Я, Фалес Аргивинянин, жадно следил за всем, ибо сердце мое было переполнено вместо холода познания потоком любви Божественной, и я увидел, как очи Бога обратились к разбойнику и с креста в несказанных муках не отрывавшего взора от Господа не то стон, не то рыдание было ответом на взгляд Бога.

— Где царство твое, распятый царь? — мучительно вырвалось из растерзанной груди разбойника, — Где бы ты ни был, Кроткий, возьми и меня с собой!

— Ныне же будешь со мной в царстве моем, — послышался тихий ответ с креста.

И снова увидел я, как затрепетали невидимые крылья над головой первого избранника Божия — разбойника с большой дороги, и какая-то тень легла на его лицо. Он глубоко вздохнул и голова его опустилась на грудь.

— Клянусь Юпитером! — недоуменно прошептал стоящий возле меня центурион, — что за дивные дела творятся сегодня. Да ведь он никак умер!

— Смотри, Аргивинянин! — как-то торжественно сказал мне Арраим, и рука его легла мне на плечо.

И вот мгла, которая давно уже стала накапливаться на горизонте, как-то придвинулась ближе и стала мрачнее. И я, Фалес Аргивинянин, увидел, как из нее выросли два гигантских крыла, похожих на крылья летучей мыши, как отверзлись два огромных кроваво-красных ока, как вырисовывалось чье-то могучее, как дыхание Хаоса, гордое чело с перевернутым над ним треугольником — и вот все это неведомое, неимоверно тягостное «что-то» опустилось на Голгофу. И во мгле грянул страшный гром и могучим толчком потрясения ответила ему Земля. Раздался вой людской толпы, которая, околевая от ужаса, кинулась во тьме бежать куда попало, падая в рытвины и ямы, давя и опрокидывая друг друга.

И черная мгла склубилась в гигантское облако, как тело Змея и медленно вползла в Голгофу и, о чудо из чудес Космоса! Голова с кроваво-красными очами приникла к окровавленным ногам Распятого. И мои уши, уши Великого Посвященного, услышали своеобразную гармонию Хаоса, как будто поднимающиеся из неведомых бездн творениями отдаленными раскатами грома. То был голос самого Мрака, Голос Великого Господина Материи, Непроявленного в Духе. Он сказал:

— Светлый Брат! Ты взял к себе слугу моего, возьми же к себе и его Господина…

— Ей, гляди, Страдающий! — послышался ответ с креста.

— И семя жены стерло главу Змия! — послышался мне металлический шепот Арраима, — свершилось Великое Таинство Примирения. Гляди, Аргивинянин!..

Тут перед моими глазами развернулась такая дивная картина, которую мне никогда не увидеть, хотя бы биллионы великих циклов творения пронеслись передо мной.

Вспыхнул великий свет и сноп его, широкий как горизонт, восстал к Небу. И в снопе Света этого я увидел голову Распятого такую божественно прекрасную, озаренную таким несказанным выражением любви Божественной, что даже хоры ангельские не могут передать его. И вот рядом с головой Бога, ушедшего из плоти, вырисовывалась другая голова, прекрасная гордой, нечеловеческой красотой, еще не разгладились на ней черты великого страдания, еще не ушли совсем знаки борьбы космической, но очи не были уже кроваво-красными, а сияли глубинами Неба полуденного и горели любовью неведомой людям, обращенной ко Христу — Победителю.

— Рождение нового Архангела, — прошептал Арраим.

И тут же между двумя этими гигантскими фигурами трепетал белый комочек света, радостно скользивший около груди Господа. То была душа освобожденного разбойника с большой дороги Тирской.

И точно струна гигантской арфы оборвалась в небесах — тихий звук пронесся над Землей. Свершилось!!!

И поползло с холма тело обезглавленного змея, рассеиваясь в пространстве. Стало светлее. Обуреваемый происшедшим, я подошел к кресту вместе с Арраимом и, подняв глаза на Распятого, увидел глаза его, еще живые, но зла в них не было. То была одна человеческая плоть, бесконечно любящая, бесконечно просветленная, но, увы, только человеческая. Дух отошел от нее, оставив ее на последнее мучительное одиночество. И плоть простонала:

— Боже мой, зачем ты оставил меня?

— Клянусь Юпитером! Я не могу больше выдержать! — хрипло крикнул центурион и, вырвав из рук бледного, как смерть, солдата копье, с силой вонзил его в бок Распятого, — Пусть я поступил против присяги, уменьшив его страдания, — сказал центурион, уставившись на меня полубезумными глазами, — но того, чему я был свидетель, не выдержал бы и сам Август! Что это была за мгла? Что за голоса, скажи мне, мудрый Эфиопянин, дрожащим голосом обратился он к Арраиму.

— Ты сам недавно сказал, солдат, что это был сын Божий, — ответил ему Арраим.

Недоуменно расставив руки, грубый римлянин с выражением мучительного, неразрешимого вопроса глядел на покрытое уже тенью смерти лицо Галилеянина.

Я медленно обернулся и оглядел все вокруг. Только два солдата, бледные и насмерть перепуганные, были на ногах, остальные ничком лежали на земле. Толпы уже не было, неподалеку валялся труп низенького священника с покрытым кровавой пеной лицом. У креста Господня была все та же приникшая к ногам Распятого женщина и Иоанн, весь ушедший в молитву, печальный, но просветленный. Могучая фигура римского солдата перед самым крестом и два сына Мудрости — я и Арраим — вот какова была обстановка последних минут Бога на Земле.

В теле жалкого менялы еще теплилась жизнь. Очнувшийся уже центурион отдал приказание солдату перебить ему колено, а сам задумчиво отошел в сторону.

В это время из близлежащих кустов стали показываться бледные лица женщин и учеников Распятого, я узнал Марию из Магдалы и Петра. Заметив меня, Мария подбежала ко мне и, заливаясь слезами, спросила:

— Мудрый Эллин! Неужели Он мог Умереть?

— Он воскреснет, Мария, — ответил я и, видя ее страдания, обдал ее теплом своей мудрости. Она вздрогнула и выпрямилась.

— Я знала это! Благодарю тебя, мудрый, — прошептала она и, подбежав к кресту, припала к ногам Распятого с другой стороны.

— Клянусь Юпитером! Я не знаю, что мне делать, — бормотал центурион, глядя на эту сцену.

— Не смущайся, храбрый солдат, — сказал ему Арраим, взяв его за руку, мне известны все предположения почтенного Понтия Пилата — он мой друг, и поверь мне, что твоя милость по отношению к женщинам и ученикам Распятого не встретят его осуждения. Я знаю, он отдаст тело почитателям Его…

— Спасибо тебе, Эфиопянин, — ответил ему центурион, стирая пот, градом катившийся с его лица, — но не скажешь ли ты мне, у кого я могу узнать подробно, кто был Распятый и что значат слова «Сын Божий», невольно сорвавшиеся с моего языка? И что это за чудеса, свидетелем которых я был сегодня? Задумчиво посмотрел на него Арраим.

— Не теряй из виду вот этого, — ответил он, указывая на ученика Распятого. Он все расскажет тебе и ты узнаешь, кто был Распятый. И будешь первым распятым на кресте христианином, — шепотом добавил он, обращаясь ко мне.

— Идем отсюда, Аргивинянин, — сказал он громко, — да не будет лишних очей при изъявлении скорби Матери…

Мы немедленно стали спускаться с холма. То там, то сям лежали еще не очнувшиеся от смертельного ужаса люди. Несколько домов рухнуло от подземного толчка. Небо несколько очистилось, но ночь уже простирала покров свой над изредка еще вздрагивающей землей.

Вдали показалась кучка спешивших людей. Между ними я узнал длинную белую бороду Мудрого Иосифа из Аримафеи.

Предпоследний аккорд Великой космической мистерии кончился. Начинался последний — Величайший.

Мир да будет с тобой, Эмпидиокл.

Фалес Аргивинянин