И очень скоро все уйдут, и этот цирк закончится, и больше никто не обратит на нас внимания. Почему? Ведь никто не замечал нас раньше, и не будет никаких причин замечать нас потом, как только появятся более интересные истории. Мы отойдем на второй план.

Зазвонил телефон, потом застучали в дверь и за окном гостиной новый телевизионный фургончик выбросил из себя мужчин и женщин.

— Добро пожаловать навстречу славе и удаче! — сказал Паркер Уэбб, усмехаясь, и щеголевато отдал честь по-военному.

Это был белый «мерседес» с белой кожаной обшивкой. Эмма сказала, что он похож на машину скорой помощи.

— Ну, выбери тогда другой цвет, — сказала Клер. И когда Эмма в восхищении положила руку на капот вишнево-красного двухместного спортивного «мерседеса» с черными кожаными сиденьями, Клер небрежно кивнула продавцу: — И эту мы тоже возьмем.

Эмма опешила:

— Две машины?

— Я думаю, тебе понравится ездить на ней в колледж.

— Понравится? О, мамочка! — Эмма бросилась в объятия Клер. — Ты невероятная. Все невероятно. Правда, все так совершенно, потрясно, невероятно?

— «Потрясно», — повторила Клер с улыбкой. Что бы это ни значило, звучит довольно неподходяще для описания того, что она ощущает: не совсем явь, не совсем реальность, как будто она нетвердо стоит на ногах. Словно целая река восхищения все время протекала внутри нее, за всем тем, что она делала. Сначала, шесть дней назад, когда она выиграла деньги, это был пустяковый ручей; но сейчас, всего за одну минуту река превратилась в ревущий поток, настолько мощный, что ей захотелось раскинуть руки и обнять весь чудесный мир, который лежал перед ней. В следующую минуту река утихла, так как она внезапно встревожилась — а вдруг кто-нибудь очень скоро ей позвонит и скажет, что все-таки это была ошибка. Но затем ее восторг снова вспыхнул, и ей показалось, что они с Эммой очутились на карусели, они тянут руки, чтобы схватить все возможности, которые проносятся мимо, так близко, что можно потрогать.

Так близко, что можно потрогать. Так близко-близко; это был сон, от которого кружилась голова. Потому что впервые весь мир — а не только его маленькие уголки — распахнулся перед ней, его двери и тропы манили, и теперь они были для нее открыты. А если ей понадобятся доказательства, достаточно просто оглядеться вокруг, на обшитые панелями стены конторы продавца «мерседесов», на открытую чековую книжку на столе перед ней и рядом — на ручку, и на самого продавца, подсчитывавшего всю стоимость, такого тихого, который боялся, что если он скажет хоть одно неверное слово, то потеряет своих покупательниц. Еще бы: две роскошные машины за двадцать минут, и он не приложил для этого большего усилия, чем распахнул для них дверцы, чтобы они проехались для пробы.

Клер взяла свою ручку. Она купила ее этим утром, потому что обе «биковские» высохли, и ей захотелось что-нибудь покрасивей. Когда продавец показал ей эту, она постаралась не раскрыть рта от удивления перед ценой; опустив голову, попробовала, как ручка пишет на белом листке бумаги, и убедила себя, что эта прослужит лет десять и, таким образом, обойдется ей всего лишь в тридцать пять долларов в год — а это сущая чепуха. О, нет, ведь это старый образ мыслей, сказал голос внутри нее. Тебе теперь не нужно высчитывать что-либо; ты достаточно богата, чтобы купить, что хочешь, неважно, сколько это прослужит и сколько оно стоит. И тогда она подняла голову и сказала продавцу, что возьмет. Ручка была тяжелая и черная, с белой звездочкой на кончике, и наполнялась она из чернильницы. Ей нравилось это старомодное чувство — ее радовала гладкая черта, которая тянулась за острием из чистого золота. Ручка уютно устроилась в ее сумочке, сшитой из такой мягкой кожи, чего она изумлялась каждый раз, когда касалась ее. Она купила сумочку сразу за ручкой; и это отняло у нее намного меньше времени: она начала привыкать к высоким ценам.

И теперь эти вещи были ее, те, которые находились за /дверями, закрытыми для нее тогда, когда у нее едва хватало денег, чтобы содержать себя и Эмму. И поэтому теперь она начала верить, что действительно — все сокровища мира могут принадлежать ей, мириады сокровищ, которые, как она думала раньше, предназначены только другим. Река восхищения заструилась каскадами сквозь нее, и она задрожала от изумления и предвкушения. Еще так много того, что она для себя не открыла, они с Эммой только начинают.

Она ушла с работы три дня назад. Поехала в контору утром в понедельник, как обычно, но вместо того, чтобы сесть на свое место за чертежным столом, прошла в офис Сэла Хефрена, шефа ее группы, и сказала ему что уходит.

— Не могу сказать, что я удивлен, — сообщил он. — И так будет лучше со всех точек зрения; вам совсем не в радость будет корпеть здесь, когда вы можете радоваться жизни в другом месте. Я бы сделал то же самое, если бы выиграл. А вы уже придумали, где будете радоваться жизни?

— Нет, — сказала Клер. — Гораздо больше вещей я еще не сделала, чем тех, которые я сделала. Я не знаю точно, с чего начать.

— Ну, вы еще придумаете, — сказал он рассеянно.

Клер больше не работала на него; и она его больше не интересовала. Он протянул ей руку. — Если вы когда-нибудь захотите вернуться — вы понимаете, всякое может случиться — дайте нам знать. Вы всегда хорошо работали. Ну, а теперь, когда успокоитесь и все уляжется, у вас наступит отличное время. Мы будем скучать, но вы, вероятно, будете слишком заняты, чтобы о нас вспоминать.

— Нет, — сказала Клер. Она ощущала какую-то утрату. — Я тоже буду скучать по всем вам. — Они официально пожали друг другу руки, словно не проработали вместе четырнадцать лет. — Я буду иногда заходить, — сказала она.

— Вы будете слишком заняты, — сказал он снова. — Для старой жизни времени не останется. — Он отвернулся к своему чертежному столу. — Ну, а теперь пока, Клер. Вы теперь можете развлекаться.

— Он завидует, — сказала тем же вечером за ужином Джина. Эмма была у своих друзей, а Клер с Джиной долго просидели за кофе. — Он понимает, что ты уходишь в совершенно новую жизнь, а он все там же, где был на прошлой неделе, и где будет на следующей, и он от этого совсем не в восторге.

— Я думаю, — сказала Клер. — Но мне показалось, что он вел себя как-то необычно, словно хотел показать, что это он меня увольняет, а не так, как на самом деле.

— Ну, я думаю, именно этого ему и хотелось. — Затем наступила пауза. — И ты знаешь, ведь на самом деле ты будешь слишком занята, чтобы вспоминать о них, или заходить к ним поболтать. Ты действительно теперь сможешь развлекаться, а они для тебя станут не такими важными, какими кажутся сейчас.

Клер потрясла головой.

— Все думают, что я собираюсь меняться. Но я не собираюсь, Джина.

— Ну что ж, для меня это довольно хорошо, — Джина подняла свой стакан с вином. — За неизменность.

— Или, по крайней мере, я собираюсь сохранить все хорошее, — сказала Клер. — Этого я не хочу терять.

— Тебе никогда не придется снова что-то терять, — сказала Джина. — Может быть, это новое определение для богатства. Пока ты не потеряешь деньги. А ты ведь не потеряешь? Ты их положила куда-нибудь, где они увеличатся?

— У меня теперь даже есть менеджер по таким делам, — кивнула Клер. — Можешь себе представить — я говорю о менеджере по деньгам?

— И кто он?

— Это она. Оливия Д'Оро. Я спросила в своем банке, и они дали мне несколько имен, и я выбрала единственную женщину из их списка. Ей только двадцать девять, и поначалу я испугалась этого, но она действительно много знает и мне понравилась.

— Она из Нью-Йорка?

— Да, работает на инвестиционную фирму в Нью-Йорке, и у нее свой офис в Гринвиче.

— Ну и что она собирается сделать с твоими деньгами?

— Ничего рискованного; я сказала ей, что никакого риска не ищу. Она сделает стандартные вещи — вложит деньги в акции, облигации и казначейские билеты — и она уже составила мне чековый счет с минимальным балансом в сто тысяч долларов.