Словом, у человека наблюдательного возникало множество вопросов и среди них один главный: что же такое наши «фамилии»? Откуда они пошли, по каким законам живут, как вызывают к себе такое разноречивое и не всегда понятное отношение? Как должны теперь мы, советские люди, относиться к ним?

Позвольте, а может быть, это всё пустяки, не достойные внимания? Или, наоборот, есть и в этом разряде человеческих имен собственных нечто, заслуживающее пристального изучения; что-то такое, что позволяет им—где прямо, где косвенно—влиять на судьбы и мысли людей, и тех, что их носят, и других, которые с этими носителями общаются? Как же на самом-то деле?

Скажите, как по-вашему: мог ли бы Пушкин, приступая к самой знаменитой из своих поэм, дать ее героине, Татьяне, скажем, фамилию Скотининой, а герою— Скалозуба или Молчалина?

О, конечно, нет! Такого романа в стихах — «Евгений Скалозуб» — не могло появиться на свет; а если бы он и был написан, то содержание его должно было бы стать совершенно не тем, какое мы видим у Пушкина. Светского льва Евгения Попсуйшапки так же не могло быть, как не мыслимы ни юный помещик поэт Владимир Пудель, ни «Клеопатра Москвы» — блестящая Нина Кособрюхова, ни шумные захолустные помещики Майский и Струйский на месте Панфила Харликова и Буянова.

Этого мало; даже внутри самой поэмы нельзя безнаказанно перебрасывать фамилии от героя к герою. Пушкин, с таким вниманием, так терпеливо и тщательно объяснявший читателям, почему именно он выбрал — должен был выбрать, не мог не выбрать! — для старшей сестры Лариной имя Татьяна, отлично понимал это. Он сам создал всех своих героев; казалось бы, — его герои; как кого хочет, так того назовет!

Но нет, эта свобода кажущаяся. Нельзя было ни Онегина назвать Буяновым, ни из Ленского сделать Петушкова. Немыслимо дать Тане фамилию Воровской, а великолепную светскую львицу, чудо петербургских гостиных, окрестить Ниной Лариной. Такая перестройка все изменила бы в облике действующих лиц, и, может быть, она повлияла бы на роман ничуть не меньше, чем попытка автора внезапно сделать Татьяну пухленькой блондинкой, а Ольге дать задумчивый взор и темные волосы.

Не поразительно ли это? В чем тут секрет? Почему нечто столь случайно приписанное к человеку, столь внешнее по отношению к нему, как его фамилия, может играть в литературном произведении такую большую роль? Почему все строгое здание «Войны и мира» зашаталось бы, приди в голову Л. Толстому изменить фамилию своих героев Ростовых хотя бы на Перерепенко? И почему Гоголь точно так же не имел ни права, ни возможности уверить нас, будто его старосветские помещики могли быть не Товстогубами, а, скажем, Болконскими или Иртеньевыми? Нет, тут скрыта какая-то тайна. Чтобы разгадать ее, полюбопытствуем для начала: а как дело с этим обстоит не в литературе, а в жизни? Такой ли вес, такое ли значение имеет человеческая фамилия и там?

Умерший не так давно писатель Н. Телешов вспоминал о забавном огорчении, которое вызывала у его современника, другого русского писателя начала XX века, Л. Андреева (пока он был молод и еще не успел

прославиться), его собственная фамилия. «Оттого и книгу мою издатель не печатает, — всерьез сетовал Андреев—что имя мое решительно ничего не выражает. Андреев! Что такое «Андреев»? Даже запомнить нельзя… «Л. Андреев» — вот так автор…»

Можно, хоть и не без труда понять, что огорчало будущую знаменитость. Ничего неблагозвучного или обидного в фамилии Андреев, конечно, нет. Но мы теперь уже знаем, что она собою представляет. Это фамилия-отчество, из числа самых обыкновенных, самых распространенных. На Руси всегда были тысячи и тысячи Андреевых, и еще большее число Ивановых, Петровых, Васильевых и т. п. Вот это-то и смущало молодого писателя. Он боялся затеряться среди множества тезок и полутезок: поди отличи Андреева от Андреянова, Андреянова от Андрейчука, Андрейчука от Андрюшина! Между тем ему казалось, что писатель по всему — и по облику, и по образу жизни, и по речи, и, между прочим, по фамилии! — должен выделяться из ряда вон; быть во всем непохожим на простых смертных, быть во всем особенным… Смешные претензии, но тогда они были свойственны многим.

По-иному негодовал живший в те же времена ретроградный литератор Василий Розанов, человек самолюбивый и вечно уязвленный в своем мелком самолюбии. «Удивительно противна мне моя фамилия, — как всегда, желчно и раздражительно писал он.—Иду раз по улице, поднял голову и прочитал: „Немецкая булочная Розанова“. Ну, так и есть: все булочники — Розановы, следовательно, все Розановы — булочники! Хуже моей фамилии только Каблуков. Я думаю, Брюсов (речь идет об известном поэте В. Брюсове.—Л. У.) постоянно радуется своей фамилии…»

Читаешь это и диву даешься. Понятно, конечно, что задевало далеко не высокородного спесивца: сама фамилия как бы приравнивала его к «разным там булочникам, токарям и пекарям»… Как же было не позавидовать Брюсову; ближайшим его «тезкой» был знаменитый генерал и вельможа прошлого, тот самый Яков Брюс, который даже в пушкинской «Полтаве» упомянут… Но…

Вспомнишь эти смешные терзания, и волей-неволей придет на ум жалкий и противный персонаж из «Села Степанчикова» Ф. М. Достоевского, Григорий Видоплясов, лакей и поэт, дуралей и виршеплет.

Лакей Видоплясов писал стихи. Он собирался даже печатать их за счет доброго барина. Все было прекрасно, кроме той фамилии, которою его наградила судьба.

« —…Он — ко мне, — рассказывает его барин, — жалуется, просит, нельзя ли как-нибудь переменить его фамилию, и что он давно уж страдал от неблагозвучия…

— Необлагороженная фамилия-с,— ввернул Видоплясов.

— Ну, да уж ты молчи, Григорий!» — сердито обрывает лакея барин, но тут же замечает, что коли и впрямь придется Видоплясову издать стихи, «то такая фамилия, пожалуй, и повредит».

«— Представь себе, если на заглавном-то листе будет написано: „Сочинения Видоплясова“… Ну что за фамилия Видоплясов?.. А все эти критики… Просмеют за одну только фамилию…»

Очень похоже на огорчения Андреева и Розанова: у тех ведь тоже фамилии были «необлагороженные». Но вот что удивительно: критики-то, оказывается, и на самом деле имели обыкновение «просмеивать» людей по таким неожиданным поводам.

Когда мы слышим слово «Гоголь», перед нами возникают тома замечательных книг, шум театральных представлений, бронза памятников… «Гоголь» — какая прекрасная, звучная фамилия! Каждый хотел бы ее носить.

А ведь было время, когда журналы пренебрежительно печатали: «Кто бы ни был автор, гоголь или кулик — все равно…» Тогда слово «гоголь» сохраняло еще свое исконное значение — «дикая утка», нырок, и даже хороший друг писателя Павел Нащокин сделал ему довольно оригинальный комплимент:

«Если вы и птица, Николай Васильевич, то — небесная!..»

Трудно себе представить, сколько пошленьких шуточек приходилось в свое время выслушивать самым прославленным нашим людям по поводу их фамилий. «Какие, однако, странные у теперешних писателей фамилии — ехидничал известный пошляк, лебезивший перед властями критик Буренин в начале 900-х годов,—то водку напоминают, то чихание…»

Он имел при этом в виду Максима Горького и А. П. Чехова (Сам Чехов относился к этому «вопросу» иронически. В. Тихонов пожаловался ему на свою, недостойную писателя, фамилию. Антон Павлович насмешливо посоветовал заменить ее более красивой и звучной, скажем — Беневоленский, типично поповской.

Известно, правда, и прямопротивоположное отношение к собственным фамилиям. «Я, — пишет в своей биографии Ч. Чаплин, — выучился в школе писать свою фамилию: „Чаплин“. Это слово меня пленяло; мне казалось — оно и впрямь похоже на меня…»).

Глупо? Конечно, глупо. Но даже и этот пример лишний раз подтверждает: человеческие фамилии — вещь хитрая и тонкая. Видимо, их наличие играет в жизни людей куда большую роль, чем кажется, если они могут так огорчать и радовать, нравиться и внушать отвращение, быть предметом досады или гордости. Случается, фамилия становится источником бесконечных неприятностей для своего носителя; бывает — недоброжелатели превращают ее в оружие, способное чувствительно ранить. Очень часто выходит, что мы встречаем новое лицо по его фамилии, как «по одежке» в известной пословице; должно пройти известное время, чтобы человек это впечатление изменил или опроверг. Видимо, недаром они, фамилии, всегда привлекали к себе такое повышенное внимание писателей, мастеров художественного слова; недаром авторы вечно «играли» ими в своих произведениях, радовались, измыслив для героя «удачную», «подходящую» фамилию, печалились, если это не получалось, зорко приглядывались и прислушивались к семейным именам современников, записывали звучные, курьезные, характерные имена в своих тетрадях…