— Можете рассчитывать на меня, ваше высокопреосвященство, — торжественно пообещал я. — Я не подведу вас.

— Прекрасно, — ответил он, и его удивительные глаза вновь взглянули на меня в упор. — Когда вы будете готовы к отъезду?

— Сегодня же, ваше высокопреосвященство. Пословица «Поспешишь — людей насмешишь» придумана не для шутов.

Он удовлетворенно кивнул, отступил от меня и подошел к расписанному золотом по ультрамарину небольшому кованому сундучку восхитительной венецианской работы. Пошарив внутри, он извлек увесистый кошелек.

— Вот вам самый надежный попутчик, — сказал он.

Со словами благодарности я принял от него кошелек, вес которого лучше похвал льстецов свидетельствовал о том, что род Борджа не зря славился своей щедростью, Я положил кошелек на изгиб локтя левой руки и готов был попрощаться с кардиналом Валенсии, но у него как будто было еще что-то для меня.

— А вот это будет талисман, — подал он мне перстень с печаткой, на которой был вырезан бык, герб дома Борджа, — который поможет вам в минуту опасности и откроет перед вами многие запертые двери, — заключил он.

Затем он протянул руку, на которой поблескивал огромный аметист, и, заметив необычное положение пальцев: два были выпрямлены, а остальные — согнуты, я вопросительно взглянул на него.

— Преклоните колени, — велел он.

Догадавшись, наконец, что от меня требовалось, я опустился на покрытый камышом пол и слегка нагнул голову. И пока он произносил благословение, я не смог сдержать улыбку, изумляясь, как этот человек умел сочетать в себе столь противоположные, прежде казавшиеся мне несовместимыми ипостаси: князя церкви, преемника апостольской традиции, и ловкого светского правителя.

Мне не потребовалось много времени на сборы. Хотя мы договорились, что на мне останется наряд шута, я, однако, решил замаскировать его насколько возможно, и в этом мне благоприятствовало время года — в январские холода путешествовать в легкой пелерине, колпаке и шелковых штанах было бы крайне легкомысленно. Поэтому я пополнил свой гардероб просторным и плотным черным плащом, широкополой шляпой и дорожными сапогами из недубленой кожи. Письмо синьора Чезаре я спрятал в подкладке одного из сапог, оставшиеся деньги, примерно двадцать дукатов, — у себя в поясе, а перстень с печаткой смело надел на палец.

Но сколь бы короткими ни были мои приготовления, терпение Чезаре Борджа, казалось, иссякло еще быстрее, и едва я успел натянуть на ноги сапоги, как в дверь громко и настойчиво постучали. Я открыл, и ко мне в комнату ввалился громадных размеров человек, чьи латы желтовато поблескивали в свете единственной свечки, горевшей у меня на столе.

Мне уже приходилось встречаться с этим малым в прошлом году, во время недолгого пребывания двора Пезаро в Риме. Его имя было Рамиро дель Орка, и в папской армии оно являлось синонимом грубой силы и жестокости. Всякому, кто впервые видел его, на ум невольно приходило сравнение с пылающей печкой: ярко-красные нос и щеки, огненно-рыжая шевелюра и такого же цвета бородка клинышком. Впечатление дополняли его глаза, налитые кровью, как у пьяницы, — что, по слухам, было недалеко от истины.

— Пошевеливайся, синьор паяц, — рявкнул этот вспыльчивый, самонадеянный вассал. — Мне велено выпроводить тебя отсюда. Для тебя уже приготовлена и оседлана лошадь — прощальный подарок синьора кардинала. А на последок скажи-ка мне, кто больший осел: тот, кто погоняет, или тот, кого погоняют?

— О ужас! — воскликнул я, беря свой плащ и шляпу. — Кто я такой, чтобы решать столь непростые задачки?

— Неужели она тебе не по зубам, синьор паяц? — с иронией осведомился он.

— Воистину так, — я сокрушенно покачал головой, и колокольчики на моем колпаке вновь отозвались мелодичным перезвоном. — Легко ли сравнивать человека и животное? Но, — продолжал я, включаясь в это состоящее из намеков состязание, в котором любой шут чувствует себя как рыба в воде, — если к этой парочке добавить третьего, некоего мессера Рамиро дель Орка, капитана армии его святейшества, это сильно поможет мне выйти из затруднения. Тут уж я не сомневался бы, кого из них объявить ослом.

— Что ты имеешь в виду? — нахмурившись, спросил великан.

— Ваша недогадливость только подтверждает мое предположение, — поддел я его. — Всем известно, что ослы не отличаются сообразительностью, — тут я сделал шаг вперед и уже другим, нетерпеливо-деловым тоном добавил: — Идемте же, мессер. Нельзя, чтобы дела его высокопреосвященства простаивали из-за нашей милой пикировки. Где обещанная мне лошадь?

Он злобно оскалился, обнажив свои белые зубы.

— Если бы не это... — начал он.

— Уж тут-то вы бы проявили себя, не сомневаюсь, — не дал ему закончить я.

— Думаешь, нет, жалкий фигляр? — рявкнул он. — Клянусь, я свернул бы твою дерзкую шею, а еще лучше — бычьей плеткой содрал бы мясо с твоих костей.

— Что только подтвердило бы приставшее к вам прозвище, — сказал я, кротко и доброжелательно глядя на него.

— Какое еще прозвище? — насторожился он, и его взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Я как-то случайно подслушал, что римляне называли вас «Рамиро-живодер».

Из его горла вырвался нечленораздельный звук, весьма напоминавший рычание рассерженного медведя, и он поднял свои огромные руки с хищно скрюченными пальцами, словно собираясь броситься на меня.

— Сейчас я научу тебя, как надо... — свирепо пробормотал он.

— Перестаньте, умоляю вас, — перебив его, беззаботно рассмеялся я. — Небесное воинство сегодня на моей стороне! А если вам не терпится поупражняться в остроумии, вы, я уверен, без труда подыщите себе достойного партнера где-нибудь на конюшне. У меня же нет ни желания, ни возможности заниматься этим сейчас: я должен быть в форме, выполняя миссию, возложенную на меня его высокопреосвященством кардиналом Валенсии.

Напоминание о том, что кардинал Валенсии, его господин, велел ему отправить меня в путь в целости и сохранности, оказалось как нельзя более своевременным; оно подействовало на Рамиро, как ушат холодной воды на разгоряченного кочета.

— Пошли же, — проворчал он, с трудом сдерживал свой гнев, и, грубо схватив меня за воротник камзола, буквально потащил прочь из комнаты, а затем вниз по ступенькам лестницы во двор. Что и говорить, всякий, по положению стоявший выше кучера, мог позволить себе не церемониться в обращении с шутом, так что за последние три года я успел ко всякому привыкнуть и смирился. Да и был ли у меня выбор: попробуй я хоть раз взбунтоваться и поквитаться с кем-либо из моих обидчиков — силенкой меня Бог не обидел, — меня просто-напросто безжалостно высекли бы, напоминая мне о месте, которое я согласился занять, надев шутовской колпак.

Во дворе, запорошенном пушистым снегом, нападавшим за какой-то час, нас уже ждали; при нашем появлении послышался цокот копыт, и мне подвели оседланную и взнузданную лошадь. Я надвинул поглубже свою широкополую шляпу и потуже застегнул на груди плащ. За моей спиной послышались приглушенные слова напутствия — это прощались со мной слуги, с которыми я разделял свое безрадостное трехдневное пребывание в Ватикане. Затем мессер дель Орка грубо подтолкнул меня к лошади.

— Живее; садись и проваливай, — прохрипел он.

Я вскарабкался в седло, оглянулся на угрюмо набычившегося капитана Рамиро, и мне подумалось, что ему следовало родиться в любом ином, но никак не в человеческом обличье.

— Прощай, братец, — жеманно улыбнулся я.

— Дурак мне не брат, — огрызнулся он.

— Верно, всего лишь кузен. Дурак по профессии и дурак от рождения — не братья.

— Дайте мне хлыст, олухи! — заревел он, полуобернувшись к конюхам. — Быстрее!

Не дожидаясь, пока они исполнят его приказание, я вонзил шпоры в бока своего скакуна и в несколько секунд преодолел узкий подъемный мост, отделявший город от замка. Затем я остановился и обернулся назад, на маленькую неподвижную группу слуг, освещенную красноватым светом сильно чадивших факелов, смолистый запах которых ощущался даже здесь, на другой стороне рва. Сорвав с головы шляпу, я помахал ею в знак прощания и, вновь пришпорив лошадь, поскакал навстречу бьющему мне в лицо колкому снегу, под аккомпанемент стонущих под порывами ветра водостоков по улицам Рима, уже опустевшим, несмотря на совсем еще не позднюю пору. Да и кто, кроме тех, кого гонит нужда, согласился бы в такую погоду променять домашний уют и тепло очага на холод унылой январской ночи?