Люсинда позволила себе недоверчиво прищуриться.

— Значит, ваша жизнь тяжела и однообразна?

— Вы угадали. Моему нынешнему образу жизни не позавидовал бы ни один повеса.

— Тогда почему вы так мучаете себя?

Гэрри услышал заключительные такты вальса и автоматически остановился. Ее вопрос звучал в его ушах, ответ звенел глубоко внутри. Ее глаза, нежно-голубые, не отпускали его, маня, успокаивая. Усилием воли он заставил себя отступить, ища спасения в цинизме, так долго спасавшем его.

— Действительно, почему, миссис Бэббакум? Боюсь, что мы этого никогда не узнаем.

Люсинда чуть не заскрежетала зубами. Она положила ладонь на его рукав, раздумывая о том, что единственный вальс, который он себе позволял на каждом балу, никогда не длится настолько долго, чтобы разрушить его оборону. Почему он так упорно не желает признавать то, что они оба знают? Этот вопрос все больше тревожил ее.

— Ваша тетя удивилась, увидев вас в городе. Она сказала, что вас будут… преследовать дамы, желающие женить вас на своих дочерях.

Неужели он действительно считает брак ловушкой?

— Она права, — ответил Гэрри. — Лондон во время сезона никогда не считался безопасным местом для знатных и богатых джентльменов. Несмотря на их репутацию.

— Так вы смотрите на это… преследование только как на неизбежную реальность?

— Такую же неизбежную, как весна, хотя неизмеримо менее приятную… Пойдемте, я отведу вас к Эм.

— Ах… — Люсинда огляделась и увидела тихо колышущиеся драпировки застекленных высоких дверей, выходящих на веранду. За верандой лежал сад, мир теней и лунного света. — Вообще-то, — она искоса взглянула на него, — мне немного жарко.

Ложь очень кстати окрасила ее щеки румянцем.

Гэрри внимательно посмотрел на нее. Как лгунья она безнадежна. Ее глаза туманились всякий раз, когда она пыталась хитрить.

— Мы могли бы выйти на веранду. — Люсинда постаралась говорить высокомерно. Она притворилась, что пытается разглядеть то, что происходит за окнами. — Там гуляют, почему бы и нам не пройтись по саду.

Именно в такие моменты она больше всего чувствовала недостатки своего воспитания. Замужество в шестнадцатилетнем возрасте лишило ее малейшей возможности научиться флиртовать. Гэрри не ответил, и она настороженно взглянула на него.

Он ждал этого. И выражение его лица говорило о гневе мужчины, понимающего необходимость оставаться в рамках приличий.

— Дорогая миссис Бэббакум, вы доставили бы мне огромнейшее удовольствие, если бы вбили в свою хорошенькую головку, что я нахожусь здесь — в Лондоне — с одной-единственной целью: ограждать вас от всевозможных опасностей.

В ее глазах отразилось искреннее удивление.

— Неужели?

— Да. — С вынужденным спокойствием Гэрри увел ее от окна, не выпуская локоть, дабы быть уверенным, что она следует за ним. — Я нахожусь здесь, чтобы, несмотря на мое желание, ваше желание и, несомненно, желания одурманенных вами поклонников, вы закончили этот сезон так, как начали. Добродетельной вдовой.

Люсинда снова замигала, затем оцепенела.

— В самом деле? — Она надменно подняла голову и уставилась прямо перед собой. — Мистер Лестер, я не помню, чтобы назначала вас на должность хранителя моей добродетели.

— Ах… но ведь вы это сделали. — (Она удивленно взглянула на него, пытаясь отрицать, и встретила уверенный взгляд.) — Когда приняли мою руку и позволили вытянуть себя из кареты на Ньюмаркетской дороге.

Люсинда тут же вспомнила тот момент, то мгновение, когда стояла на коленях в его объятиях на опрокинутом набок экипаже. Она подавила трепет и задрала нос еще выше.

— Чепуха.

— Напротив. — Повеса рядом с нею казался невозмутимым. — Я помню, читал где-то: если мужчина кого-то спасает, он берет на себя ответственность за спасенную жизнь. Вероятно, то же правило справедливо по отношению к женщине.

Люсинда нахмурилась.

— Это восточная философия, а вы англичанин до мозга костей.

— Восточная? Одной из тех стран, где женщин закутывают в покрывала и держат за запертыми дверями, — несомненно. Я всегда считал, что такие в высшей степени разумные правила создаются цивилизациями гораздо более древними, чем наша.

С этими словами они достигли ее поклонников. Люсинда боролась с желанием вспылить или закричать от ярости. Услышь она еще хоть одну из его бойких отговорок, она бы… ей-Богу не выдержала… и смутила бы и себя, и Эм, и всех вокруг. Она сумела выдавить радостную улыбку и позволила восхищенным поклонникам утешать комплиментами ее оскорбленную гордость.

Гэрри постоял рядом минут пять, затем молча покинул свой пост. Он бродил по залу, но не слишком отдаляясь, обмениваясь репликами с некоторыми из знакомых, затем занял удобную нишу, откуда мог не выпускать из вида Люсинду.

Одного его присутствия было достаточно, чтобы отпугивать от нее опасных фатов, хотя те, кто собрался вокруг нее, были благородны душой и не стали бы атаковать без приглашения. Его интерес служил дополнительным сдерживающим средством, но он не собирался рисковать и не хотел позволить хоть одной душе заподозрить, что он задумал.

Мрачно ухмыльнувшись, он прислонился к стене и смотрел, как Люсинда подает руку Фредерику Эмберли. Снова вальс. Вальсы были навязчивой идеей леди Хеммингхерст.

Люсинда приноровилась к шагам мистера Эмберли, более коротким, чем шаги Гэрри, и отдалась музыке.

Через три сложных фигуры она встретила несколько озабоченный взгляд партнера и сурово напомнила себе о необходимости улыбаться. Что было не так-то легко, поскольку она кипела от ярости.

Повесы, как всем известно, соблазняют женщин, особенно вдов. Неужели она так безнадежна, что не может сломить сопротивление Гэрри? Не то чтобы она хотела быть соблазненной, но, учитывая его статус… и ее статус… ей приходилось мириться с тем фактом, что для них это был бы самый разумный первый шаг. Она испытывала чувство гордости за свой прагматизм… раз уж приходилось быть реалисткой.

Он приехал в Лондон; как тень, ходил за нею. Но все же этого было недостаточно. Требовалось что-то еще.

Они сделали третий круг по залу, и Люсинда сосредоточилась на мистере Эмберли. По-видимому, если в зрелом возрасте необходимо научиться поощрять повесу, то следует организовать уроки.

Вальс очень своевременно привел их в другой конец зала. Люсинда подхватила веер, свисавший на ленточке с ее запястья. Открыв его, она помахала им.

— В зале так жарко, вы не находите, мистер Эмберли?

— Вы правы, милая леди.

Люсинда следила, как его взгляд скользнул в сторону веранды. Пряча улыбку, она невинно предложила:

— Я вижу стул. Если я подожду там, вы не могли бы принести мне бокал лимонада?

Кавалер замигал и попытался скрыть свое разочарование.

— Конечно. — Он заботливо проводил даму к стулу, затем, явно не желая покидать ее, исчез в толпе.

Люсинда удовлетворенно откинулась на спинку стула, лениво обмахиваясь веером в ожидании своего первого подопытного.

Мистер Эмберли вскоре появился с двумя бокалами подозрительного цвета жидкости.

— Я подумал, что вы предпочтете шампанское.

Люсинда приняла бокал и изящно отпила глоток. Гэрри обычно приносил ей шампанское к ужину, и оно на нее не действовало.

— Благодарю вас, сэр, — она одарила своего кавалера улыбкой. — Мне совершенно необходимо было освежиться.

— Я не удивлен, дорогая миссис Бэббакум. Такое столпотворение, — мистер Эмберли удостоил толпу вокруг них ленивым взмахом руки. — Но я не понимаю, какое удовольствие находят в этом устроительницы балов. Невозможно поговорить, не так ли?

Люсинда отметила должный блеск в глазах мистера Эмберли и снова улыбнулась.

— Бесспорно, сэр.

Без дальнейшего поощрения мистер Эмберли продолжал болтать, перемежая соображения о погоде, высшем свете и предстоящих событиях осторожно-многозначительными замечаниями, которые Люсинда без труда отвергала. Через пятнадцать минут, успев вежливо отклонить приглашение на прогулку в Ричмонд, она допила шампанское и вручила бокал своему кавалеру. Он поставил его на поднос проходящего лакея и повернулся, чтобы помочь ей встать.