Он покосился через плечо на человека, послужившего причиной этих невеселых размышлений, и увидел, что тот, совершенно не таясь, смотрит в их с Ириной сторону. Тут ему вспомнились слова незнакомца, произнесенные в ответ на его раздраженный вопрос, и он насторожился: что значит «обознался»? Обознался — значит, спутал постороннего человека с кем-то хорошо знакомым. Так кого же он спутал и с кем? Ирину? Его, Глеба? Или это было сказано просто от растерянности, чтобы хоть что-нибудь сказать? Ну в таком случае хватило бы и обычного «извините».

— Смотрит, — сказала Ирина, проследив за направлением его взгляда.

— Угу, — откликнулся Глеб. — Черт, до чего неприятно! Терпеть не могу толпу. В ней обязательно отыщется кто-нибудь, считающий своим долгом испортить человеку аппетит. Ей-богу, этот сын гор переходит всякие границы. То, как он на тебя пялится, попросту неприлично.

— На меня?! — Ирина казалась искренне изумленной. — Если ты так считаешь, то ты и вправду слепой.

— Ну не на меня же, — сказал Глеб.

— Именно на тебя, — уверенно возразила Ирина. — И не спорь, пожалуйста. Женщина всегда в состоянии понять, смотрит мужчина на нее или мимо.

— М-да? — с кислым видом сказал Глеб. Причин не доверять женскому чутью Ирины у него не было, но повышенное внимание, проявляемое горцем к его персоне, выглядело более подозрительным, чем нормальный, вполне объяснимый интерес горячего кавказца к красивой женщине. Впрочем, джигит попросту мог усмотреть в отказе Ирины и не слишком приветливом тоне ее спутника оскорбление своего достоинства и теперь, возможно, прикидывал, как ему расквитаться с обидчиком. У Глеба сразу же заныл раненый бок, явно не желавший, чтобы его хозяин ввязывался в потасовку.

Минут пять Глеб делал вид, что не замечает пристального внимания со стороны кавказца, целиком сосредоточившись на Ирине, а потом все-таки не утерпел и резко обернулся. Кавказец сидел к нему вполоборота, не спуская с Глеба своих черных, занавешенных густыми кустистыми бровями глаз. Сиверов думал, что, застав наблюдателя врасплох, вынудит его отвернуться, но не тут-то было.

Нерешительно крутанув ус, незнакомец вдруг встал и, непринужденно лавируя между столиками, направился прямо к Глебу, уже издалека смущенно улыбаясь и опять прижимая к сердцу ладонь.

— Если он опять насчет танцев, — сказал Глеб Ирине, — я ему ноги переломаю. Поглядим, как он спляшет лезгинку на руках.

— Вряд ли, — отозвалась Ирина. — Он на меня даже не смотрит.

Голос у нее был напряженный, и это очень огорчило Глеба. Называется, отдохнули… И, главное, в первый же вечер!

Глеб напряженно вглядывался в лицо приближавшегося кавказца, пытаясь понять, что это за человек и что ему надо. Кавказец был как кавказец — высокий и стройный, одет без претензий и, пожалуй, лет на пять, а то и на все семь моложе Глеба. Знаменитой, вошедшей во множество анекдотов кепки на нем, конечно, не было, но Глеб и без кепки видел, что перед ним, скорее всего, грузин. Да и акцент у него был скорее грузинский, чем какой-то еще — чеченский, к примеру…

Кавказец остановился у их столика, продолжая прижимать ладонь к левой стороне груди и смущенно улыбаться. Все-таки грузин, окончательно решил Глеб и тоже шевельнул губами, обозначив улыбку — вежливую, но холодную. В глазах незнакомца в этот момент что-то мигнуло, как будто улыбка Глеба произвела на него неожиданно сильное впечатление.

— Простите еще раз, — сказал грузин, — не хочу вам мешать. Один вопрос можно? Скажите, уважаемый, мы с вами нигде не встречались?

— Вряд ли, — сказал Глеб. — А что, я вам кого-то напоминаю?

Грузин развел руками. Он либо очень умело притворялся, либо и впрямь был чертовски обескуражен.

— Ничего не понимаю! — с кавказской горячностью воскликнул он. — Не понимаю, нет! Лицо совсем чужое, никогда не видел, а глаза… улыбка… голос… Не понимаю!

— Бывает, — вежливо и равнодушно сказал Глеб.

Это было совсем короткое слово, но, еще не успев выговорить его до конца, Сиверов вдруг понял, что этот человек тоже ему знаком. Впрочем, «знаком» — это было не совсем то слово. Знакомство их было такого рода, что соединяет людей крепче родственных уз, и теперь Глебу Сиверову предстояло сию же минуту, не сходя с места и не тратя времени на раздумья, решить, как ему с этим знакомством поступить. Долг — вернее, то, что агент по кличке Слепой уже много лет подразумевал под этим словом, — повелевал ему решительно откреститься от собственной памяти. Время меняет людей, и воспоминания почти двадцатилетней давности редко соответствуют действительному положению вещей. Человек, растерянно улыбавшийся Слепому с высоты своего немалого роста, помнил совсем другого Глеба Сиверова — того, который давно умер и был похоронен в пыльных чужих горах. Да и в нем самом наверняка осталось очень мало от того зеленого пацана, который готов был пойти под трибунал, но не сбрить свои жиденькие черные усики, как того требовал старшина роты. И не сбрил, между прочим. Вон, какие из них усищи получились! Да? ничего не скажешь, настоящий джигит вырос. А ведь мог бы и не вырасти. Мог бы так и остаться там вместе с лейтенантом Сиверовым…

Какого черта, подумал Глеб. Какого черта?! Те, кто превратил меня в зомби, в ожившего мертвеца с приросшим к руке пистолетом, сами давно мертвы. Их планы, их цели и замыслы умерли вместе с ними и погребены под обломками рухнувшей империи. Так какого дьявола я должен во всем следовать программе, которую они в меня когда-то заложили? Даже в такой мелочи… А мелочь ли это? Ведь это одна из тех мелочей, по которым судят о человеке: вот этот — настоящий, а тот — дерьмо собачье. Ну да, конечно, быть дерьмом при моей профессии как-то безопаснее, да только… А, к черту!

— Бывает, — медленно повторил он и характерным жестом сунул в зубы сигарету. Глаза у грузина сделались совсем круглые — очевидно, этот жест тоже показался ему мучительно знакомым. — Всякое бывает, генацвале. Бывает, похоронишь человека, а лет этак через пятнадцать-двадцать сталкиваешься с ним в каком-нибудь шалмане и ну голову ломать: он или не он? Так-то, Арчил Вахтангович. Так-то, кацо.

Он щелкнул зажигалкой и погрузил кончик сигареты в ровный голубоватый огонек, краем глаза заметив удивленный, и слегка встревоженный взгляд Ирины. Ему вдруг стало легко, тепло и немного грустно. Он знал, что принял верное решение, и грустил оттого, что не испытывает по этому поводу той радости, какую, по идее, должен был испытывать.

— Вай, — тихонько проговорил, почти пропел грузин. — Вай! Командир, дорогой, это правда ты?

Последний вопрос прозвучал уже как вопль. На них начали оглядываться, и Глеб поспешно дернул Арчила Вахтанговича за штанину, силой усадив его на свободный, стул.

— Тише ты, джигит, — сказал он. — Чего орешь-то?

— Вай, узнаю! — немного тише, но все еще гораздо громче, чем нужно, запел грузин, — Узнаю командира! Такой вежливый, такой ласковый, клянусь! Слушай, я сплю, нет? Как такое может быть, э? Глазам не верю! Ущипни, меня, генацвале, клянусь!

Глеб с удовольствием выполнил его просьбу. Грузин подскочил и затих, потирая предплечье.

— …а, — сказал он, — теперь вижу, что живой. Поверить трудно, но… Нам сказали, ты погиб. Теперь своими глазами вижу: нет, не погиб, живой. Кому верить — тому, кто сказал, что ты мертвый, или собственным глазам? Слушай, так можно с ума сойти! Где другое лицо взял, слушай? Я Москву посмотреть хотел, но у меня лицо не той национальности, понимаешь? Куплю себе другое, буду ходить, все мне будут улыбаться, милиция честь отдавать станет. Скажи, где брал, сколько платил?

— Где брал, там больше нет, — сказал Глеб, — А сколько платил… Другое лицо — другая жизнь, Арчил. Прежней жизнью я и расплатился. Так что мой тебе совет, живи с тем лицом, которое папа с мамой подарили. Тем более что оно тебе очень идет. И, умоляю, перестань орать. Люди же кругом! Не заставляй меня жалеть о нашей встрече.

Грузин на мгновение погрустнел, крякнул, — крутанул ус. — Понимаю, дорогой, — сказал он. — Прости…