– Ты не забудь, что я тебе сказал! – ему вслед крикнул Павел Петрович.

Сергей Павлович вылетел на лестничную площадку, хлопнув дверью, и тотчас напоролся на Бертольда, который, в отличие от него, осторожно, будто хрустальную, прикрывал железную дверь своей квартиры.

– Не поделил со старым хреном красотку? – участливо осведомился сосед-шакал. – Какие проблемы, Сержик! Ты ее спереди харишь, а он сзади. По-родственному!

– Ты… – прошипел Сергей Павлович, крепко схватив Бертольда за плечи и с неожиданной для себя яростной силой приперев его к железной двери. – Скот! Башку отвинчу! Понял?!

Узкое лицо «шакала» побагровело, он дернул плечами, пытаясь высвободить их из рук доктора, и одновременно двинул коленом, целя Сергею Павловичу между ног. Боголюбов-младший успел повернуться боком и, еще раз тряхнув Бертольда, скрылся в лифте.

– Ты мне, засранец, за все ответишь! – сквозь сомкнувшиеся створки услышал он клокочущий злобой голос «шакала», затем лифт шатнуло от его напутственного пинка, и Сергей Павлович вздрагивающим пальцем нажал кнопку первого этажа.

– Вот мерзавец! – пожаловался он в пустоту.

Отвратительная личность, прообразующая попрание всех нравственных ценностей и разрушение мира. Мелкий бес. Обожаемое дитя Максима Михайловича. Ему стало тошно. Отца Викентия убили, Кириака и с ним еще двух епископов убили, митрополита Вениамина и с ним еще троих расстреляли, и многие рабы Божьи, священники, иноки, епископы, братья и сестры, предсмертной поступью прошли через его душу, сам он едет в архив, где сердце его снова будет рваться от скорби, где, может быть, предстоит ему чаемая встреча с дедом Петром Ивановичем – и вместо того, чтобы не расплескать в себе драгоценное чувство щемящей любви и горькой печали, он яростно трясет Бертольда и страстно желает разбить ему башку о железную дверь, сооруженную им в целях защиты семейного достояния и собственной жизни. Се человек. И что скажет он в свое оправдание Ане, когда вечером встретит ее у метро, и они рука об руку пойдут к нему домой… Сердце у него глухо застучало. Ты возлюбленная моя, подруга и жена моя, ты одна способна понять все сильнее и сильнее терзающую меня муку.

Пока Сергей Павлович ехал – сначала в троллейбусе, потом в метро, с более или менее натуральным равнодушием посматривая на людей, которые, ему казалось, вполне могли быть приставленными к нему топтунами, он вдруг попытался понять, каковы были предположения или – скажем тверже – основания у деда Петра Ивановича надеяться, что Завещание Патриарха будет найдено и обнародовано. Помнится, Петр Иванович связывал это событие прежде всего с переменой Божественного отношения к России, в итоге чего на смену долгим десятилетиям плена, со всеми, связанными с ним несчастьями и бедами, должно явить себя благоволение Создателя, яростного в гневе, но безгранично щедрого в милостях. Однако сам же о. Петр в отправленном незадолго до мученической гибели письме в полном согласии с пророками Ветхого Завета говорил о покаянии и сердечном очищении всего народа как о непременных условиях коренных перемен российской судьбы и обстоятельствах, благоприятствующих появлению на свет Завещания. Еще он говорил о правде, которая должна стать для людей дороже злата. По прошествии более чем полувека с неизвестного пока Сергею Павловичу дня его гибели видна была непоколебимая вера деда Петра Ивановича в Промысел и здоровую христианскую природу русского народа, который, поддавшись соблазну, пошатавшись и поколобродив, вымолит у милосердного Бога прощение и право на предсмертный завет Патриарха. Петр Иванович, надо полагать, уповал, кроме того, на исцеляющую силу всенародного страдания, каковое с Божьей помощью способно в корне переменить отношение населяющих возлюбленное и горькое наше Отечество племен и языков к своему бытию и, уж во всяком случае, навсегда отвергнуть власть насилия, лжи и всепроницающего страха. В связи с этим Сергей Павлович обязан был спросить себя – и спросил, еще раз окинув взором набившихся в вагон метро людей, теперь уже, правда, не ставя целью определить среди них приставленного к нему соглядатая, что само по себе было лишено всякого смысла, чревато грубыми ошибками и оскорбительными подозрениями, хотя бы потому, что стоящий по правую сторону рядом с ним симпатичный молодой человек, углубившийся в изучение газеты (Сергей Павлович скосил глаза) «Советский спорт», или пожилая дама с другой стороны, гневным взглядом побуждающая сидящего перед ней подростка сию же минуту уступить ей место, однако прожженный малый умело изображал из себя спящего, – все они предположительно могли состоять на службе у тайной полиции и следить за доктором Боголюбовым, но кто бы взялся поручиться, что это не вымысел возбужденного воображения Сергея Павловича, которому, тем паче, предстояло дать ответ на совершенно иной и, без преувеличения, великий вопрос: случились ли решающие нравственные перемены в глубинах народной души, прошла ли Россия через горнило покаяния и заслужила ли, наконец, она милость в очах Господних?

Но разве по силам ему был окончательный ответ? Разве его знание жизни давало ему право утешить или, напротив, глубоко опечалить деда Петра Ивановича? Разве не мог он ошибиться, основывая свое суждение на известных ему событиях недавнего прошлого и мимотекущего настоящего? Разве нельзя было допустить, что повсюду совершаются невидимые ему по его духовной слепоте благотворные перемены? Разве нет в этой земле праведников, ради которых Господь откроет всей России врата Своего милосердия?

Сергей Павлович (вспомнив настойчивые домогательства Авраама). Боже! Доходила ли до Тебя весть о людях наших исключительно праведного жития, с которыми лично я, к печали моей, не знаком, но о которых кое-что читал и много слышал от Ани, Ты Аню наверняка знаешь и любишь и не осудишь ее… мы пред Тобой уже и сейчас муж и жена и вот-вот собираемся под венец, дабы наше брачное жительство и детки, рожденные нами, были угодны Тебе, Отцу и Сыну и Святому Духу, аминь, об одной, например, молитвеннице из Эстонии именем Варвара, о ревнителе благочестия из Барнаула Игнатии, о жительствующем на острове священнике Николае, о старцах Иоанне и Кирилле, о других же, Господи, по незнанию моему ничего не могу тебе сказать, но верю, что число их в России будет даже и более пятидесяти. Ради них, милосердный Боже, помилуй и весь народ мой, пусть до конца еще не покаявшийся и не поставивший правду Твою выше всех земных благ.

Ему в ответ Господь сказал (из-за грохота и воя бегущего в тоннеле поезда голос Его был едва слышен). Кто ты, прах и персть, – и кто Авраам? С тобой ли заключал Я завет? Тебе ли давал обетование, что ты будешь отцом множества народов? Тебе ли и потомкам твоим заповедовал обрезывать крайнюю плоть как знамение завета между Мною и тобой и всем племенем твоим? И тебе ли являлся Я у дубравы Мамре, и ты ли потчевал Меня и двух ангелов Моих пресными хлебами, только что испеченными из лучшей муки, ты ли велел заклать и приготовить нам теленка нежного и хорошего, и ты ли поставил перед нами в дополнение к хлебу и мясу масло и молоко?

Сергей Павлович (сокрушенно). Господи! Я не обрезан, но крещен. Отсутствие же у меня стада – как и многого другого, о чем Тебе по… (он хотел сказать: долгу, но тут же подумал, что не имеет права напоминать Создателю о Его священных обязанностях) …Твоим неограниченным возможностям (он вывернулся, с некоторым запозданием и досадой на собственную тупость сообразив, что Господь читает в умах, словно в раскрытой перед Ним книге) известно ничуть не хуже, чем мне, собственного жилья, например, отчего я, человек, в сущности, уже немолодой, живу на птичьих правах у папы…

Господь (гневно прервав его). Нечего пенять на зеркало! Сам во всем виноват! Вступив в брачный союз, войдя к девице в нетронутые до тебя ложесна и родив с ней дитя, ты должен был до конца дней нести крест семейной жизни, как бы тяжек он ни казался тебе. А ты?!