— Не потеряет, — отрезала Салли.

Уилфрид приподнялся на дюйм.

— Что ты имеешь в виду? Что не потеряет?

— Жизнь не потеряет смысл. Даже совсем наоборот. Чего ради тебе нужно выгонять из мансарды Дэвида?

Он сердито посмотрел на нее.

— Что-то ты поглупела, дорогая! Я домогаюсь студии ближнего своего. У меня есть только одна комната, и к тому же препаршивая. Лестница пахнет помоями, а миссис Ханейбл пахнет виски. Если мне станет плохо, никто не возьмет меня за руку и не разгладит нахмуренное чело.

У Полины мне будет куда лучше. Во-первых, из-за священных уз родства, а во-вторых, из-за вдохновляющих мыслей о пребывании с тобой под одним кровом. Кто это писал: «Коль близости быть пищей для любви…»

— Полагаю, Шекспир, — усмехнулась Саллли. — Только его бы удивила твоя цитата, ведь он писал не «близости», а «музыке».

— Он много чего написал, — сердито буркнул Уилфрид, приподнявшись еще на пару дюймов. Внезапно его лицо прояснилось. — Только подумай, как прекрасно будет просыпаться утром, зная, что я нахожусь всего двумя этажами выше, и засыпать ночью с той же чудесной мыслью! Правда, могут быть времена, когда мне придется жечь полуночную лампаду где-нибудь в другом месте.

— Не могу в это поверить.

— Но я всегда возвращаюсь домой — хотя иногда слегка потрепанным. И, как я уже говорил, Полина утром разгладит мое нахмуренное чело. Или ты, моя прелесть!

— Нет!

Слово прозвучало твердо и решительно.

Уилфрид тяжко вздохнул.

— У тебя не женская натура.

— Нет, — повторила Салли, но на этот раз эффект был испорчен хихиканием. — Уилфрид, ты когда-нибудь уберешься отсюда? Я должна сосредоточиться на профессоре, а потом сочинить вежливый отказ даме, которая написала роман, но боится, что он ужасен, и просит Мэриголд прочитать его. И это только начало, потому что еще три человека просят автограф, один просит совета, а еще двое просто благодарят Мэриголд за доставленное удовольствие — этих я приберегла на самый конец. Поэтому будь любезен уйти и не мешать мне работать, иначе мне придется просидеть добрую половину ночи.

— Ну и что тут плохого? — лениво осведомился Уилфрид. — Все лучшие идеи приходят ко мне по ночам, когда ничто меня не отвлекает. Сознание словно плывет в туманной дымке, не то чтобы полностью отключившись, но уже почти перетекая в абстракцию. Тогда возникает некий ритм, некое чувство невесомости, эдакое марево…

— Как под действием алкоголя или наркотиков, — прервала Салли.

— Небольшая доза алкоголя не повредит. Но только не наркотики — они понижают нравственное звучание, столь присущее моим работам.

— Что-то я его не замечала.

— Это не делает чести твоей проницательности. Ну что ж, человек не может обладать всеми достоинствами — зато ты очень недурна собой. Совсем забыл — я уже просил тебя выйти за меня замуж? Ладно, сейчас куда важнее выселить Дэвида Морея. Полагаю, ты бы не хотела прочитать в утренней газете, что мне пришлось избавиться от миссис Ханейбл насильственным способом. Я человек мирный, но у меня необычайно чувствительная психика — люди такого склада способны убить любого, кто им досаждает. Я доведен до отчаяния, и если не выставлю Дэвида и не заполучу мансарду Полины, то в любой момент может произойти непоправимое.

Салли уже собиралась снова потребовать, чтобы Уилфрид ушел, когда в дверь постучали. В ответ на разрешение войти в комнату шагнул Дэвид Морей. Это был высокий молодой шотландец с упрямыми резкими чертами лица, соломенного цвета волосами, такими же густыми светлыми бровями и ресницами и серо-голубыми глазами. Он недовольно посмотрел на Уилфрида и обратился к Салли:

— Ты занята?

— Ужасно.

— С ним?

— Да, — сказал Уилфрид.

— Нет, — одновременно ответила Салли.

Дэвид Морей нахмурился.

— Если нет, то я хотел бы спросить тебя кое о чем.

Уилфрид почти выпрямился в кресле.

— Больше ни слова. Ты намерен отказаться от своей мансарды и хочешь, чтобы кто-нибудь сообщил сие Полине. Не беспокойся — в этом нет нужды. Ты хочешь выехать из мансарды, а я готов в нее вселиться. Будем считать, что сделка состоялась. Полина и Салли будут в полном восторге.

Дэвид устремил на него мрачный взгляд.

— Может, только ты сам и понимаешь, о чем говоришь.

— Салли тоже понимает, — злорадно отозвался Уилфрид. — Наши сердца бьются в унисон. Один взмах жезла — и обмен свершится. Я перебираюсь в мансарду Полины, а ты — к моей миссис Ханейбл. Охотно уступаю ее тебе.

Пойду упаковывать вещи.

Поднявшись, он послал Салли воздушный поцелуй, улыбнулся Дэвиду и вышел, оставив дверь открытой.

Дэвид не стал дожидаться, пока смолкнут его шаги. Он толкнул дверь плечом, испытывая удовлетворение при мысли, что Уилфрид наверняка слышал, как она хлопнула.

Салли подняла брови.

— Это моя комната, — напомнила она.

— А моя студия уже не моя? В том, что он говорил, что-то есть, или это просто болтовня?

Уголки рта Салли приподнялись, а на подбородке появилась очаровательная ямочка.

— Конечно болтовня. Уилфриду надоела его комната, и он хочет переехать сюда. Если бы он это сделал, я бы не смогла работать.

Дэвид нахмурился.

— Почему ты позволяешь ему досаждать тебе?

— А что я могу сделать? Он просто приходит и усаживается в кресло.

— Ты могла сказать ему, чтобы он ушел.

— Если ты думаешь, дорогой, что это что-нибудь бы изменило, то ты не знаешь нашего Уилфрида.

— Не называй меня «дорогой»! — огрызнулся Дэвид.

— Но это же ровным счетом ничего не значит.

— В том-то и дело.

— О!.. — произнесла Салли, не зная, что сказать.

— Его ты тоже так называешь? — сердито спросил Дэвид.

— Иногда, — призналась Салли, — Тогда как же ты будешь называть мужчину, которого любишь? Что касается меня, то я могу назвать «дорогая» только ту женщину, которую надеюсь назвать своей женой и которая значит для меня больше всего на свете!

— О! — снова промолвила Салли. Впоследствии ей пришло на ум много слов, которые она могла бы произнести, но тогда она была не в состоянии ничего добавить. Салли ощущала странную боль в сердце и покалывание в глазах, если не от слез, то от чего-то весьма на них похожего.

Возможно, мистер Морей почувствовал, что зашел слишком далеко. Его лицо смягчилось, и он переменил тему.

— Ну, довольно об этом. Если я тебе не помешал…

Но на сей раз Салли не думала о письмах поклонников писательницы. Когда рядом был Дэвид, она напрочь забывала о секретарских обязанностях, хотя потом ей приходилось наверстывать упущенное. В данный момент ее нисколько не заботил ни профессор с его грамматикой, ни прочие читатели, надеющиеся на автограф или совет.

— — Нет, — поспешно ответила Салли. — Это всего лишь письма поклонников Мэриголд.

— Тогда я хочу поговорить с тобой о моей картине «Слушающая». Ее удалось продать. Я зашел в галерею и встретил там человека, который справлялся о картине. Он спросил, сколько я за нее хочу, и я сказал «двести фунтов», хотя понимал, что это чистое безумие. Но он ответил, что согласен, и добавил, что картина ему очень нравится и что у меня большое будущее.

— О, Дэвид!

Когда Салли так смотрела на него, ему с трудом удавалось сохранять хладнокровие.

— Его фамилия Беллингдон, и Мастере — владелец галереи — говорит, что у него одна из лучших частных коллекций на юге страны и что, когда он покупает новую картину, это означает, что она заинтересует и других. Как бы то ни было, на картине висит табличка с надписью «Продано», а чек у меня в кармане, поэтому я подумал, что нам с тобой было бы неплохо это отметить.

Пробудившееся чувство долга заставило Салли ответить:

— Не могу.

— Почему?

Она с тоской посмотрела на пишущую машинку.

— Работа.

Дэвид взял письма, придвинул стул и уселся на него верхом.

— Я продиктую тебе текст. Полагаю, им нужны тактичные ответы.

— А это как раз по твоей части! — засмеялась Салли.