Кахилус был тоже доволен. Он попросил продавщицу заказать чашечку кофе и выразил свои мысли следующим образом:

– В этом человеке чувствуется, так сказать, культура. Да и дело наше знает.

Продавщица не выразила ни согласия, ни отрицания. А Кахилус продолжал:

– Он, видимо, и не женат?

– Кольца я, во всяком случае, не видела…

– Кольца меня не беспокоят! Но… Как его фамилия?

– Суомалайнен.

– Да-да. И вообще покладистый человек. Не умничает, не скандалит. Любит мир, как Иварсен6, и перед ним открыто будущее.

Теплый летний вечер смотрит с отцовским пониманием на будущую жизнь Денатуратной. Малышку Лехтинена с его мандолиной водворили на место, и настроение упало на две октавы ниже.

На тесном дворе Гармоники копошатся полторы дюжины грязных оборванных ребятишек. В их глазах полыхает летняя беспечность и скрытый страх, что их отправят спать. Они не испытывают тех огромных забот о пропитании, которые тенью падают на духовный мир их родителей. Для их радостного настроения достаточно и маленьких кладов со свалки: пустых консервных банок, выброшенных кастрюль– и осколков от горшков, на которых они наигрывают модные мелодии. Их мир ограничен и мал, в нем царят безмятежное счастье и цыпки на ногах.

Аманда Мяхкие, стоя у открытого окна, наблюдала за малышами. В ее глазах притаилась тайная материнская тоска. Вечер принес с собой чувство одиночества, и в такие моменты она ощущала себя обездоленной, словно дерево, выросшее на пустыре. Коллективный кот Гармоники, послушный и тишайший Хатикакис, мурлычет, разлегшись на столе рядом с женщиной. Аманда гладит бархатную шерсть котяры и следит за представлением во дворе. Каждый малыш играет свою роль. Рука женщины замирает на голове кота, и ее пальцы причесывают у него за ушами. Инстинктивное движение руки вызывает чувство, в котором присутствует смирение и отказ от желаний и борьбы.

Днем между Амандой и Импи-Леной произошла стычка. Аманда слышала «утреннюю молитву» Суомалайненов и сразу же, как только мужчины отправились в город, поспешила наверх с намерением высказать свое недовольство нарушением тишины и спокойствия в доме.

– Пожалуй, мы пошумели немного, – согласилась Импи-Лена.

– Я не имею в виду небольшой шум, такое ощущение, что здесь завели домашних животных – собак или лошадей.

– Кроме клопов у нас никого нет, да и те заползли из комнаты хозяйки, – спокойно ответила Импи-Лена, в ее голосе отсутствовало даже подобие нежности.

– Что за острый язычок у этой бабы!

– Не люблю вмешиваться в семейные дела других.

– Я хозяйка этого дома и имею право спросить, кто здесь так орал.

– А у меня есть право сказать: убирайся отсюда!

– У служанки нет никаких прав…

– А у меня есть!

– Что у тебя есть? Аппетитная задница да толстые ляжки.

– Поосторожней с выражениями!

Импи-Лена подошла вплотную к владелице Гармоники и прошипела:

– Господин Суомалайнен на тебе никогда не женится, как бы ты ему ни вешалась на шею. Он пьяниц не переносит.

– Кто это пьяница и кто это вешается на шею?

– Ты!

– Врешь! Смотри, подам на тебя в суд, и тебя обвинят во внебрачной связи.

– В чем? Нет у нас никакой связи. Тебе это хорошо известно.

– Вот балда… Не знает даже, что такое шуры-муры… Руки Импи-Лены сжались в кулак, и в ее мощных мышцах сосредоточилась сила троих женщин. Она вцепилась в волосы хозяйки, уставилась в ее глаза и тихо произнесла:

– Мяхкие… Этот плод не по твоим зубам! Если ты сейчас же…

Импи-Лена выпустила всклокоченные волосы своей противницы, схватила табуретку и запыхтела. Аманда попятилась, затряслась от страха и выскочила в переднюю, где собрались жильцы дома послушать перебранку.

– Убирайтесь, или вас выбросят! – оскорбленно завизжала она. – Мне не нужны волостные иждивенцы.

Она скрылась в своей комнате и, задохнувшись от злости, стукнула кулаком о кулак. Мяхкие не была знакома с излюбленным афоризмом Еремиаса Суомалайнена: никогда не забывай о достоинстве, ибо только достоинство отличает человека от других живых существ…

Постепенно бушевавшая вовсю энергия Аманды сошла на нет. Она бросилась на постель и попыталась смыть слезами испытанное унижение. Только сейчас до нее дошло, что вожделенный плод ей не по зубам. Но побороться за него следует.

Вечер уже полностью вступил в свои права, но воздух еще сохранял удушливое тепло. Толпа ребятишек, резвившихся во дворе, уменьшилась и насчитывала не более полудюжины. Остальных позвали или увели домой.

Аманда снова сидела у окна, освещенного последними отблесками прячущегося за горизонтом солнца. Она гладила спинку Хатикакиса, переживая пустоту своей жизни. Что-то сломалось, что-то исчезло. У нее появилось сомнение в том, что она является хозяйкой своего дома. Аманда сидела босиком и не замечала непроизвольных движений шишковатого большого пальца правой ноги. Только когда под ноготь вонзилась вызвавшая боль заноза, она обнаружила, что царапала пальцем по щели, образовавшейся в обоях. Мяхкие со злостью столкнула кота на пол и принялась извлекать занозу. На том закончились ее душевные муки, а боль под сердцем переместилась под ноготь большого пальца.

Хатикакис, не проявляя, впрочем, ни малейшего цинизма, попытался опрудить икру ноги хозяйки.

У Суомалайненов этим вечером настроение также было унылым. Еремиас получил место в фотографии, которая занималась увеличением портретов, но сейчас уже был готов передать его любому другому. Более одиннадцати часов он нарушал домашний покой граждан, но охотников увеличить собственную фотографию так и не нашел. По мнению Еремиаса, это свидетельствовало о скудности эмоций, отсутствии благоразумия и излишней скромности народа Финляндии. И все же он в какой-то степени был доволен результатами истекшего дня: его всюду встречали любезно и приглашали приходить снова. Только в одном доме ему ответили грубо:

– У нас на портреты не молятся, ваше высочество.

– Извините, ваше ничтожество, – ответил Еремиас и закрыл дверь, на которой была укреплена небольшая табличка: «Общество слепых. Мастерская по изготовлению ершиков для чистки ламповых стекол».

Еремиас после дневного похода вернулся домой уставшим и голодным. Импи-Лена в ответ на его приветствие заявила, что уходит от них. Для Еремиаса ее заявление было подобно оглушительному удару. Он попытался доходчиво поговорить с этой женщиной – просительно, почти раболепно:

– Импи-Лена, не обращайте, пожалуйста, внимания на мелочи. Между людьми, случается, возникают размолвки. И, как я уже говорил утром, мы не собираемся растранжиривать ваши сбережения. Сейчас я поступил на службу…

– Служба! – в удивлении воскликнула женщина. – Неужели господин стал агентом фирмы Зингера?

– Ну нет, конечно, не такая мелкая должность. У меня ведь есть и другие возможности…

– Да, возможности у господина имеются, надо бы только использовать их на благо… Хорошие возможности. Но я все же решила уйти…

– Почему?

Женщина замолчала. Она скрыла от хозяина, что истинная причина ухода – вдова Аманда Мяхкие. Только из-за нее Импи-Лена хотела поменять место работы. Она украдкой взглянула на своего хозяина и почувствовала жалость к этому беспомощному и нерасторопному мужчине, у которого бедность отняла все, кроме его апломба. Импи-Лена попыталась ответить, но подобрать нужные слова оказалось так же трудно, как проехаться на санях по песку.

– Конечно, я знаю, что получу свои деньги обратно и даже с процентами, но сейчас я решила уйти, – наконец произнесла она.

– Уйти да уйти. Куда?

– Не знаю. Пойду куда-нибудь. Да и годы уже не те.

Импи-Лена всегда страшилась старости, хотя до конца и не верила в ее приход. Еремиас, в свою очередь, замолчал. Только сейчас до него дошло, кто являлся его опорой и защитой. Импи-Лена действительно хорошая женщина: верная, надежная и старательная. Но одинокая. Старые девы обычно одиноки, но живут дольше замужних, ибо неумирающая надежда манит их к жизни.