- Черти, за кого ж вы меня приняли? Ха-ха-ха! А я смотрю: что они частушки, как в церкви поют, на похоронный лад! А им хлеба жалко!

- Да нет...

- Ну, какое там...

- Ладно, ладно, я сразу догадался. Ну чудаки! Вы уж думали, я все дело вам завалил, в гроб вогнал, ограбил... Ух ты, мол, рыжий чорт, вот этим бы вальком от плуга бы тебе по темени... Верно? Верно, ведь?!

- Да что ты...

- Ну как же ты...

- Ах вы, черти, молокососы! Вам воспитания нехватает! Поняли теперь, в чем дело? Я вам расцвет сделаю! Сколько вы потеряли - по спекулятивным ценам - четыреста рублей? Так. Считаем. А вот приезжаем мы завтра на станцию и я заявляю: "Коммуна отдала все! Поддержим коммуну!" Враз местный комсомол организует субботник. И один день работы железнодорожных мастерских покрывает к чортовой матери убыток! Покупай чего хотите: коров - коров, лошадей лошадей! А затем шефство... Да мы трактора добьемся, чорт возьми! Во, брат! И вам радость и государству торжество! Энтузиазм масс не учли, кашееды...

- Ладно, ладно, не сердись, - улыбается сконфуженная Настя.

Да и все сконфузились.

Алексею хочется расцеловать рыжего. Такой он лохматый, приятный, свой...

По селам, по деревням ехал обоз. Впереди на пяти подводах сидели голосистые девки, гармонисты, балалаечники. Настя, Паша, Катерина и Анютка пели звонче всех.

Алексей растягивал гармонь.

*

Не прошло недели после красного обоза, как снова примчался на тряской двухколесной таратайке рыжий Сорокопудов.

- Братцы мои! Я снова за хлебом. Дело-то какое! Оказывается, в нашем округе правый уклон практику проделал. Указали уменьшенные контрольные цифры. Вдвое, втрое! Выясняется и большая площадь засева и больший урожай! Я проверял планы в уезде, так в вашей Жуковке скрыто от обложения не больше не меньше как сотенки десятин! Неудобью, пустошью числилась! Показано было, что у вас по двенадцать сажен на едока в поле, а их пятнадцать. Я это дело разберу!

Анютка подошла к нему и попросила взять ее в помощницы.

- Идет. Записывать будешь. Писать умеешь?

- Умею.

- А стрелять умеешь?

- Плохо...

- Пойдем, научу... А то как бы нам где-нибудь по темечку обухом не стукнули.

Анюткино воинственное сердце ликовало. Они пошли к оврагу. Сорокопудов взял газету, сложил вчетверо и красным карандашом нарисовал сердце.

- Ну, давай палить! - Он вынул маузер. - Учись.

Звонкая пуля жадно влепилась в сердце.

Анютка уцепила револьвер. Длинный нос его никак не хотел глядеть прямо, клонился в землю.

- Не годишься ты для маузера, - сокрушенно заключил рыжий, - отстрелишь себе большой палец ноги.

Рука Анютки не подошла и к нагану. Тогда Сорокопудов полез за голенище, вынул браунинг второй номер. Анютка выстрелила. Пуля зарылась в траву. Рыжий совсем опечалился и полез в боковой карман кожаной куртки. Маленький браунинг совсем был незаметен в его широкой руке.

- Ну, уж если этот не по тебе, тогда ты в помощники не годишься.

Анютка целилась со всем вниманием. Выстрел попал в цель - левый край сердца дрогнул от пули. Сорокопудов пришел в восторг, и Анютка для его радости повторила несколько раз свою удачу. Все сердце было расстреляно.

- А в человека все равно не попадешь.

- Почему? - задорно тряхнула головой Анютка.

- Женская рука дрогнет.

- Становись - увидишь!

- Спасибо! Я ее научил - и она ж меня безработным хочет сделать? Ловка девка. Ну, однако, пойдем щупать куркулей.

- Кого?

- На Украине кулаков так зовут. Кур-куль. Кур-куль, зарыл куль. И не один куль! - С веселой присказкой отправился Сорокопудов щупать кулаков.

- Зайдем к этому старичку: четверо ребят, безлошадный - это что-нибудь да стоит.

И они зашли к Чугунку.

- Здорово, старичок! Как поживаем?

- Небо коптим. Тебе не мешаем, - засуровился Чугунок, увидя Анютку.

- Бедно живешь, бедно.

- Как уж бог дает!

- Бог-то у тебя недалеко, через три двора.

- Это как же?

- Не знаешь? А Никишка Салин. Вот твой и бог. Сколько он от твоей земли-то тебе нынче хлеба дал?

- А какое твое дело?

- Законное. А ну-ка, садись, товарищ Валаева, записывай каждый его ответ, чтоб он сказки не рассказывал. Ты, я вижу, дед, сказочник?

- А чего ты ко мне пристал?

- Ты-то мне не нужен, мне до твоего бога добраться. Исполу убирает?

- Ну, исполу.

- Точно. Пиши: Никифор Салин убирает мне землю исполу.

- Зачем же писать? Брось, не пиши! - Чугунок подскочил к Анютке.

- Папаша, не настраивайся. Мы учитываем боговы излишки, а ты здесь при чем?

- А кто мне на весну пахать будет? Вот здесь при чем!

- Спашем.

- А ты ручаешься?

- Головой, со всеми рыжими волосами.

- Ух ты, едовитый! - отошел Чугунок.

- Урожай был, примерно, сам-шест, сам-сем, пудов семьдесят с десятины, а засеву у меня было три десятины...

- Откуда три?

- Пиши, пиши, товарищ Валаева.

- Откуда три, я тебя спрашиваю!

- Папаша, ты, я вижу, вор, жулик. Да-да. Украл у своего государства полдесятины, так и ладно?

- Это ты откуда?

- Ваш прежний председатель сознался.

- Я тут, ей-богу, не виноват, я, как все... Товарищ Сорокопудов, не пиши, не надо про это. Не пиши вором!

- Милый человек, это я к разговору. Этого не напишем. Так, значит, бог-то твой забрал у тебя сто пудиков хлебца... Это хорошо. Пиши, товарищ Валаева, пиши.

Чугунок стоял в смущеньи.

- Сто пудов! Это можно купить корову, кобылу, сапоги, - дразнил Сорокопудов.

Чугунка начинала забирать давнишняя обида на эти сто пудов. Обида, которую скрывал он от самого себя, и только сейчас понял, что она есть. И гложет сердце больно и бередит.

- Эх ты, а еще седой. У твоих детей кусок хлеба изо рта вырывают, а ты спасибо говоришь!

- Да ну тебя, леший, не растравляй! - заорал Чугунок.

- А ты не настраивайся. Эти сто пудов мы тебе вернем.

- Как? - привскочил Чугунок.

- Очень просто. Вот мы запишем твои показания. Затем Никишку возьмем за сальник. Сдать сто пудов по твердой цене государству. Сдаст. В государстве от этого полное выполнение генерального плана. И даже с излишком, тогда выполняется и план кредита бедняку. А постановлено отпустить сто миллионов. Уж из ста-то миллионов для тебя на лошадь и корову добьемся! Понял - какое коловращенье?