(В главе Х «Мертвых душ» Гоголь упоминает какого-то Семена Ивановича, никогда не называвшегося по фамилии. Зато он сообщает сейчас же о нем, что тот носил «на указательном пальце перстень, который давал рассматривать дамам». Эта интересная примета должна была, в представлении жителей «губернского города Эн Эн», заменить такой важный признак, как фамилия человека, и, видимо, заменяла удовлетворительно: никто не путал этого Семена Ивановича с другими.)

В Древнем Риме обогащение личных имен пошло по пути, резко отличному от греческого. Каждый, кто учил в школе римскую историю, помнит: все знаменитые римляне носили не менее как по три имени каждый. Кай Юлий Цезарь; Марк Туллий Цицерон; даже злополучный Лепид, которого старые учебники именовали не иначе, как «незначительным Лепидом», и тот именовался не хуже других: «Маркус Эмилиус Лепидус». (Слово «lepidus» означало по-латыни «хороший, приятный».). Как это прикажете понимать? Что перед нами — имя, отчество и фамилия или нечто совсем иное? А вот слушайте!

Около 235 года до нашей эры, как раз в те дни, когда в Египте царствовал Птолемей III Евергет, в Риме, в одной очень знатной семье, родился мальчик. Как повелевал обычай, на девятый день после появления на свет родители нарекли ему имя — Публий, очень распространенное римское имя, не вполне ясное значение которого как-то было связано со словами «публикус» (народный), «публикола» (друг, защитник народа), «публицитас» (всенародная слава) и др. Всё хорошо. Спрашивается, — каковы же были отчество и фамилия этого малыша? Ни того ни другого у него не было: в Риме той поры не знали ни отчеств, ни фамилий. Правда, отец маленького Публия тоже именовался Публием. В их семье были в ходу только три имени: Публий, Гней и Люций; за несколько столетий ее существования как-то случайно затесался среди них один-единственный Марк. Тем не менее никому из соотечественников никогда не пришло бы в голову именовать новорожденного Публием Публиевичем. Даже когда он подрастет: это было не принято.

Что же, значит, так он и остался при одном-единственном имени, наподобие Ромула, жившего за несколько столетий до него? Не совсем так.

Еще до того, как стать Публием, мальчуган, имел уже другое имя: он был Корнелием. Почему? Потому что Корнелием был и его отец: они оба принадлежали к славному римскому роду Корнелиев; каждый, удостоенный по рождению этого счастья, получал имя Корнелия в самый момент рождения. Может быть, оно-то и соответствовало нашей фамилии? Опять-таки не совсем так.

Когда-то Корнелии были одним крепким небольшим родом — Корнелиями, и только. Но по мере того, как этот род разросся, он распался на несколько отдельных ветвей. Появились Корнелии Руфины, потомки «Руфуса» (рыжего, красноволосого); были Корнелии Суллы, Корнелии Долабеллы — их родоначальник имел прозвище «Долабелла» (маленький скребок—инструмент, которым столяры снимают стружку). К одной из таких ветвей принадлежала и семья новорожденного; в честь того из предков, который в молодости был верным поводырем слепого отца, служил ему как бы костылем, посохом (по-латыни посох —«сципио», — сравните с нашим словом «скипетр»), их называли Корнелиями Сципионами, то есть «Посошковыми».

Таким образом, еще не имея своего личного имени, мальчик уже имел их целых два: он был Корнелий Сципион, а на девятый день жизни стал Публием Корнелием Сципионом. Казалось бы, довольно, чтобы отличить его от любого другого римлянина. Но как бы не так; не забудем, что и отец его тоже был Публием, тоже принадлежал к роду Корнелиев, тоже родился в семье Сципионов; значит, и он именовался Публий Корнелий Сципион. С различением получалось не вполне удобно.

Тому юнцу, о котором мы говорим, повезло: он стал прославленным полководцем, великим гражданином Рима. Примерно в 202 году он разбил армии Карфагена в битве при Заме в Северной Африке и заключил победоносный мир. Дома его ожидал пышный триумф и почетное звание «Африканский» («Африканус»). Таким образом, родившийся тридцать три года назад безымянный мальчик влачил теперь за собой по жизни целую связку имен: Публий Корнелий Сципион Африканский. Теперь его уже легко отличали от Публия Корнелия Сципиона-отца, погибшего на несколько лет раньше в Испании. И всё-таки судьба даровала Сципиону-сыну еще один довесок к этой тяжелой цепи имен.

Через пятнадцать лет после битвы при Заме родился у некоего Люция Эмилия Павла сын, который, в силу каких-то соображений, был усыновлен членами семьи Корнелиев под славным именем Публия Корнелия Сципиона. Больше того, приняв участие во вновь вспыхнувшей войне с Карфагеном, он тоже заслужил звание «Африканский». И теперь пришлось, для различения, придать одному из двух Сципионов Африканских дополнительное прозвище Старшего, а другому — Младшего, да еще Эмилиана — сына Эмилия. Вот почему победитель при Заме и известен нам сейчас как Публий Корнелий Сципион Африкан Старший.

Пример этот очень ярок, но он — исключение: немногие римляне удостаивались такого сложного именования. Обычным правилом было три имени у человека. Первое из них — в данном случае Публий — соответствовало нашему «имени», но называлось оно у римлян «предыменем», «прэномен». Второе, родовое имя — Корнелий — носило название собственного «имени», — «номен». Третье имя, или «когномен», — Сципио — было «дополнительным», «со-именем» и представляло собой не родовое, а «семейное» прозвище. За ним могли, как мы и видели, следовать еще «личные» прозвища — «agnomina», например Африкан, причем уже в неограниченном числе. Надо сказать, что установить точные границы между «когноменами» и «агноменами» не всегда бывает легко: ведь и малые ветви старых родов начинают расти, расширяться и в свою очередь разветвляются дальше и дальше. Семья Сципионов не избежала этой участи: из их среды выделилась самостоятельная ветвь Сципионов-Носатых (Назики). Былое «когномен» (Сципионы) превратилось теперь уже как бы во второе «номен», а место «когномена» заняло новое наименование. И скоро к нему пришлось добавлять, уже «на третьем этаже», все новые и новые прозвища. Из истории мы знаем Публия Корнелия Сципиона Назику Коркулюса и его сына Публия Корнелия Сципиона Назику Серапиона.

Если после всего, что тут было сказано, вы сумеете установить, какая из разновидностей римских имен больше всего заслуживает уподобления нашей «фамилии», — вы покажете себя очень тонким филологом. Я этого сделать не берусь.

Пожалуй, это всё наиболее любопытное, что стоило сказать о римском именословии. Два только замечания под конец.

Во-первых, занятно, что наше слово «фамилия» взято именно из языка тех самых римлян, которые никаких .«фамилий» не знали: по-латыни «familia» — просто-напросто «семья». А во-вторых, интересно вот что: всё, что я только что рассказал, относится исключительно к мужским римским именам; у женщин-римлянок, даже самых почтенных и знатных, никаких «прэномен» — личных имен — не было совершенно. Они на них не имели права, потому что женщина в Риме не была полноправной личностью; она заслуживала внимания главным образом как часть семьи, — ее дочь или ее мать.

Каждая родившаяся девочка с первого часа своей жизни наследовала «когномен» своих родителей, их родовое имя. Если они принадлежали к роду Юлиев, она становилась Юлией; если Корнелиев — Корнелией. Но и только! Даже славнейшая в глазах древних римлянка, дочь Сципиона Старшего, жена Семпрония Гракха, мать великих демократов Гая и Тиберия Гракхов, не избежала этой участи. Она была знаменита и своей образованностью и величием души. К ней сватался один из Птолемеев, царь Египта, — она отвергла это царственное сватовство. И всё же всю жизнь она оставалась только Корнелией. Поэтому многозначительным кажется ответ, данный ею кому-то из современников, когда он назвал ее «дочерью Сципиона».

«Не зовите меня ни чьей дочерью,—сказала гордая матрона,—я хочу, чтобы меня звали матерью Гракхов». Однако в Риме и это было невозможно.