?

Ракитин помолчал, подумал.

— Да, кума, разная судьба твоим сынам выпала: один в опале,[88] другой в хвале. У царя люди неравны: одного он возвышает, другого унижает. Оно и понятно: Илюшка твой за народ страдал, а Егорка царю мастерством угождал! Один прям, а другой умен. Умному и досталось счастье, так ты на это счастье радуйся!