Ему показалось, что атмосфера этого вечера не такая, как обычно, и это опечалило: пропала характерная легкая веселость, возможно, потому что Лаура Филдинг слишком старалась, будто она уже на грани, а, возможно, из-за того, что, по крайней мере, некоторые мужчины уделяли больше внимания ей, чем музыке.

Но когда Джек Обри подошел к нему и сказал: «Вот ты где, Стивен. Наконец пришел. Как прошло твоё погружение?», то жизнерадостность вернулась вместе с воспоминаниями об этом замечательном событии, и Стивен ответил:

— Клянусь, Джек, это лучший в мире колокол! Как только его опустили в воду с борта «Эдинбурга», капитан Дандас, этот почтенный, достойный человек, окликнул меня сверху, чтобы узнать, решился ли я погружаться, ведь в таком случае он станет моим напарником, поскольку, — тут он понизил голос, — проклянет себя, если позволит мне совершить это в одиночку, и...

— Дорогой доктор, я не помешаю? — спросила Лаура Филдинг, протягивая партитуру.

— Ничуть, мэм, — заверил Стивен, — я просто рассказывал капитану Обри о моем водолазном колоколе, моем новом водолазном колоколе.

— О да, да! Ваш водолазный колокол, — сказала она. — Как бы мне хотелось послушать о нем. Давайте поскорее покончим с музыкой, и вы расскажете о нем в спокойной обстановке. Жемчуга, русалки, сирены...

Они исполняли сонату для виолончели Контарини всего с одним пассажем в нижнем регистре, и обычно Лаура Филдинг всегда изумительно играла свою партию, будто гармония для нее столь же естественна, как дыхание, а музыка лилась из нее, словно вода из родника. Но в этот раз они едва сыграли вместе десять тактов до того, как она выдала настолько фальшивый аккорд, что Стивен поморщился, а Джек, Муратори и полковник О'Хара удивленно подняли брови и стиснули губы, а пожилой командор-итальянец довольно громко произнес:

— Ай-ай-ай.

После первой ошибки она сосредоточилась — Стивен видел, как Лаура склонила симпатичную голову над клавишами, её мрачное, напряженное выражение лица, закушенную нижнюю губу — но старательное исполнение абсолютно не подходило ее стилю, и она посредственно отыграла свою часть, то сбиваясь с ритма, то попадая не в ту ноту.

— Прошу прощения, — сказала она, — постараюсь исправиться.

К сожалению, сбыться этому оказалось не суждено. Адажио требовало четкого акцентирования на нотах, но понапрасну. Пару раз миссис Филдинг посмотрела на Стивена извиняющимся взглядом, пока совсем уж дикая ошибка не остановила его смычок в воздухе, а она, сложив руки на коленях попросила:

— Может, вернемся к самому началу?

— Да, конечно.

Но и эта попытка закончилась провалом: они медленно убивали бедного Контарини. Мэтьюрин теперь играл так же плохо, как и его партнерша, поэтому, когда со звонким «памм» на второй трети адажио струна «ля» лопнула, все вздохнули с облегчением.

Позже полковник О'Хара сыграл несколько современных произведений на фортепиано с поразительным неистовством и страстью, но по-настоящему исправить вечер после их провала так и не удалось.

— Миссис Филдинг не в духе, — заметил Стивен, стоя у лимонного дерева с Джеком Обри, — в неподходящем расположении духа, точнее говоря, — добавил он, поскольку она постоянно с кем-то беседовала и смеялась.

— Да, — согласился Джек, — она скорбит по мужу, несомненно, говорила о нем утром.

Джек с доброжелательностью и состраданием смотрел на нее сквозь листья: он всегда ценил тех женщин, что отказывали ему вежливо, а Лаура Филдинг, хотя и несколько встревоженная, в этот вечер была необычайно хороша в своём пламенеющем платье.

— Мне кажется, она обрадуется, увидев наши спины, — предположил Стивен. — Как только это будет прилично, я откланяюсь. Только, наверное, мне следует захватить свои ботинки, точнее, ботинки Грэхэма, Может, уйду прямо сейчас, спрошу, можно ли оставить виолончель, и незаметно выскользну.

Его последние слова заглушил взрыв смеха мужчин с другой стороны дерева и приближение капитана Вагстаффа, поприветствовавшего Джека довольно громким и фамильярным голосом и спросившего, много ли тот съел огненных красных штучек.

Стивен прокрался в дом, где обнаружил миссис Филдинг, аккуратно наполнявшую пуншем бокалы. Выражение её лица сменилось на самое любезное.

— Будьте добры, помогите мне с подносом, — попросила она, а затем приблизилась и прошептала ему на ухо: — Я пытаюсь избавиться от них, но они не уходят. Скажите им, что это вокал на прощание. То есть бокал.

— Я как раз собирался откланяться, — ответил Стивен.

— О нет, — удивленно возразила она, — не уходите. Нет-нет, вы должны остаться, мне нужно с вами посоветоваться. Возьмите бокал с пуншем и марципан... Я приберегла их для вас.

— По правде говоря, моя дорогая, полагаю, сегодня я уже съел предостаточно.

— Тогда половинку, я разделю ее с вами.

Они вынесли подносы, он — большой с напитками, она — другой, на котором Стивен признал старого знакомого — неаполитанское печенье. Они обошли всех, миссис Филдинг сказала пару слов, поблагодарив гостей за то, что пришли и так очаровательно сыграли. Но гости не уходили, а стояли, необычайно громко смеялись и раскрепощенно разговаривали.

И если в начале вечера она вела себя довольно игриво, возможно, несколько наигранно, то теперь об этом ​​пожалела, хотя её теперешние холодность и отстраненность не покончили с тем эффектом. Свобода в речах уступила место распущенности, и Вагстафф, переводя взгляд с Джека на Стивена, произнес:

— Честное слово, доктор, вам повезло. Многие дорого бы заплатили, чтобы занять ваше место дворецкого.

Так продолжалось до тех пор, пока она не переговорила наедине с командором, после чего все стали маленькими группами неспешно прощаться и уходить, и даже тогда Вагстафф надолго застрял у открытой двери, рассказывая только что пришедшую ему на ум забавную историю, непристойную концовку которой кое-как замяли собеседники, еле выпроводив его, все еще смеющегося, на улицу, где невидимый наблюдатель отметил их всех в своем списке как ушедших.

Наконец остались только Обри и Мэтьюрин. Джек задержался, чтобы помочь своему другу доковылять до дома. Он удивительно четко осознавал, что он мужчина, а Лаура Филдинг – женщина, но продолжал разглядывать ее весьма доброжелательно, как ангела, пока та не попросила запереть Понто на отцовском дворе: «Он ненавидит это место, но для вас сделает всё что угодно», — а когда Джек уже стоял у входной двери, попросила закрыть её от кошек.

Дорогой доктор пока не собирается уходить, а, потакая ее желаниям, решил еще чуть-чуть задержаться, о чем она сообщила, улыбнувшись Стивену. Эта улыбка, которую Джек заметил, внезапно поразила его, словно выстрел. Хотя он мог не разобрать сигналов в свою сторону, но едва ли ошибся бы касательно тех, что адресованы другому мужчине.

Ему удалось скрыть свои чувства, нарочито демонстрируя спокойствие, когда он благодарил за прекрасный вечер и выражал надежду на то, что в скором времени ему посчастливится вновь увидеться с миссис Филдинг, но не было смысла морочить Понто, с его задабривающим нервным взглядом. Глядя прямо в глаза Джеку, пес покорно и молчаливо ушел, повесив уши, в свою тюрьму на двор с цистерной для воды, хотя ненавидел спать где-либо, кроме как у кровати хозяйки.

— От кошек, клянусь честью, — сказал Джек, захлопывая за собой наружную дверь, — никогда бы не подумал, что Стивен способен на такое.

Сам Стивен стоял в некотором замешательстве среди множества бокалов и тарелочек, разбросанных по всему двору, когда Лаура вернулась к нему со всем необходимым для наведения порядка.

— Я быстренько здесь приберусь, — сказала она, — проходите внутрь, в мою спальню: я зажгла фимиам и приготовила вино.

— А где Джованна? — спросил Стивен.

— Она сегодня не останется на ночь, — с улыбкой ответила Лаура, — я скоро.

Принимать гостей в спальне являлось вполне пристойным во Франции и большинстве стран, перенявших французские манеры, и Стивен прежде уже бывал в спальне миссис Филдинг — в плохую погоду её гости переходили туда из маленькой гостиной — но никогда еще не видел эту комнату столь уютной.