— Ради Господа, — прошептала Клотильде Армента. — Погодите хотя бы из уважения к епископу.
«Меня как Святой Дух надоумил», — часто повторяла она потом. И вправду, мысль пришла ей в голову случайно, но действие возымела мгновенное. Близнецы Викарио вняли ей, и тот, что уже было поднялся, сел на место. Оба проследили взглядом за Сантьяго Насаром, который шел через площадь. «Они смотрели на него пожалуй что с жалостью», — говорила Клотильде Армента. В тот самый момент по площади беспорядочной стайкой пробегали ученицы монастырской школы в одинаковых сиротских формах.
Пласида Линеро была права: епископ не сошел с парохода. В порту было полно народу, не говоря уж о городских властях и школьниках, повсюду, куда ни глянь, виднелись корзины с откормленными петухами, которых принесли в подарок епископу, поскольку суп из петушиных гребешков был его любимым блюдом. На грузовой причал натащили столько дров, что пароходу пришлось бы грузиться часа два, не меньше. Но пароход не остановился. Он показался из-за поворота реки, пыхтя, как дракон, и тотчас же оркестр заиграл гимн в честь епископа, а петухи в корзинах заорали так, что переполошили всех петухов в городке.
В те времена легендарные колесные пароходы, ходившие на дровах, исчезали; на немногих, уцелевших, уже не было ни пианолы, ни кают для свадебного путешествия, и плавать против течения они едва отваживались. Но этот был новенький, не с одной, а с двумя трубами, на которых был нарисован флаг, а колесо с деревянными лопастями на корме сообщало ему скорость морского судна. На верхней палубе рядом с капитанской каютой находился епископ в белой сутане со своей свитой из испанцев. «Погода была великолепная», — сказала моя сестра Маргот. По ее словам было так: проходя мимо порта, пароход свистнул, выбросил тугую струю пара и обдал им тех, кто стоял на самом берегу. Мечта возникла и улетучилась: епископ чертил крестное знамение в воздухе — в сторону собравшейся на молу толпы, чертил заученно, без зла и без вдохновенья, до тех пор пока пароход не пропал из виду, и в порту остался один петушиный переполох.
У Сантьяго Насара были основания чувствовать себя обманутым. Во-первых, он внес свою лепту в общественные хлопоты священника отца Амадора в виде некоторого количества дров, и, во-вторых, он сам отбирал петухов с наиболее аппетитными гребешками. Но досада быстро прошла. Моя сестра Маргот, оказавшаяся на молу рядом с ним, сказала мне, что он был в хорошем настроении и намеревался гулять дальше, несмотря на то что аспирин ему не помог. «Он не выглядел простуженным и думал только об одном: во что обошлась свадьба», — сказала она мне. Кристо Бедойя, стоявший тут же, назвал цифры, которые поразили Сантьяго Насара. Вместе с ним и со мною Кристо Бедойя гулял почти до четырех утра, а потом не пошел спать домой к родителям, а засиделся в доме у своего деда. Там-то он и почерпнул сведения, которых недоставало, чтобы определить, во что стало свадебное гулянье. Он высчитал, что было забито сорок индюшек и одиннадцать свиней для приглашенных, а четырех телят жених велел зажарить и вынести на городскую площадь народу. Он подсчитал, что городу было выставлено двести пять ящиков контрабандного спиртного и почти две тысячи бутылок местного рома. Не осталось ни одного человека — ни бедного, ни богатого, — кто бы так или иначе не принял участие в этом, самом скандальном на памяти городка гулянье. Сантьяго Насар размечтался вслух.
— Такую же свадьбу и я закачу, — сказал он. — Всю жизнь потом будут подсчитывать, сколько я на нее ухнул.
Мою сестру Маргот вдруг будто что осенило. Она еще раз подумала, как везет этой Флоре Мигель, чего у нее только нет, а на Рождество она получит еще и Сантьяго Насара. «Я вдруг поняла, что лучшего мужа не придумаешь, — сказала она мне. — Представь: красивый, из приличной семьи и в двадцать один год у него уже есть собственное состояние». Она, случалось, приглашала его к нам, если на завтрак готовились кариманьолас из юкки, и в то утро мать как раз собиралась их делать. Сантьяго Насар с радостью согласился.
— Пойду переоденусь и прямо — к тебе, — сказал он и спохватился, что забыл дома на тумбочке часы. — Который час?
Было 6 часов 25 минут. Сантьяго Насар взял под руку Кристо Бедойю и повел его к площади.
— Через четверть часа буду у вас, — сказал он моей сестре.
Она стала уговаривать его пойти сразу, вместе, потому что завтрак уже на столе. «Непривычно уговаривала, — сказал мне Кристо Бедойя. — Так, что иногда мне кажется, Маргот знала, что его собирались убить и хотела спрятать у вас в доме». И все-таки Сантьяго Насар убедил ее идти домой, пообещав прийти следом — только наденет костюм для верховой езды, так как ему пораньше надо успеть в Дивино Ростро холостить бычков. Он простился с ней взмахом руки, точно так же, как совсем недавно попрощался с матерью, и пошел к площади, уводя с собой под руку Кристо Бедойю. Она видела его в последний раз.
Многие из собравшихся в порту знали, что Сантьяго Насара хотят убить. Дон Ласаро Апонте, полковник, окончивший военную академию, вышедший со службы с хорошей пенсией и уже одиннадцать лет занимавший должность алькальда, приветствовал его, вскинув ладонь. «У меня были веские причины считать, что опасность позади», — сказал он мне. Отец Кармен Амадор тоже не обеспокоился. «Когда я увидел его живым и невредимым, то подумал, что все это пустая болтовня», — сказал он мне. Никто даже не задался вопросом: а предупредили ли Сантьяго Насара, — всем казалось просто невероятным, чтобы его не предупредили.
Моя сестра Маргот была одной из немногих, кто еще не слышал, что его собираются убить. «Знай я такое дело, я бы увела его домой хоть на аркане», — заявила она следователю. Удивительно, что она ничего не знала, но еще удивительнее, что того не знала моя мать, обычно она обо всем узнавала раньше других в доме, хотя уже много лет никуда не выходила, даже в церковь. Я оценил эту ее способность, когда начал ходить в школу и стал подниматься рано утром. Я заставал ее мертвенно-бледную и таинственную в пепельном рассветном воздухе: она мела двор метлой; а потом, отхлебывая кофе, принималась рассказывать мне, что произошло в мире, пока мы спали. Ее словно бы связывали потаенные нити со всем городком, и особенно — с людьми ее возраста; порой она удивляла нас, сообщая о том, что должно совершиться и о чем она не могла узнать иначе, как благодаря искусству провидения. В то утро, однако, она не предчувствовала трагедии, которая назревала уже с трех часов ночи. Она спокойно домела двор; сестра Маргот, уходя встречать епископа, видела, как мать молола юкку для кариманьолас. «Кричали петухи», — говорит обычно мать, вспоминая тот день. Однако она не связывала доносившийся гомон с прибытием епископа, а считала его отголоском свадебного гулянья. Наш дом стоял далеко от большой площади, у самой реки, в зарослях манговых деревьев. Сестра Маргот шла к порту берегом реки, а люди были слишком взбудоражены предстоящим прибытием епископа, чтобы обращать внимание на какие-то другие события. Лежачих больных вытаскивали на улицу, к дверям домов, чтобы они восприняли Господне исцеление, женщины выбегали со дворов, таща индюшек, поросят и разного рода съестное, от противоположного берега плыли украшенные цветами лодки. Но когда епископ проплыл мимо, не оставив на нашей земле и следа, другая новость, до поры находившаяся под спудом, со скандальным размахом вырвалась на простор. Вот тут-то моя сестра Маргот узнала обо всем разом и без прикрас: Анхела Викарио, красивая девушка, вышедшая замуж вчера, была возвращена в дом своих родителей, поскольку муж обнаружил, что она не девственна. «Я почувствовала себя так, будто это я должна умереть. — сказала мне сестра. — Но как ни перетряхивали, как ни мусолили сплетню, никто не мог объяснить, как несчастный Сантьяго Насар влип в эту историю». Наверняка знали только одно: братья Анхелы Викарио караулили его, собираясь убить.
Сестра вернулась домой, кусая губы, чтобы не заплакать. Она застала мать в столовой: на ней было воскресное платье в голубой цветочек, на тот случай, если бы епископу вздумалось зайти к нам поздороваться, она накрывала на стол и пела фадо о потаенной любви. Сестра заметила, что на столе было одним прибором больше, чем обычно.