– Посмотрите-ка туда! – вскричала Ио таким пронзительным голосом, что чернокожий вскочил как ужаленный. Ио, прикрывая глаза рукой, смотрела на берег озера, над которым вставало солнце. Я тоже посмотрел туда, да и многие воины, побросав свои занятия, повернули головы в ту сторону, куда указывала Ио; в лагере, по крайней мере в нашей его части, воцарилась полная тишина.

С берега озера доносилась негромкая музыка; человек сто скакали там в каком-то диком танце, и вместе с танцорами скакали козы – последних, впрочем, возможно, просто пугали две рычащие ручные пантеры.

– А, это Юный бог![26] – прошептал Пиндар и поманил меня за собой.

Когда мы догнали вереницу воинов, спускавшихся к озеру за водой, Ио схватила меня за руку:

– А разве нас приглашали на этот праздник?

Я сказал ей, что не знаю.

– Ты же совершаешь странствие по святым местам! – бросил Пиндар, не оборачиваясь. – Нехорошо обижать одного из великих богов.

По пологому склону холма мы спустились к озеру; кругом зеленела молодая трава, цвели цветы. Пиндар шел впереди, Ио цеплялась за мою руку, а чернокожий хмуро тащился позади, на некотором расстоянии от нас.

Поверхность озера в утренних лучах казалась золотым покрывалом, шаловливый ветерок точно сорвал с Зари ее темные одежды, умастив прелестное тело богини множеством дивных благовоний. Позади нас уже слышались звуки труб – войско Великого царя готовилось выступать в путь; однако, хотя многие воины поспешили назад, в лагерь, мы за ними не последовали.

– Ты выглядишь счастливым, господин мой, – сказала Ио, поднимая ко мне свое личико.

– Но я действительно счастлив, – ответил я. – А ты разве нет?

– Если счастлив ты… О да, я счастлива тоже!

– Ты говорила, что тебя привели в храм, чтобы принести в дар Светлому богу. Разве там ты не испытывала счастья?

– Нет, мне было страшно, – призналась она. – Я боялась, что мне перережут горло, как несчастным жертвенным животным. И сегодня мне вдруг тоже стало страшно: я подумала – а вдруг Светлый бог отдал меня тебе, чтобы ты принес меня в жертву где-нибудь в другом месте? Ты не знаешь, в храме той Великой Матери богов, куда ведет нас поэт, детей в жертву богине не приносят?

– Понятия не имею, Ио; но если это действительно так, то я ни за что не позволю убить тебя! Какой бы вред или оскорбление я ни нанес Великой богине, подобную жертву ничто оправдать не сможет.

– Но что, если ты будешь вынужден так поступить, чтобы найти свой дом и друзей?

– Неужели только желание найти их и привело меня в храм вашего Светлого бога?

– Не знаю, – задумчиво проговорила Ио. – По-моему, тебя туда привели мой прежний хозяин и его друзья. Во всяком случае, все вы уже были там, когда появилась я. Но потом мы успели немного посидеть с тобой вдвоем, и ты рассказал мне, как попал в храм.

Ио отвернулась и стала смотреть на танцоров.

– Латро, погляди, как замечательно они танцуют!

Мужчины и женщины весело прыгали, кружились, брызгались водой на отмелях; трава вокруг стала совершенно мокрой – не только от этих брызг и влажных ног, но и от вина, которое они не только пили (даже во время танца), но и совершали жертвенные возлияния. Пронзительный голос флейты и упорный грохот бубна-тимпана[27] теперь звучали, казалось, еще громче. И хотя среди скачущих в безумном танце попадались мужчины в масках, главным образом это были все же молодые прекрасные женщины, либо совершенно обнаженные, либо чуть прикрывшие наготу и кутавшиеся в растрепанные длинные волосы.

Ио уже присоединилась к ним, а вместе с нею и чернокожий и Пиндар, но я смотрел только на маленькую Ио. Какой веселой казалась она в этом венке из виноградной лозы, дважды обвившей ее головку! Она чрезвычайно старательно во всем подражала впавшим в экстаз взрослым женщинам и девушкам, так что на некоторое время даже перестала казаться мне ребенком – по крайней мере, пока длился этот безумный танец.

Пиндар, чернокожий, да и сам я давно уже навсегда простились с миром детства, хотя некогда и для нас он был, разумеется, родным и полным друзей. Хотя мне почему-то и до сих пор мир детства кажется очень близким, ведь только там существует мой родной дом и те мои друзья, которых я еще способен вспомнить.

Я попытался читать свой свиток, но не смог разобрать бледные буквы, хотя луна светила так ярко, что рука моя отбрасывала четкую тень на лист папируса. Рядом со мной спала женщина. Оба мы были обнажены, у обоих кожа влажна от выпавшей росы. Женщина дрожала от ночной прохлады, однако не просыпалась, а я глаз не мог оторвать от изящной линии ее бедер: никогда не думал, что это может быть так красиво!

Я огляделся, надеясь найти, чем бы укрыть женщину; мне казалось, что вряд ли мы бросились бы на траву прямо посреди лагеря совершенно обнаженными, не имея под рукой даже покрывала. Вид ее тела страшно возбуждал меня – и я стыдился своей наготы, однако не находил ничего, чем бы можно было прикрыть ее.

Неподалеку поблескивала вода. Я решил умыться – у меня было такое ощущение, что если я плесну в лицо холодной водой, то сразу вспомню, кто эта женщина и как случилось, что мы легли с нею прямо на поросшем травой берегу.

Я зашел в воду по пояс; она оказалась теплее, чем роса на траве, и окутала меня, точно одеялом. Умываясь, я обнаружил, что голова моя забинтована. Я хотел сорвать бинты, однако тут же почувствовал жгучую боль.

Теперь я окончательно пробудился ото сна, но, как ни странно, сны, уже наполовину позабытые, оставили в моей голове некую пустоту. Тихо шептала вода, лаская мне грудь, над головой белым фонарем висела луна, указывая какой-нибудь юной деве путь домой[28], а когда я снова посмотрел на берег, то увидел Ее, чистую и светлую, как лунный луч. Изогнутый лук в ее руке был похож на месяц, из колчана на поясе выглядывали золотые стрелы.

Довольно долго прекрасная охотница пробиралась среди спящих на берегу людей и наконец миновала их, взобралась на холм и, достигнув самой его вершины, скрылась.

Теперь вставало солнце, его лучи самоцветами сверкали на влажной траве.

По-моему, я уже когда-то видел рассвет над этим озером (при свете дня я убедился, что это действительно озеро), однако не могу сказать, когда это было. Правда, я уже успел прочитать кое-что в своем дневнике и теперь несколько лучше ориентируюсь в происходящем.

Если я был разбужен лунным светом, то моих соседей разбудило солнце; люди сонно потягивались, зевали и изумленно озирались. Я снова побрел по воде к берегу, жалея о том, что так долго любовался девой с луком в руке, а не искал, чем бы укрыть ту женщину, что провела со мною ночь. Она все еще спала, и я бросил в озеро разбитый кувшин из-под вина, что лежал с нею рядом. Чуть поодаль я обнаружил свиток и хитон, а также меч и латы; все это явно принадлежало мне, и я укрыл женщину своим хитоном.

Мой сосед, мрачноватого вида человек лет сорока, спросил, не соотечественники ли мы с ним, а когда я ответил отрицательно, удивился:

– Но ты же вроде бы не варвар? И говоришь как мы.

Он тоже был нагим, однако на голове у него красовались не бинты, а венок из плюща; в руках он держал легкий сосновый посох, увенчанный сосновой шишкой[29].

– Твоя речь мне действительно понятна, – ответствовал я, – но я не могу объяснить, откуда знаю этот язык. Я… в данный момент я здесь. Это единственное, в чем я уверен.

Девочка, которая давно прислушивалась к нашей беседе, пояснила:

– Латро ничего не помнит, жрец. Он мой господин.

– Так, так! – Жрец кивнул, как бы в подтверждение собственных мыслей. – Со многими случается нечто подобное. Бог Из Дерева[30] начисто промывает мозги, так что ты, парень, ни в чем не виноват.