Поэтому оставалось только радоваться, что он не успел дать Глебу это последнее задание. Если бы Слепой занялся этим делом вплотную, засевший где-то в МЧС хитрец, научившийся повелевать стихиями и делать деньги из дождя, очень быстро оказался бы мертвым, и тогда Федор Филиппович наверняка имел бы неприятный разговор с руководством. Он не сильно боялся начальственного нагоняя, но все же… Уйти на пенсию по собственной воле и быть отправленным на покой насильно — разные вещи.

«Ну, и ладно, — подумал генерал — В конце концов, статистика, прогнозы всякие — это, как говорится, вилами по воде… Пока я не влез в это дело с головой, пока не поймал этого повелителя бурь за руку, можно делать вид, что его и вовсе нет на белом свете. Нету! Стихийные бедствия — это просто стихийные бедствия, и спроса с них никакого. Вон, даже богатые и продвинутые по части высоких технологий американцы не в состоянии предсказать свои торнадо. И достается же им от этих торнадо! И терпят, не жалуются, потому как на стихию жаловаться бессмысленно, и расследовать ее преступления — пустая трата времени… А то, что могут вытерпеть американцы, наши, русские люди вытерпят и подавно. Некоторые, конечно, при этом умрут, так что с того? Да обыкновенные автомобили каждый год уносят столько жизней, сколько никакому землетрясению и не снилось! Это что, тоже результат продуманной диверсионной деятельности? То-то и оно, что нет. Так что нечего, товарищ генерал, забивать себе голову сомнительной чепухой… Подумаешь, на Черноморском побережье Кавказа сель с горы сошел! Подумаешь, смыло несколько турбаз, разрушило пару поселков и унесло в море туристский автобус с людьми… Или два автобуса? Да какая разница, хоть пять автобусов! Людей у нас пока, слава богу, хватает, и автобусов тоже… Неприятно, конечно, но единственный способ бороться с подобными вещами — держать в узде журналистов, А то они совсем распоясались, управы на них нет. Их послушать, так мы через год все до единого вымрем — если не от радиации, то с голодухи или от чеченских фугасов…

Федор Филиппович потушил в пепельнице окурок, задумчиво поиграл пачкой, но сигарету так и не взял. Слабость, подумал он. Такие вот циничные рассуждения — первый признак слабости, неспособности повлиять на ситуацию.

Генерал встал, решительно сгреб со стола сигареты и вскарабкался на табуретку. У него мелькнула мысль, что он ведет себя смешно и, в общем-то, недостойно: по большому счету, сигареты следовало бы скомкать и выбросить в мусорное ведро. «А, чего там! — подумал он, заталкивая пачку в вентиляцию и устанавливая на место пыльную решетку. — Время красивых жестов давно прошло, а сигареты в мусорном ведре — это, как ни крути, именно красивый жест, и больше ничего. Моя работа вреднее никотина, алкоголя и наркотиков, вместе взятых. Вот выйду на пенсию, тогда и буду тренировать силу воли. Положу в карман пачку хороших сигарет — непременно открытую — и буду с ней повсюду ходить, друзей-пенсионеров угощать, а сам — ни-ни».

Он пальцами, без отвертки, заворачивал последний шуруп, когда лежавший на подоконнике телефон издал квакающую электронную трель. Генерал заторопился, через плечо косясь на черную трубку. Экранчик дисплея вспыхнул зеленым светом, на нем проступили черные цифры входящего номера. Федор Филиппович прищурился — зрение у него стало уже не то, что прежде, а очков под рукой не было. Номер показался ему незнакомым. Впрочем, он мог и ошибаться.

Начиная нервничать, генерал в сердцах хлопнул ладонью по головке шурупа, и тот легко вошел в разношенное, ставшее чересчур широким для него отверстие. Потапчук торопливо и неуклюже слез с табурета, быстро пересек кухню и взял с подоконника трубку. Номер на определителе действительно был ему незнаком, похоже, звонили из автомата. Потапчук очень не любил такие вот неожиданные, безымянные звонки: как правило, они не сулили ничего, кроме хлопот и неприятностей. Лучше всего, конечно, было сделать вид, что его нет дома, но ведь это могла звонить жена. Объясняйся с ней потом — где был, что делал, почему трубку не снял…

— Слушаю, — сердито бросил он в трубку, через плечо глядя на решетку вентиляции, которая, кажется, собиралась упасть.

Голос в трубке был женский и, как показалось Федору Филипповичу, совершенно незнакомый. В наушнике трещало, хрипело, доносились уличные шумы — звонили и впрямь из автомата, установленного в каком-то довольно оживленном месте.

— Алло! Алло! Вы слышите меня? — кричал далекий женский голос.

«Не туда попали», — с облегчением понял генерал.

— Да! — повысив голос, повторил он. —

Я слушаю!

Кто вам нужен?

— Федор Филиппович, это вы? Это Ирина!

— Ирина? — переспросил Потапчук.

Он хотел спросить: «Какая еще Ирина?», но в последнюю секунду сдержался. Это прозвучало бы грубо, а генерал Потапчук не привык без острой необходимости грубить женщинам, особенно таким молодым, взволнованным и даже напуганным, какой, судя по голосу, была его собеседница. Впрочем, голос в телефонной трубке — штука обманчива, Федор Филиппович, например, знавал парочку дам весьма почтенного возраста, голоса которых по телефону звучали, как щебетанье старшеклассниц.

— Ирина Быстрицкая, — пришел ему на выручку голос в трубке.

Даже после этого Потапчук не сразу понял, с кем говорит. В течение какого-то микроскопического отрезка времени его мозг еще отказывался воспринимать поступившую информацию. Да, генерал был знаком с Ириной Быстрицкой, но до сих пор она ему ни разу не звонила — по той простой причине, что не знала номера его телефона. Слепой, очевидно, полагал, что жене вовсе не обязательно располагать подобной информацией, и Федор Филиппович был с ним в этом согласен. Ирина тоже не возражала, понимая, очевидно, что такое положение вещей оправдано необходимостью. К тому же, Потапчук подозревал, что жена Слепого его слегка недолюбливает — не как человека, а именно как официальное лицо, раз за разом посылающее Глеба Сиверова на верную смерть. Так уж сложилось, что Ирине многое было известно о работе мужа, изменить что-то она не могла и не пыталась, но это вовсе не означало, что такое положение вещей ее радует. Генерал Потапчук был для нее живым воплощением работы Глеба, и то, что ей удавалось хотя бы при личных встречах отделять личные отношения от служебных, Федор Филиппович считал настоящим подвигом.

Тут его будто током ударило! Ну да, конечно же! Прощаясь, Глеб упоминал Черноморское побережье, и притом, кажется, именно то место, репортаж с которого Федор Филиппович полчаса назад посмотрел по телевизору. Итак, сначала репортаж, а потом этот звонок… Господи, что там стряслось?!

— Ирина! — почти закричал он в трубку, — Что случилось? Где Глеб?

— Нужно встретиться, Федор Филиппович, — сказала Ирина, и генералу в ее голосе послышалась усталость. — Если вы не очень заняты, приезжайте к трем вокзалам. Только… Словом, Глеб просил вас быть осторожным. За мной могут следить.

Договорившись о встрече, Потапчук положил трубку, и в этот момент плохо укрепленная им вентиляционная решетка с лязгом и грохотом обрушилась на пол, разбросав по всей кухне крошки цемента и пыльные щепки деревянных пробок. Генерал вздрогнул, схватившись за сердце, немного постоял так, глубоко дыша и загоняя внутрь готовые сорваться непечатные выражения, а потом все-таки выругался и, перешагнув через упавшую решетку, вышел из кухни.

Через пять минут в прихожей хлопнула дверь, и в квартире стало тихо.