Если бы вы были состоятельным датчанином и жили сегодня в Копенгагене, вы бы могли хоть каждый день покупать себе новую фамилию. В этом городе существуют специальные конторы по продаже новеньких, свеженьких, только что изготовленных фамилий: стоит сдать заказ, и вам подберут (а если угодно, то и сочинят) какое угодно звучное прозвище опытные ученые, обладающие изысканным вкусом специалисты.

Не верите? Напрасно. Очень серьезное сообщение о таком удивительном торговом предприятии было напечатано в газете «Берлинер Цейтунг» 31 июля 1957 года. Указывалась даже рыночная цена: при перемене фамилии вы должны будете уплатить сорок крон датскому государству и 60 господину ректору Олуфу Эгероду, владеющему замечательной конторой.

Что за чепуха! Как такое странное явление могло возникнуть?

Не торопитесь делать выводы: это далеко не чепуха, и торговля фамилиями имеет свои глубокие корни. Они уходят в тот же самый вопрос, в вопрос об «отчествах».

Загляните в телефонный справочник по любому нашему крупному городу, ну, скажем, по Ленинграду или Москве. Вы заметите: разные фамилии, в зависимости от своей распространенности, занимают там неодинаковую «жилплощадь». В телефонной книжке Ленинграда за 1951 год, например, есть всего один Южик, три Щевелевых, одна Мавлеткина. А вот граждан с фамилией «Иванов» или «Иванова» набралось на пять столбцов. Три столбца понадобилось на «Петровых», два с небольшим на «Павловых». Видимо, самыми распространенными являются у нас все же фамилии «патронимического», «отчественного» происхождения. Это логично, но не всегда удобно: отыскать среди четырехсот Ивановых нужного вам Иванова А. П. не так-то просто. Да хорошо еще, если таких А. П. — всего четверо среди мужчин и ни одной в числе женщин. А попробуйте узнайте, где живет ваш дядюшка, Иванов Иван Иванович, если в справочнике таких И. И. целых десять — правда, в том числе одна явная тетушка. (В Москве, по сведениям газет, в 1964 году проживали 15 Александров Сергеевичей Пушкиных. Там числились прописанными 18 Николаев Васильевичей Гоголей, 10 Евгениев Онегиных. Ивановых в Москве в том году было 90 тысяч, из них — тысяча Ивановых Иванов Ивановичей… Недурно, а? А вот гражданин Нюнькин в Москве 1964 года был один..

Так дело обстоит у нас, и это неудивительно: русский народ за много веков полюбил имя Иван. А что в этом смысле делается в Дании, в Копенгагене? Если вам как-либо удастся взять в руки копенгагенскую телефонную книгу за 1956 год, вы ужаснетесь.

В этой книге 208 столбцов (столбцов, а не строк) заполнено абонентами, носящими ту же самую фамилию «Иванов», только в ее датском виде: Хансен. 204 столбца отведены там на Нильсенов, 190 — на Йенсенов. Андерсены расположились на 120 колонках, Ларсены захватили их 107, Педерсены (иначе говоря, Петровы или Петровичи) —80. С ними почти наравне идут Кристенсены, Йоргенсены, Ольсены, Расмуссены и Серенсены; за каждым из этих кланов от 50 до 100 столбцов. И только бедные Якобсоны (Яковлевы) и Мадсены довольствуются не более чем 30 столбцами на фамилию…

Позвольте, но ведь это же кошмар! Имя Ханс распространено в Дании столь же широко, как и фамилия Хансен; если вам нужно доискаться до какого-нибудь Ханса Хансена, не зная его места обитания, вам придется обзвонить по меньшей мере несколько десятков столбцов, несколько сотен сердитых, недовольных, занятых, не расположенных с вами любезничать абонентов…

Удивительное ли дело, что чрезвычайное изобилие в Дании одинаковых, как две капли воды похожих друг на друга, фамилий стало в последнее время чуть ли не национальным бедствием. Пока все эти Ларсы Ларсены и Нильсы Нильсены (отчеств в нашем смысле в Дании нет) жили каждый на своем хуторке или в своей деревушке, этот — над Зундом, а тот — у залива Яммер-Бугт, все шло хорошо. Телефонов не было, зато были у каждого свои приметы: один был рыбак, второй поселился под большим дубом, у третьего имелась всей округе известная рыжая борода. А теперь в крупном городе как отличишь нужного вам человека, роясь в справочнике, висящем в будке телефона-автомата?

Все это выглядит шуткой, но, по-видимому, затруднения создались далеко не шуточные, раз правительство Дании не только разрешило, но и всячески поощряет замену подобных «стандартных» фамилий новыми, пусть вычурными и даже некрасивыми, но только бы непохожими на другие. Это не пустяк, если жажда менять фамилии оказалась такой большой, что предприимчивые «ректоры Эгероды» стали открывать специальные «фабрики фамилий» и назначать солидную цену за свои услуги, а доведенные до крайности граждане—выворачивать карманы и выкладывать на столы Эгеродов сотни крон, в надежде вырваться из толпы обезличенных, как зерна в ворохе пшеницы похожих друг на друга, Кристенсенов и Йоргенсенов.

Пусть так. Но как же и почему же создалось такое нелепое бедствие? Его создала всечеловеческая тяга к отчествам, к «патронимическим» именам.

Дело в том, что почти у всех германских народов с очень давних времен повелось, говоря о сыне, связывать его собственное личное имя с именем его отца посредством окончания, которое у разных племен и в различные времена звучало не совсем одинаково, но сходно и обозначало просто-напросто «сын». Чаще и лучше всех из германских языков мы изучаем немецкий; мы знаем и то, что по-немецки сын—«зон» (Sohn), и то, что в современной Германии очень обычны фамилии, оканчивающиеся на это самое «зон» — «сон»: Симонсон, Юргенсон, Иогансон; примеров можно привести немало.

Пожалуй, еще чаще встречаются фамилии этого типа среди тех евреев, предки которых жили в Германии и усвоили там новоеврейский язык, — идиш, корни которого уходят в немецкую речь; Мендельсон, Кальмансон, Лейбзон, Мовшензон принадлежат к характерным фамилиям северных евреев. И там и тут — это фамилии патронимические; все они имеют одно значение: сын Симона (Семенов); сын Юргена, Иоганна, Менделя, Лейбы, и так далее.

Надо сказать, что в самой Германии такие фамилии, хотя и продолжая существовать, потеснились и уступили часть места другим, близким. Там, пожалуй, чаще встречаются Сименсы и Йоргенсы, нежели Симонсоны и Юргенсоны. Это мало что меняет, — фамилии, оканчивающиеся на «-с», имеют тот же характер отчеств: Симен-с значит Симонов, Даниэль-с—Данилин. А про человека говорят, что он «Григорьев» или «Матвеев», обычно подразумевая «сын».

Но в других странах германских языков—в частности, в Скандинавии, включая сюда и Данию — старинное окончание патронимических имен на слово «сын» сохранилось полностью. Правда, если еще в именах древних конунгов это «сын» повсеместно звучало как «сон» — Олаф Трюгвессон, Гаральд Сигурдсон, Хокон Магнуссон, теперь, особенно в Норвегии и Дании, оно приобрело другую форму — «сен». Но зато такое «сен» стало в этих странах едва ли не самым частым, самым распространенным окончанием в тамошних фамилиях. Почему? Вероятно, по той причине, что в этих маленьких странах тон всему издавна задавало крестьянство и мелкое бюргерство. Ведь это дворяне, прежде чем кто-либо, склонны отказываться от фамилий, напоминающих отчества, заменять их другими, которые указывали бы на владетельные права, на земельную собственность. Дворяне старались из своих фамилий делать настоящие «гербы», втискивая в них то названия родовых замков и вотчин, то имена геральдических зверей. А крестьянство долго соблюдало старую традицию: сыну называться по отцу и не оглядываться на более далекое прошлое.

Как у нас на Руси еще полвека назад любой пскович или калужанин Николай именовался Николаем Петровым (тогда как его отец звался Петром Федоровым, а сын принимал фамилию Леонтия Николаева), так и в скандинавских странах отец Нильса Хольгерсона мог быть Хольгером Нильсоном, дед — Нильсом Торвардсоном или Свенсоном, а сын, наоборот, оказаться, скажем, Генриком или Эриком Нильсоном. «Соны» — в Швеции, «сены» в Норвегии и Дании множились с каждым днем, пока дело не дошло до такого курьезного положения, с каким мы столкнулись в начале этой главы.