Но, во всяком случае, цена, за которую этот Иуда продал рыбку, в точности совпадает с той, за которую тот Иуда предал Галилеянина, – тридцать сребреников.

Продал же он ее девице юной, но нечестивой, которая съела всего лишь голову рыбки, чего, однако, было вполне достаточно, чтобы она понесла и через четыре с половиной месяца родила человека, весьма скоро вымахавшего под пять метров, имевшего зубы стальные, щеки железные, а глаза, как звезды, восходящие по утрам.

Говорят, это – я.

Похож?

Краткая повесть Максима Михайловича не вызвала даже подобия трепета в толпе на Васильевском спуске. Ах, братья и сестры, какое волнение! какой трепет! какое смятение души! Очерствело сердце людей сих, ответствовавших на эту историю легкими смешками и непристойными присказками: и рыбку, дескать, съесть, и на х… сесть, и с ленивым прищуром в очередной раз принявшихся рассматривать г-на Генералова, не находя в нем ровным счетом ничего особенного. Пять метров? Да он с шапкой метр восемьдесят, а без шапки десять сантиметров долой! И зубы белые – коли не природные, то, значит, металлокерамика по убийственной для простого труженика цене. И бородка ничего себе, с проседью, как и тронутая сединой черноволосая голова, а глаз, конечно, острый, но все-таки карий, так что он, если и чудовище, то, скорее всего, еврей.

– Ну и ладно, что еврей. Вон, – указал чистенький, словно только что из бани, старичок на своего соседа, юношу в сильно поношенном и когда-то синем плаще, в шляпе, с длинной бородой и носом с явной горбинкой, – тоже еврей, а видно, что человек хороший.

– Простите, – вежливо отрекся тот от необдуманно навязанного ему происхождения. – Я не еврей. Я старообрядец.

Старичок просиял.

– Вот видите! Я ж говорю – хороший он человек!

Между нами, дорогие мои, Максим Михайлович поведал народу всего-навсего одну из многочисленных историй, повествующих о происхождении Антихриста, каковая будто бы сошла со страниц «Тысячи и одной ночи» и уж – что совершенно точно – не имела ничего общего с действительными обстоятельствами появления на свет г-на Генералова, лично засвидетельстванными им в Доме журналистов и затем в несчетном количестве размноженными печатными изданиями различных политических направлений и телевидением в сопровождении комментариев, зачастую способных вызвать лишь досадливую усмешку – вроде того, например, что он никакое не высокопреосвященство, а засланный к нам из Америки казачок, то бишь натуральный агент влияния по имени Майкл Джеральд. (Узнав о самом себе столь дивные подробности, он смеялся до слез.) История же, рассказанная его высокопреосвященством на Васильевском спуске, зело давняя, восходящая, скорее всего, к Средневековью, когда неискушенное воображение с готовностью принимало на веру прямую связь между каким-нибудь чудищем со стальными зубами и его сатанинской способностью насылать на христианский мир пагубу, голод, болезни и мор. Чем страшнее, тем достоверней. Мерзейший изъян человеческой природы был при этом необходимым условием, conditio sine qua non,[17] от которого трепетала и впадала в неописуемый ужас и без того запуганная земной и потусторонней жизнью простая душа.

Ах, господа мои! Кровь стынет в жилах, когда на сон грядущий берешь в руки какой-нибудь солидный фолиант, в строгой последовательности и без малейшей примеси вредоносной в данном случае отсебятины и безо всяких вымыслов о героических битвах и тому подобной дребедени, ведь что такое битва, как не взаимное, кровавое и беспощадное самоуничтожение людей, рожденных братьями и уж ни в коем случае не убийцами, каковыми они соделываются либо по принуждению, либо по затемнению разума, лишившего их и без того скудной способности соображать и увязывать концы с концами, сей, стало быть, фолиант, со скрытой в нем глубокой скорбью показывающий всю относительность почитаемых нами героев, великих свершений и славных дат. История в конце концов оказывается довольно-таки подлой штукой, едва начинаешь разбираться в ней с подобающей серьезностью. За одним во святых чтимым – труп жены, за другим добрым человеком – задушенный отец, за третьим, сущим ничтожеством, кого природа обделила даже ростом и кому от века было предназначено в черных нарукавниках сидеть стряпчим в захудалой конторе «Байкер и сыновья», – горы спаленных неземным огнем людей, за четвертым… Да будь они все прокляты вместе с восхваляющей их доблесть, мудрость и гражданскую ответственность историей! Нет, братья и сестры, в ней правды не сыщешь. Злодей со стальными челюстями! Хохот душит. А не желаете ли лощеного господина в модном галстуке, с дорогостоящими пломбами в белых зубах, без отличительных признаков вампира, как то: удлиненных и выступающих двух верхних передних резцов, магнетического блеска глаз и замогильного голоса, но который при всем том по количеству выпитой крови и загубленных душ даст сто очков вперед самому графу Дракуле. Придет кому-нибудь из вас в голову неумная, скажем так, мысль разбираться, кого казнили и нет ли на вас греха загубленной жизни, продолжал Максим Михайлович, и вы отравите свои дни и ночи бесконечной тоской. Для чего тратить ограниченные силы на изъяснение оставленных прошлым иероглифов? Зачем вам это? Зачем сокращать быстротекущую жизнь бесплодными размышлениями? Для чего вам история, хоть давняя, хоть недавняя, хоть зарубежная, хоть родная, которую всякий из умников, называющих себя историками, между тем как точно с таким же правом они могли именовать себя свинопасами, дворниками, рассыльными, своднями, менялами, вышибалами, мусорщиками, брадобреями, сутенерами, причем в каждом из этих случаев они были бы куда более на своем месте, чем на службе у Клио, известной вертихвостки, лизоблюдки, паскудницы, а запросто сказать о ней всю подноготную – просто панельной девки, из-за дурной болезни лишенной желтого билета, они же без стыда и совести с важным видом все толкуют всяк по-своему, обрекая вас на бесконечное блуждание в трех соснах: спал ли Распутин с царицей или только верноподданно целовал ей ручку? явился ли Ленин в Россию на немецкие деньги или на дорогу ему собирали, пустив шапку по кругу, рабочие Путиловского завода? все ли евреи повинны в распятии Сына Человеческого или только толпа, собравшаяся, заметим, в небольшом дворе претории перед дворцом Понтия Пилата? почил ли товарищ Сталин своей смертью или ему помогли оставить сей мир его трусливые сподвижники, изолгавшиеся ученики и затаившиеся предатели? Да не все ли вам равно, в конце-то концов! Уверяю вас, нет смысла утруждать себя поисками правды, поскольку ее не существует вообще.

– Но вот, кажется, – весело прокричал с трибуны Максим Михайлович, – редчайший выпал вам случай у самого товарища Сталина узнать, хватил ли его страшенный инсульт или в ухо ему чья-то дрожащая рука влила три капли смертельного яда.

Толпа ахнула и оцепенела. От Красной площади по направлению к Москва-реке неспешной походкой, с левой рукой, заложенной за борт кителя, в фуражке, мягких сапожках и с трубкой в зубах шел по Васильевскому спуску сам Иосиф Виссарионович, посматривая вокруг недобрыми желтыми глазами.

– Сейчас же прекратите! – снова зашипели его высокопреосвященству чиновники из правительства. – Немедленно верните товарища Сталина в могилу!

– Ляля! – с грубым смешком отнесся к ним обоим Максим Михайлович. – Не суетись под клиентом!

– Ну, – вынув трубку, глухим голосом промолвил товарищ Сталин, – что малчитэ? Стыд заэл? Оклэветали, апазорили, абгадили таварища Сталина, а чего дабились? Я все пастроил, а вы разрушили. Гавнюки!

– Товарищ Сталин, – всхлипывая, промолвил кто-то из толпы. – Вы нас простите!

– Палач! – надрывно завопил средних лет мужчина с полуседой щетиной на изможденном лице. – Моего отца сгноил! Пол-России передушил! Кол тебе в могилу не вбили!

– Милицыя! – со вспыхнувшими тигриной яростью глазами обратился Иосиф Виссарионович к неподвижному пока строю, огородившемуся прозрачными щитами. – Куда смотришь?!