Она нежно поцеловала меня и направилась к своей спальне.

– У меня тоже есть поклонники, – раздался ее голос из коридора.

– Выходи замуж за одного из них, – отозвался я.

– Но я не влюблена, господин пожиратель пирогов с меренгой и лимоном. А ты влюблен.

Ранним утром, а именно в 6:35, мы с Сэмпсоном сели на «Метролайнер» до нью-йоркской Пени Стейшн. По времени получалось почти то же самое, как если бы мы отправились в аэропорт, потратили время на парковку и формальности с вылетом. К тому же, мне хотелось поразмыслить и составить себе определенное мнение о поездах.

Теория о том, что убийцей с вокзала Пени Стейшн являлся Сонеджи, была выдвинута нью-йоркской полицией. Мне следовало подробней разузнать об убийствах в Нью-Йорке, хотя по почерку они весьма напоминали преступления на Юнион-Стейшн.

Пользуясь удобствами железнодорожной поездки, я мог спокойно порассуждать о Сонеджи. Оставалось непонятным: почему Гэри совершает преступления, больше напоминающие акты отчаяния. Просто какое-то самоубийство.

Я беседовал с Сонеджи десятки раз после того, как арестовал его несколько лет назад. Это было дело Данн-Голдберга. Тогда мне и в голову не приходило, что у него имеются суицидальные наклонности. Слишком уж он был эгоистичен, даже эгоцентричен.

Может, просто кто-то копирует его почерк? В любом случае, чем быни были продиктованы его действия, это в голове не укладывалось. Что изменилось? Совершил ли эти преступления Сонеджи? Может быть, это его очередной фокус? Или очень хитро расставленная ловушка? Каким образом, черт возьми, моя кровь оказалась на снайперской винтовке на Юнион Стейшн?

Что это за западня? И по какой причине? Ясно, что Сонеджи одержим своими преступлениями и без причины, действовать не будет.

Зачем ему убивать на вокзалах совершенно посторонних людей? И почему именно на вокзалах?

– Ого! Шоколадка, у тебя уже голова дымится. Ты в курсе? – Сэмпсон сначала взглянул на меня, а потом обратился к симпатичным попутчикам, сидящим напротив: – Такие маленькие белые колечки дыма. Здесь и здесь. Вам видно?

Он наклонился ко мне и принялся похлопывать меня свернутой газетой по голове, словно пытаясь сбить несуществующее пламя.

Сэмпсон умудряется даже с невозмутимым холодным видом разыграть настоящий фарс. Перемена атмосферы в вагоне не заставила себя ждать. Мы оба расхохотались, и даже наши попутчики оторвались от своих газет, ноутбуков, чашечек с кофе и добродушно заулыбались.

– Фу! Ну, пожар, кажется, потушен, – вздохнул Сэмпсон и захихикал: – Да, приятель, но голова у тебя все равно осталась горячей. Даже страшно прикасаться. Наверняка внутри нее кипели какие-то мудрые мысли. Я угадал?

– Не совсем. Я думал о Кристине, – скромно произнес я.

– Лгунишка. Если бы ты думал о Кристине Джонсон, то пожар возник бы совершенно в другом месте. Кстати, как у вас идут дела? Если, конечно, я имею право задавать подобные вопросы.

– Она великолепна, она лучше всех, Джон. Она неповторима. Она умна и одновременно так забавна. Хи-хи, ха-ха.

– К тому же она почти так же привлекательна, как Уитни Хьюстон, и беспредельно сексуальна. Но это не ответ. Мне интересно узнать, что происходит между вами? Ты скрываешь от меня свою любовь? Моя персональная шпионка, мисс Дженни, доложила, что на днях у вас состоялось свидание. Так ведь произошло величайшее событие, а ты мне ничего не сказал?

– Мы ходили обедать в «Кинкейд». Прекрасно провели время. Отличная еда, приятная компания. Ну, Разве что остается одна ма-а-аленькая проблемка: Кристина боится, что меня убьют на работе и поэтому не хочет со мной связываться. Она до сих пор оплакивает своего мужа.

Сэмпсон понимающе кивнул, а затем сдвинул свои темные очки на нос, чтобы посмотреть на меня при дневном свете:

– Интересно. Все еще оплакивает, говоришь? Это только доказывает, что она достойная женщина. Между прочим, раз уж ты начал запретную тему, могу кое-что сообщить тебе по большому секрету. Если тебя действительно когда-нибудь пришьют, то твоя семья будет носить по тебе траур целую вечность. Я лично понесу факел горести во время похоронной церемонии. Вот так-то. Хотя, наверное, ты все это и сам знаешь. Итак, двое влюбленных, соединенных звездами, все же собираются на следующее свидание?

Сэмпсон любит иногда разговаривать со мной так, будто мы с ним – две подружки из романа Терри Макмиллан. Частенько это бывает как нельзя к месту, что, в общем-то, среди мужчин – явление редкое. Особенно если учесть, какие крутые парни мы с Джоном. Теперь он разошелся вовсю.

– Мне кажется, вам вдвоем просто здорово. Да не один я так считаю. Об этом говорит уже весь город. И твои дети, и Нана, и тетушки.

– Неужели?

Я поднялся со своего места и устроился в другом кресле, через проход. Рядом никого не оказалось, и я спокойно развернул свои записи о Гэри Сонеджи и принялся заново перечитывать их.

– Я думал, что до тебя мои намеки никогда не дойдут, – громко объявил Сэмпсон и пересел, оказавшись напротив меня и развалившись своим огромным телом сразу на двух креслах.

Как всегда, работать с Сэмпсоном было на удивление приятно. Кристина была не права, посчитав, что я обиделся. Сэмпсон и я собирались жить вечно. Нам даже никогда не понадобятся услуги Министерства здравоохранения или пилюли, поддерживающие организм в полном порядке.

– Мы схватим эту задницу Сонеджи сразу же, – уверенно заявил Джон. – Кристина полюбит тебя так же сильно, как ее уже полюбил ты. Все будет просто замечательно, Шоколадка. По-другому и быть не может.

Не знаю, почему, но я пока что не слишком верил в это.

– Я знаю, что ты сейчас проворачиваешь в голове какие-то мрачные мысли, – заметил Сэмпсон, даже не глядя в мою сторону. – Но скоро ты сам все увидишь. На этот раз нас всех ждет самый настоящий счастливый конец.

Мы с Сэмпсоном прибыли в Нью-Йорк около девяти часов утра. Я живо вспомнил песню Стиви Уандера о человеке, который впервые приезжает в Нью-Йорк и сходит с автобуса. Он чувствует одновременно и надежду на будущее, и страх перед огромным городом. Он ожидает очень многого. Наверное, большинство людей чувствуют себя так же. Это какая-то универсальная реакция.

Пока мы поднимались по крутым каменным ступеням от подземных путей на Пенн Стейшн, у меня появилось какое-то предчувствие относительно нашего дела. И если я окажусь прав, значит, Сонеджи действительно совершил убийства и здесь, и в Вашингтоне.

– По-моему, я кое-что откопал относительно Гэри, – сообщил я Джону, когда мы приближались к ярким лампам, сияющим на самом верху лестницы. Он повернулся ко мне, но не замедлил шага.

– Я даже не буду гадать, Алекс, потому что моему мозгу далеко до твоего, – заявил он, а потом пробормотал: – И слава Богу за это, Спасителю нашему. Я согласен быть твоим Братом-Болваном.

– Ты хочешь, чтобы я оставил свое предположение при себе? – удивился я. Со стороны главного терминала доносилась музыка. По-моему, в репродукторах звучали «Времена года» Вивальди.

– В общем, в настоящее время я стараюсь приложить все усилия для того, чтобы мысли о Сонеджи и его яростном шоу не вывели меня из равновесия и не вогнали в депрессию. Так расскажи мне поскорее, что пришло тебе на ум.

– Когда Сонеджи находился в Лортонской тюрьме, и мы с ним частенько беседовали, он поведал мне о том, как мачеха запирала его одного в подвале, еще совсем маленького. Он был просто одержим рассказами об этом.

Джон склонил голову набок:

– Ну, получше узнав характер Гэри, я все-таки не могу полностью обвинять в черствости эту несчастную женщину.

– Она держала его там по несколько часов подряд, иногда целые сутки, если его отец в это время уезжал из дома по делам. Она выключала в подвале свет, но Гэри научился припрятывать свечи. И вот он зажигал их и начинал читать о похитителях людей, насильниках, серийных убийцах и прочем отребье.