— Вы единственный близкий родственник Надежды Еремеевой, которого мне удалось разыскать.

Главный врач говорил спокойно и уверенно, но в уверенности этой скользила фальшь.

— Скажите же, наконец, что с ней?

— Думаю, ей предстоит стать мировой знаменитостью. Поймите, я совершенно осознанно воспользовался всей своей формальной и неформальной властью, чтобы пресечь распространение слухов до тех пор, пока не завершаться исследования. Но с вами я буду откровенен — вы ее муж и ваша реакция на произошедшее должна стать решающим аргументом. Я должен решить, — тут последовала небольшая заминка и новый обмен взглядами, — предать этот случай гласности или нет. Это может вызвать такую реакцию… Пойдемте со мной.

Отказавшись от попыток что-либо понять, Павел молча проследовал за своим спутником. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Рогов продолжал говорить:

— В прошлом году был полностью расшифрован генетический код человека — вы знаете об этом? Нет? Неудивительно. Титанический труд нескольких десятилетий — и что в итоге? Кому это может пригодиться, если генная инженерия под запретом? Ключ к лечению всех болезней, может быть даже к бессмертию — и никаких возможностей его использовать, кроме нелегальных. Но к вам-то, Павел Витальевич, это не имеет никакого отношения. Для нас с вами сейчас важно другое — вы ведь представляете хоть немного себе, как устроена ДНК? То есть, вернее, для чего она нужна?

— Ну, — Павел пожал плечами, — наверное, да. В школе у меня была пятерка по биологии. Это что-то вроде руководства к действию для всех происходящих в организме процессов.

— Значит, так теперь учат в школах? Хм… Нет, в принципе все правильно. Генную последовательность можно понимать как некую программу… А расшифровка генного кода означает, что мы теперь точно знаем, какой ген за что именно отвечает в организме. Но оказалась, что очень приличная часть генного аппарата — порядка сорока процентов — остается незадействованной. То есть программа-то там есть, но она явно лишняя, не за что не отвечает, если бы у вас или у меня эти гены вдруг пропали, никто не заметил бы никакой разницы.

— И что это должно значить? — спросил Павел скорее из вежливости, чем из интереса. Складывалось впечатление, что ему просто заговаривают зубы.

— Значить это может все, что угодно — но кое-кто, кого как обычно не принимали всерьез, заявлял, что это означает: человек на самом деле — совсем не то, что мы все думаем, а нечто совсем иное… Скажите, у вас был аквариум с рыбками?

— Нет… Но при чем тут это?

— Потерпите… Я хочу подвести вас кое к чему, что должно восприниматься подготовленным сознанием. У вас должны быть все факты, все фрагменты мозаики… Поверьте мне, это необходимо. — Да, вот здесь мы поворачиваем, а дальше спускаемся… в подвальные помещения. Только для персонала, но я проведу вас. Я специально повел вас длинной дорогой, чтобы… Так что там с аквариумом?

— Я же сказал, что у меня его никогда не было.

— У меня вот есть. Раньше я успокаивал нервы, наблюдая за рыбами. Последние несколько дней мне не удается этого добиться. Все дело в том, что их надо кормить. А вы знаете, чем кормят аквариумных рыбок? Сушеными дафниями.

Эффектная пауза Рогова не возымела действия. Главврач явно ждал, что Павел тут же спросит его: "И при чем тут дафнии?" или "А кто такие эти дафнии?", но тот молчал.

— Дафнии. Водяные блохи. Крохотные рачки, живут преимущественно в так называемых временных водоемах. Обитатели прудов и луж. Когда кончается лето, когда эти временные водоемы высыхают или промерзают до дна — ни один рачок не выживет. Это вам не мухи какие-нибудь или комары, которые просто впадают в спячку — нет, вся популяция вымирает начисто. Все лето они в этих лужах живут, размножаются, умирают от старости, успевают смениться десятки поколений; и тут — раз! — и все отбрасывают копыта. Этакий всеобщий экологический кризис в отдельно взятой луже. Впрочем, не всегда он наступает осенью. Если дафнии размножаются слишком уж интенсивно, они способны просто отравиться отходами своей жизнедеятельности, своими отбросами. Вам это ничего не напоминает?

— К чему эти прозрачные аналогии? Будите агитировать за движение зеленых?

— Вот сарказм ваш уж точно ни к чему. Человечеству конец — мне это ясно, как было бы ясно и вам, имей вы хоть каплю экологических знаний. Последний шанс был упущен во время тридцатисекундной войны — она отбросила космонавтику на уровень шестидесятых годов прошлого века. Больше нет надежд на космические ресурсы — а земные подходят к концу. На загрязнение земли, воды и воздуха все давно махнули рукой — международным банкам это выгодно, а обывателю все равно. Вашему поколению, похоже, кажется в порядке вещей, что нельзя подставлять кожу под солнечные лучи, пить воду из родника, ходить по траве босиком? Человечеству конец, и наконец оно это узнает… но ничего изменить уже нельзя.

— А вот теперь, — Рогов остановился и резко развернулся лицом к Павлу, — перейдем непосредственно к вам и вашей жене. Она бросила вас три года назад?

— Да… то есть нет. Она просто пропала. Как я только не искал ее. В наше время трудно просто так взять и исчезнуть, но ей это удалось. И я думаю, что у нее была причина. Существенная, очень важная причина. Мы любили друг друга. Я до сих пор…

— У нее была причина. О, я думаю, партеногенетическая беременность — вполне серьезная причина.

— Парте… что? И, подождите, вы утверждаете, что у нее уже был один ребенок?

— Да нет же! У нее была партеногенетическая беременность, длившаяся три года. Хм, да, я тоже не поверил сначала. Но знаете что — это документально зафиксировано. Она наблюдалась у десятка специалистов по всей стране все это время. Под разными фамилиями и документами, конечно. Под конец уже наблюдались крайне подозрительные отклонения. Мне крайне повезло, что родила она все-таки под моим надзором. Действительно повезло, несмотря на то, что пришлось делать кесарево сечение, самое сложное за всю мою практику. И хотя вам что еще скажу — когда она ушла от вас, она действовала не по своей воле. Вернее… это очень сложно и я пока даже себе этого не могу внятно объяснить… назовем это временным помешательством. Наведенной шизофренией. Будто в ее голове временно поменялся хозяин — вы понимаете? Сейчас-то она в полном порядке. Спрашивала про вас и очень ждет.

— Так мы к ней сейчас идем? — нельзя было сказать, что услышанное оставило Павла равнодушным, но три года ожидания сделали его подозрительным к хорошим новостям. А Рогов еще не закончил своего рассказа.

— Пока нет. К тому же, вижу, вы не знаете, что такое партеногенез. Я, собственно, до конца не уверен, что это именно партеногенез… Ведете ли, это с одной стороны интуиция, а с другой — аналогия. Вот, вернемся к дафниям. Они способны размножаться двояким способом. Обычный, в нормальных условиях — живорождение. Партеногенетическое. Это означает, что в размножении участвуют только самки. Но когда наступает пора вымирать, часть самок переходит к обычному, двуполому размножению. И вот эти-то самки откладывают яйца, которые не бояться ни морозов, ни отсутствия воды, ни большинства всего того, что смертельно для обычных дафний. Они остаются жить, остаются ждать. Может пройти год, несколько лет, даже десятилетия, но яйца сохраняют свой потенциал. И, попав в благоприятные условия, проклевываться. Все начинается заново. Видите, дафниям в целом, как виду, не страшны последствия собственной глупости. А человечеству? Моя аналогия простирается за пределы здравого смысла, но, боже мой! как все похоже! В первый раз за всю письменную историю мы живем среди такого количества токсичных веществ, медленно, но верно убивающих каждого. Но, кто знает, может все это уже было когда-то? И не один раз? У вашей жены… Может быть, я все переворачиваю с ног на голову, но нельзя же утверждать, что подобное необычное рождение… которое и рождением-то назвать нельзя… стало результатом самого обычного зачатия. Конечно нет! Тот, кто родился у вашей жены, не ваш ребенок, но и никого другого. Отца у него вообще нет. Какое-то сочетание окружающих ядовитых отходов вызвало деление неоплодотворенной яйцеклетки и запустило древний эволюционный механизм, ответственный за выживание человечества. Зародыш стал расти и развиваться, но следовал совсем не тому пути, который обычно проходит ребенок перед тем как родиться. Ему понадобилось гораздо больше времени, чтобы сформироваться, но теперь ему не грозит почти ничто из того, что способно погубить человека. Но то, что он все-таки родился, означает только одно — конец. У человечества теперь есть надежда, но у нас с вами ее больше нет.